– Эти девицы все забывают! А я так счастлива видеть вас! Извините меня: я совсем не причесана…

Ее белокурые волосы были распущены по спине. А голубое платье казалось поношенным.

– Сейчас быстренько причешусь и вернусь, – сказала она.

По возвращении Мария выглядела более презентабельно. Но глаза по-прежнему излучали тоску. Она привела Софи в столовую и позвонила в колокольчик, чтобы подали самовар. Но никто не откликнулся на ее призыв.

– Как поживает Владимир Карпович? – спросила Софи.

– Он в отъезде, – поспешила ответить Мария. – По своим делам… в Варшаве…

И снова позвонила в колокольчик. От нервной вспышки уголки губ у Марии перекосились. Очевидно, ей было неприятно, что невестка заметила, до какой степени ей не подчинялись. Софи представила себе, каким было это несчастное существование: выйдя замуж сгоряча, отвергнутая своим отцом, покинутая супругом через несколько недель, вынужденная жить в чужом доме, терпя насмешки прислуги, которой до нее дарил любовные ласки хозяин, на что могла она надеяться в будущем? Третий звонок колокольчика остался без ответа, Мария встала и, охваченная гневом, вышла из столовой. Через десять минут она возвратилась, подталкивая сзади мальчишку в лохмотьях, державшего за ручки маленький самовар из красной меди. Сама она несла поднос с двумя горшочками варенья и кусочками серого хлеба на тарелочке.

– Давайте сами угощаться: так будет намного приятнее! – сказала она.

Чашки были с щербинками, ложки разрозненными. «Совершенно необходимо попросить отца помочь ей, – подумала Софи. – Если бы он увидел свою дочь в таком состоянии, ему стало бы стыдно и он забыл бы свою обиду…»

– В Каштановке все здоровы? – спросила Мария.

Софи поделилась с ней семейными новостями.

– А как дела у того милого парнишки, Никиты? – продолжила Мария притворно жизнерадостным тоном.

– Он делает быстрые успехи в счетоводстве.

– И как прежде записывает свои впечатления в тетрадь?

– Наверное.

– В любом случае, мальчик слишком хороший, чтобы оставаться крепостным. Надеюсь, вы в конце концов дадите ему волю!

В ее высказывании прозвучала столь язвительная нотка, что Софи задумалась, к чему золовка завела этот разговор. За окном с гоготом пронеслись утки. Софи прошептала:

– От меня это не зависит!

– От вас или от моего отца, но это одно и то же, – заметила Мария. – Он ни в чем не может отказать вам.

– Может, – мягко возразила Софи. – И вы это прекрасно знаете.

– В чем же?

– Он не прощает вас. А я не перестаю просить его об этом.

Мария зарделась.

– Какая я глупая! – пробормотала она. – Вы – единственный человек на свете, который может помочь мне, а я принимаю вас и говорю злые вещи. Не надо обращать на них внимания. Это от одиночества. Я страдаю от одиночества…

– Когда он возвращается?

– Я не знаю.

– Он не уточняет этого в своих письмах?

– Нет.

У Софи закралось подозрение. «А пишет ли он ей вообще?» – подумала она. И осторожно продолжила:

– Надеюсь, он оставил вам средства на содержание дома…

– Разумеется! – воскликнула Мария. – Денег у меня хватает! А как бы вы думали?..

Лицо ее изменилось от гордой улыбки. Она лгала с душераздирающим упорством.

– К тому же, – снова заговорила Мария, – Владимир Карпович предоставил мне определенные права. И если у меня возникнет необходимость, я смогу воспользоваться ими. Я уже собиралась продать Анюту. Вы видели ее? Красивая девушка. За нее мне могут дать две тысячи рублей!

– Да, – согласилась Софи. – Но если вы это сделаете, ваш муж будет недоволен.

– Не думайте так! Он прощает мне все мои капризы! – произнесла Мария таким легкомысленным тоном, словно лишилась ума.

Софи покинула золовку с ощущением, что не оказала ей никакой поддержки.

После их встречи Мария еще долго хранила молчание. Казалось, Отрадное находилось в тысяче верст от Каштановки. Наступило лето с его солнцем, пылью, грозами… После праздника Преображения Господня Михаил Борисович официально поручил Никите мелкие расчеты по имению. Юноша разместился со своими книгами записей и счетами в небольшой комнатушке рядом с кабинетом Николая. Софи гордилась отличием, которого удостоился ее подопечный. Допущенный в узкий круг хозяев, он уделял большое внимание своему внешнему виду. Пышные шаровары из синего сукна, начищенные сапоги, белая косоворотка, красный пояс – этот деревенский наряд подчеркивал его стройную фигуру и мускулатуру широких стальных плеч. Крепостные девушки ходили взад-вперед под его окном, хохотали, чтобы выманить его на улицу, но он не замечал их уловок. Однако, когда Софи неожиданно заглядывала в его рабочую комнату, она заставала Никиту за чтением. Он сидел, уткнувшись носом в книгу, которую Николай или она сама одолжили ему. Никита шевелил губами и пальцем водил по напечатанным строчкам. Заметив барыню, он подскакивал, и лицо его начинало светиться. Она перебрасывалась с ним несколькими словами, хвалила за аккуратное ведение счетов, интересовалась прочитанным им. Однажды он прочитал ей стихотворение Ломоносова, которое только что обнаружил:

В его глазах было столько страсти, что Софи прервала его на четвертой строке.

– Счет наводит на меня тоску, – сказал он. – Я хотел бы изучать поэзию, математику, политику, все, что возвышает разум!

Она упрекнула его в чрезмерной амбициозности, в глубине души сознавая, что он прав.

– Если бы только я знал французский, – продолжал он, – то мог бы читать те же книги, что и Николай Михайлович. Мне кажется, что вся наука будущего содержится во французских книгах, а вся наука прошлого – в русских.

Софи со смехом заверила его, что различие между двумя культурами не так четко обозначено. Тогда он произнес для нее французские слова, которые выучил сам: тэзон (дом), сьель (небо), рут (дорога), форе (лес)… Она была тронута его нескладным произношением (эта манера делать грубый акцент на гласные, грассировать звук «r» на кончике языка!) и резко прервала его, опасаясь, что ей придется давать Никите советы. Она все же не собирается давать ему уроки!

С некоторых пор Софи не получала известий от родителей, отчего стала нервной. И вдруг письма из-за границы, задержанные на несколько недель цензурой, дошли все вместе. Большинство из них были вскрыты на почте. Прочитав их с опозданием, Софи узнала от своей матери, что Франция переживала смутные времена, что повсюду появлялись карбонарии, что после гнусного заговора четырех унтер-офицеров в Лярошели полиция проявляла особую бдительность и все более непреклонно демонстрировала свою власть, и, наконец, что мадам дю Кейла, фаворитка короля, устраивала великолепные празднества, но сам король был очень болен. В конце сентября русские газеты опубликовали сообщение о смерти Людовика XVIII и прибытии Карла X в Париж. Софи размышляла о Франции, как о стране, куда она уже никогда не вернется, и уверенность в этом усиливала ее ностальгию. При виде французской газеты слезы наворачивались у нее на глаза. В начале октября она получила от золовки радостное письмо: Владимир Карпович вернулся! Преисполненная восторга, Мария настаивала, чтобы Николай и Софи нанесли им визит. Николай устранился. Софи подождала с неделю, распорядилась заложить коляску и снова отправилась одна в Отрадное. Седова там уже не оказалось!

Мертвенно-бледная, с осунувшимся лицом, усталыми глазами, Мария закрылась с Софи в своей комнате и простонала:

– Он снова уехал вчера!

– Но почему?

– Все по своим делам!

– Каким делам?

– Я не знаю. Он мне ничего не объясняет. Его поездка в Варшаву ничего не принесла. В течение нескольких дней, которые он провел рядом со мной, я чувствовала, что он не в своей тарелке. Заботы терзали его. И он опять упаковал вещи…