Николай развернулся и отошел, не в силах теперь выносить подобные шуточки. Антип нагнал его, чтобы сообщить: во дворе фермы для офицеров накрыт будет обед. Озарёв отказался идти туда, он не был голоден. Дотемна бродил по полям, усыпанным огоньками бивуаков: дремали часовые, скакала эстафета, кто-то играл в карты, кого-то брили наголо… Молодой человек сотни раз уже видел это, но сегодня казалось, происходившее вокруг не имело к нему никакого отношения. После переклички осмотрел амбар, где разместились на ночлег его подчиненные, потом, словно в горячке, бросился в их с Розниковым сарай. Стоявший у дверей с сигарой в руках приятель встретил его насмешливо:

– Собираешься ложиться?

– Нет, я уезжаю.

Ипполит вытянулся и вытаращил глаза:

– Как это уезжаешь?

– Мне необходимо вернуться в Париж, – пылко воскликнул Николай.

– У тебя есть разрешение?

– Нет.

– Рассчитываешь получить?

– Конечно же, нет, сам знаешь, что мне откажут. Я не собираюсь никого ставить в известность.

– Что за безумие!

– Успокойся. Завтра на заре, еще до побудки, вернусь.

– А если тебя схватят?

– Ну и пусть!

– Да ты понимаешь, чем рискуешь: подобную выходку могут трактовать как дезертирство!

– Не надо высоких слов! Все обойдется!

Розников бросил сигару и спросил:

– Ты хотя бы посчитал, сколько времени займет дорога туда и обратно?

– Семь часов.

– Но только если лошадь не устала. Чего не скажешь о твоей!

– Китти хорошо отдохнула. Я знаю, на что она способна.

– Черт с тобой! – проворчал Ипполит. – Уверен, что все это из-за женщины!

– Да.

– Не думал, что ты так влюблен.

– Я и сам не думал.

Все в нем ликовало, принятое решение требовало немедленного исполнения. Не дав приятелю сказать больше ни слова, зашел в сарай, взял свои дорожные сумки и побежал к загону, где стояли на привязи лошади. Охранявшие их конюхи мирно спали на земле.

Софи распускала волосы, перед тем как лечь, вдруг в дверь тихонько постучала ее горничная Эмильена, просунула в щель свою лисью мордашку, проскользнула в комнату:

– Госпожа! Вас спрашивают!

– Кто?

– Этот русский господин… офицер…

Софи прижала руки к сердцу:

– Ты уверена, что не ошиблась?

– Конечно. Я видела, как он приехал. Предупредить ваших родителей?

– Ни в коем случае! Где они?

– У себя в спальне.

– А он?

– Внизу. Ждет вас. Я проведу его в гостиную?

– Да… или нет… В библиотеку… Скорее!

Эмильена убежала, Софи наскоро привела себя в порядок. Причесываясь перед зеркалом, увидела, что бледна, но глаза сияют счастьем: «Откуда он вернулся? Как? Надолго ли? Можно ли теперь сомневаться в его любви?» Своим внезапным появлением он путал все ее планы, усложнял все, и все же она была благодарна ему за это безумство. Не раздумывая больше, поспешила в библиотеку. Он уже был там – с горящим лицом, весь в дорожной пыли. Не осмеливаясь начать говорить, умоляюще смотрел на Софи. Она почти прошептала:

– Что происходит? Я думала, вы в Сен-Жермен…

– Я и был там еще четыре часа назад.

У нее забрезжила надежда:

– Вас послали сюда с поручением?

Он покачал головой:

– Нет, я должен немедленно ехать обратно. Моя лошадь захромала, а путь не близкий…

Сердце ее сжалось – от радости ли, от тоски:

– Тогда… почему…

Этого она не должна была говорить, ответа Софи боялась больше всего.

– Мне надо было увидеться с вами!

Признание взволновало ее, хотя она сама его вызвала.

– Да, – продолжал он, – мы расстались так странно, так холодно…

– Вовсе нет!

– О да! Несколько дней назад вы переменили свое отношение ко мне, не отрицайте этого. Я вас чем-то рассердил, сам того не желая?

Софи не успела ответить, дверь библиотеки открылась. Женщина в ярости обернулась – родители! Кто их предупредил? Они выглядели сконфуженными, встревоженными.

– Вот это сюрприз! – воскликнул господин де Ламбрефу. – Могу я узнать, чему мы обязаны счастьем так скоро видеть вас вновь?

В мгновение ока Софи оказалась перед отцом.

– Я объясню вам это позже, – сказала она прерывающимся голосом. – Теперь умоляю оставить нас с господином Озарёвым одних…

– Но, Софи, дитя мое, это невозможно! – вмешалась госпожа де Ламбрефу. – То, о чем вы просите…

– Оставьте меня одну!

В ее глазах появилась такая властность, что графиня застыла на месте.

Осознав всю серьезность происходящего, граф счел, что разумнее удалиться, а не пререкаться перед иностранцем. Дочь вынуждала его к этому. Он не находил в ней ни снисхождения, ни стремления соблюдать приличия, качеств, присущих ему, которыми он так гордился, нет, была в ней какая-то душевная стойкость, к числу достоинств им не относимая.

– Что ж, хорошо, – сказал он с напускной вежливостью. – Мы будем ждать вас в гостиной…

Граф вышел, подав руку жене, которая еле стояла на ногах и печально качала головой. Софи прислушалась к удалявшимся шагам. Потом взглянула Николаю в глаза и пылко сказала:

– Теперь говорите! Вы упрекали меня в безразличии…

– Да, мне показалось…

– И потому что вам «показалось», вы вернулись сюда посреди ночи за объяснением? Кто дал вам право беспокоить меня? Что, по-вашему, я должна сказать вам?

Голос ее дрожал от гнева. Чем сильнее желала она оказаться в объятиях этого человека, тем яростнее возражала ему. Его упреки были защитой от ее собственной слабости. Сколько еще надо причинить ему, да и самой себе, боли, чтобы, побежденный, он согласился уйти? Когда он будет далеко, она вновь обретет покой, в этом Софи была уверена. Теперь же ей оставалось только наносить удар за ударом и страдать.

– Вы сердитесь, и я прошу у вас прощения, – сказал молодой человек, так преданно и нежно взглянув на нее, что у Софи все перевернулось внутри. – Когда сегодня утром я увидел себя со стороны, идущим по дороге, то понял, что не могу уехать отсюда навсегда, не будучи уверен в тех чувствах, что вы испытываете ко мне…

– Правда? – воскликнула Софи.

Мысли ее рвались, на мгновение она замерла с раскрытым ртом, произнося про себя: «Пусть трусливо отступит, откажется, исчезнет, иначе я сдамся! Не хочу больше! Скорее! Скорее!»

– И вы пустились в обратный путь в надежде застать меня в слезах? – сказала, наконец. – Наверное, это было бы прекрасное воспоминание о последних днях, проведенных в Париже. Сожалею, что не могу помочь вам…

– Я вернулся не затем, чтобы спросить, любите ли вы меня, но чтобы сказать, что я вас люблю!

Невыносимая сладость была в этих словах, которые, Софи знала, месяцы и годы будут отравлять ее одиночество, но с недоброй улыбкой спросила:

– Вам придает смелости, что мы с вами больше не увидимся? Вам кажется благородным или забавным посеять смущение и исчезнуть? И что вы ответите, как поведете себя, если вдруг вам покажется, что меня тронули ваши слова?

– Но…

– Останетесь во Франции? Ведь нет, не так ли? Ваша жизнь – армия, ваш дом – Россия. И вы не можете не вернуться туда. Тогда что все это значит? Скажу вам откровенно: я испытываю к вам определенную симпатию, сохраню о вас хорошие воспоминания, но не настаивайте, чтобы я переменила свое мнение…

Николай опустил голову. Как хотелось бы ей прийти ему на помощь, но она оставалась на месте заложницей выбранной роли. Страдала не меньше, чем он, но выдать себя не могла. Внезапно твердо произнесла:

– Уже поздно… Вам надо ехать…

Юноша вздрогнул, будто до сих пор еще надеялся убедить ее в чем-то. Теперь осознал свою ошибку! Весь риск этого ночного путешествия! Одернув его, Софи оказала ему услугу. Честь его была задета, теперь он знал, что делать. Вышел из библиотеки, закрыл за собой дверь, спустился.

Внизу заметил, что кто-то есть. Родители Софи в молчаливом страхе ожидали его. Николай смерил их невидящим взглядом. Он сожалел уже, что ушел, не сказав Софи того, что следовало: «Вы всегда ломали передо мной комедию, ломаете ее и теперь! И это не благородно!» Вот что он должен был бросить ей в лицо.