Николай старался взять себя в руки, но все-таки затрепетал, заметив знакомый фонарь над подъездом: слишком много воспоминаний нахлынуло одновременно. Ноги стали ватными. «Если дойду до подъезда за восемь шагов, Софи любит меня и свободна!» – загадал молодой человек, сделав невероятно большой последний шаг, чтобы предсказание сбылось.

Все тот же швейцар был несказанно удивлен, на минуту поверил в существование привидений, когда завидел незнакомца, сунувшего ему в руку три франка, и не мог отказать в помощи. Он сообщил, что госпожа де Шамплит две недели назад покинула столицу, где ей досаждали жара и суета, и теперь у подруги в деревне. Новость эта повергла визитера в уныние, будто Софи не пришла на давно назначенное свидание. Он проклинал досадную помеху, но не мог нарадоваться тому, что ни о каком замужестве, по всей видимости, речи не было.

– Как далеко от Парижа уехала госпожа де Шамплит?

– Не знаю, – ответил швейцар, сощурив глазки-пуговки.

Слуга, очевидно, лукавил. Гость велел доложить о себе графу. Какой-то лакей проводил его в гостиную и попросил подождать. «Так будет правильнее, – рассуждал молодой человек. – Увижусь сначала с родителями, потом с ней. Не стоит спешить…» И все же пылал нетерпением. Предки Софи с неодобрением взирали на него с семейных портретов.

Отворилась дверь, появился господин де Ламбрефу, устремился ему навстречу, пожал руку, но сесть не предложил. Обменялись ни к чему не обязывающими словами о политике и ужасах войны, русский выразил желание засвидетельствовать свое почтение графине и ее дочери. Граф сухо отвечал, что жена занята, а Софи нет в Париже.

– Скоро ли вернется? – спросил Озарёв, покраснев от собственной дерзости.

– Не знаю.

Последовало молчание. Бывший постоялец хотел прервать его, но не знал как, к тому же чувствовал, что визит этот раздражает графа, и не умел справиться с разочарованием.

– Не могли бы вы дать мне ее адрес, – решился он вновь обратиться к господину де Ламбрефу.

– Нет.

Хозяин приосанился и теперь походил на змею, обернувшуюся на врага. Видеть главу семейства столь нелюбезным его собеседнику не приходилось ни разу. «Мне не в чем себя упрекнуть», – мысленно вздохнул Николай. И тихо сказал:

– Не знаю, чем заслужил этот резкий отказ. Но каковы бы ни были ваши опасения, смею уверить вас, что они напрасны. Если же вам показались нескромными мои вопросы, виновато в этом то теплое чувство, которое я сохранил о вашем доме.

Граф заметно смягчился – его никогда не оставляла равнодушным музыка слов.

– У меня тоже остались только хорошие воспоминания о вашем пребывании у нас. Будь я один, несомненно предложил бы вам вновь обосноваться здесь. Но я – отец, и вы понимаете, что в сложившейся ситуации должен просить вас больше здесь не показываться.

– Нет… Нет, не понимаю! – произнес молодой человек, поводя плечами, словно готовясь расправить крылья.

Подобная непроницательность вновь привела господина де Ламбрефу в раздражение – умение выражаться обиняками всегда казалось ему высшей формой учтивости. Не без сожаления высказался он более откровенно:

– В прошлом году мы с женой не могли не заметить вашего внимания к нашей дочери. Знаю, что и она испытывала к вам определенную симпатию. К счастью, русские войска ушли, отношения ваши прервались. В противном случае это выглядело бы весьма двусмысленно. И вы не имеете права вновь нарушить покой нашей семьи…

– Но я люблю ее! – воскликнул вдруг Николай.

Это показалось графу совершенно лишним, он недовольно скривился:

– Да, конечно!.. В ваши годы так легко полюбить… Молодость, слава, новые страны… Но я никогда не поверю…

– Да, да, – прервал его Озарёв, сердце которого рвалось из груди. – Я люблю ее и не могу жить без нее. Год разлуки я так страдал, что потерял ее, мое единственное желание – вновь встретить…

Он сам удивлялся своим словам: как можно говорить о своей страсти чужеземцу, поверять самое дорогое человеку, который не в состоянии понять его? И если бы граф посмел улыбнуться в ответ на эти признания, убил бы его, убил себя. Но господин де Ламбрефу не улыбнулся, а лишь спросил:

– Вы писали об этом моей дочери?

– Да, трижды.

– Она ответила?

– Нет.

– Так что ж? – ядовито усмехнулся ее отец, стряхивая крошки табака, застрявшие в жабо.

– Не знаю даже, получила ли она мои письма.

– Получила. Я сам передал их ей. – И, воспользовавшись смятением незваного гостя, продолжал: – Дело в том, господин Озарёв, что у моей дочери редкая воля и мало кому свойственная прямота. Мы долго говорили с ней после вашего экстравагантного ночного визита в прошлом году. Она скоро поняла, что ее чувства к вам не могут привести к длительным, прочным отношениям. Время иллюзий для нее прошло, ей не хотелось бы портить свою репутацию, предаваясь забавам, у которых нет будущего…

– Но это не забавы, у которых нет будущего! – потерянно произнес Николай.

– Послушайте. Вы – иностранец. Вы пришли сюда и уйдете отсюда, следуя приказу. Как могу я верить вашим словам?

То же сказала Софи во время их последней встречи, это осталось в памяти. У него похолодело внутри. Неожиданно он высказал то, о чем уже не раз думал:

– Господин де Ламбрефу, я хотел бы просить у вас руки вашей дочери.

Граф подскочил, покраснел, от бешенства не мог произнести ни звука. Затем прошипел:

– Не смейте даже думать об этом!

– Не могу! – торжествующе возвестил претендент на роль зятя, сам испугавшийся, впрочем, внезапности столь важного решения.

– Посмотрим! – усмехнулся старик. – Что за ребячество! Моя дочь никогда не согласится… Да если даже и пойдет на это, вам придется расстаться с Россией, обосноваться во Франции…

– Но я не собираюсь этого делать. Если мне выпадет счастье и ваша дочь изъявит готовность выйти за меня, я увезу ее в Россию, мы будем жить там…

Это окончательно вывело графа из себя – перед ним был опасный безумец.

– Но… но это невозможно!

– Почему?

– Да Россия – это край света! Мы больше никогда не увидим нашу дочь! Ничего не будем знать о ней! Будьте благоразумны! Я своего решения не переменю!

– Я хотел бы знать мнение вашей дочери, – упорствовал Николай.

– Оно не будет отличаться от моего!

– В таком случае мне останется только смириться. Но каково бы ни было ваше мнение, вы не имеете права не поставить в известность о моем предложении госпожу де Шамплит!

– И вы верите, что я исполню вашу просьбу? – спросил господин де Ламбрефу, презрительно усмехнувшись.

– Да, и прошу вас об этом. Я полностью вверяю себя вам. Знаю, вы не обманете меня, хотя это и в вашей власти.

Граф не остался равнодушным к этим словам, одобрив их кивком головы: противник задел чувствительную струнку.

– Хорошо, – сказал он. – Я передам ей. Как я могу известить вас о ее решении?

– Вот адрес.

Они холодно посмотрели друг другу в глаза. Хозяин, совершенно успокоившись, направился к двери и произнес на пороге:

– Прощайте. Я предупредил вас, вам остается только ждать ответа.

– Каким бы он ни был, станет для меня священным. Я люблю эту женщину и почитаю ее больше всего не свете!

Это прозвучало чересчур патетично. Озарёв поклонился, надел кивер и вышел.

Только оказавшись у себя в комнате, он в полной мере осознал возможные последствия своего неожиданного решения. Немыслимо жениться без родительского благословения и разрешения военного начальства. Последнее вряд ли станет препятствовать, но отец… В его глазах у Софи сразу три весьма существенных недостатка: вдова, француженка, католичка. Михаил Борисович Озарев, вне всяких сомнений, планы сына не одобрит. Если бы еще Николай рассказал ему о своей любви, когда в феврале побывал в Каштановке, подготовив тем самым к возможному сватовству! Но он открылся только сестре, которая умела хранить тайну. Как поступить, если Софи согласится выйти за него? Как объяснить этой придерживающейся республиканских воззрений женщине, что в свои двадцать с небольшим лет он все еще не имеет права самостоятельно выбирать свой путь? Что делать с отцовским благословением?