– Наверное, наверное! Господи, боже мой, до чего же неприятно жить в неведении накануне таких важных действий!

Из горла Рылеева снова вырвался хриплый кашель. Он обтер лицо клетчатым платком, отдышался и, бросив на Николая светящийся беспокойством взгляд, спросил:

– Так я рассчитываю на вас – вы ведь поговорите с Ипполитом Розниковым, да? – затем, не дожидаясь ответа, прибавил: – Извините, господа, по долгу службы мне необходимо сейчас же написать два-три письма. Но пусть это вас не стесняет – болтайте друг с другом сколько угодно!

Он очинил перо, рука его дрожала.

«Настоящий вождь не может так нервничать», – подумал Николай.

Ипполит Розников так переменился, что Николаю было трудно вернуться в его присутствии к тону разговоров, какие они вели в былые времена. Теперь он видел перед собой бравого самонадеянного адъютанта генерал-губернатора с черными нафабренными усами, жирным подбородком, с широкой грудью, украшенной сверкающими аксельбантами, и тщетно искал в нем черты пылкого молодого офицера, насмешника и карьериста, который десять лет назад был его лучшим товарищем в Париже. Но, оплакивая в душе потери друга на пути к почестям, думал и о том, что и тот, со своей стороны, вероятно, сокрушается: зачем Николай так испортил себе жизнь, обвенчавшись с француженкой и выйдя в отставку!

Из-за всех этих мыслей и обстоятельств общие слова, которыми перекидывались старинные друзья между взрывами смеха, не мешали им испытывать тягостное ощущение, вызванное тем, что время столь безжалостно уходит, да и нравы теперь совсем уже не те… Николай был смущен, он уже подумывал, что вряд ли сможет расспросить красавчика Ипполита, не выдав своих истинных намерений. Перед ними дымились две чашки кофе. Кондитерская была почти пуста. По залу прошел официант с блюдом пирожных.

– А я тебя не задерживаю? – спросил Николай. – У тебя, вероятно, сейчас особенно много работы!

– Почему сейчас особенно?

– Да в связи с манифестом.

– Так не я же его пишу! – весело откликнулся Ипполит.

– Конечно, не ты, но ведь как адъютант генерала Милорадовича ты, наверное, участвуешь в подготовке церемонии. Ну и что – известно уже, когда войска приведут к присяге?

Николай задал вопрос с притворной небрежностью и поднес к губам чашку, в которой плавал кусочек лимона. Он казался себе чертовски дипломатичным. Игра возбуждала его, заставляла сердце биться с немыслимой скоростью, зато голова оставалась совершенно холодной и ясной.

– А вот об этом я ничего не могу тебе сказать.

– Почему?

– Официально время еще не назначено.

– Но это будет скоро?

– Очень скоро. Совсем скоро.

– Дело нескольких дней?

– Дело нескольких часов! – важно произнес Ипполит.

Николай перенес удар и глазом не моргнув.

– А-а-а, вот как, нескольких часов, – протянул он. – Ну, значит, манифест уже подписан.

Ипполит явно боролся с собой: с одной стороны, никак нельзя было выдать государственную тайну – ведь он получил насчет этого строгие указания, а с другой – ужасно хотелось поразить друга.

– В конце концов, если я от тебя скрою, ты все равно узнаешь от кого-нибудь другого, – вздохнул он. – Половина Санкт-Петербурга уже в курсе. Да, великий князь Николай Павлович сегодня на рассвете подписал манифест. Императорский Совет состоится в восемь вечера, приглашения уже разосланы. А завтра утром, 14 декабря, все войска гарнизона принесут присягу новому императору.

– Это невозможно! – пробормотал Николай.

Он чуть не задыхался от мучительной радости. Это он, он первый, принесет важнейшую новость Рылееву, это он приведет в действие весь механизм восстания! Быть может, заговорщики будут обязаны своим успехом именно той скорости, с которой он все разведал! Губы Николая невольно расплылись в довольной улыбке.

– Тебя это обрадовало? – удивился Розников.

– Признаюсь, не ожидал подобной поспешности!

– Она необходима: нельзя же, чтоб вечно длилось междуцарствие.

– Да-да, конечно…

Ипполит нахмурил брови и прошептал:

– Ты говоришь: «да-да, конечно», – но думаешь совсем не о том.

Проницательность Розникова показалась Николаю странной: он-то полагал, будто говорит с болваном, а тот легко раскусил его самого, следившего за каждым своим словом!

– Будет! – продолжал тем временем Ипполит. – Прекрати ты эти игры, не надо никаких уловок. Тебя ведь прислали твои друзья?

– Каких друзей ты имеешь в виду? – пробормотал совершенно растерянный собеседник.

– Успокойся, не собираюсь же я вызнавать у тебя их имена! Впрочем, они мне почти все и так известны, более того, многим из них я… я симпатизирую. Но позволь дать совет, пока не слишком поздно: держись от них подальше! Они на грани того, чтобы совершить безумный поступок. Если вы попробуете воспротивиться принесению присяги, и сам ты погибнешь, и вы все пропадете, причем – зря, никому никакой пользы от этого не будет. Горстке либерально настроенных офицеров не под силу возбудить к мятежу целый народ, воспитанный в уважении к Богу, царю и Отечеству!

Николаю очень хотелось вложить в ответ весь свой пыл, но из осторожности приходилось сдерживаться.

– Да о чем ты говоришь? – пожал он плечами. – Ничего об этом не знаю…

Он так хорошо изобразил недоумение, что, казалось, Ипполит поверил ему.

– Правда? – спросил он. – Но я же сам видел тебя с ними!

– Когда это было, дорогой мой! Тогда я жил в Санкт-Петербурге, а теперь давно уже провинциал!

– Однако, вернувшись, ты снова стал посещать их?

– Ну и что тут плохого?

– Неужели станешь отрицать, что в разговорах между собой вы критикуете правительство?

– Помилуй, да кто ж нынче его не критикует? Позволю себе сказать, что даже само правительство себя порой критикует! Разумеется, нам случается высказывать какие-то пожелания в его адрес, но от этой болтовни далеко до разговоров о мятеже, на которые ты намекал. Храни нас Господь от подобной катастрофы!

Озарёву было стыдно лгать, да еще пускаться в такие дурацкие разглагольствования, но настроение его было безнадежно испорчено не только из-за этого. Значит, власти предупреждены о заговоре, угрожающем трону. Если Рылеев рассчитывает на внезапность, которая поможет ему добиться решительной победы, какое же огромное разочарование его ждет! Разве что приверженцы будущего императора окажутся такими же безалаберными, как его враги. Голова Николая работала с головокружительной скоростью. Ему не терпелось расстаться с Ипполитом, чтобы объявить друзьям, какие серьезные события на подходе. А Ипполит между тем уже сменил подозрительность на привычное благодушие: он слишком преуспел в карьере, чтобы признать мир устроенным плохо. Недовольные казались ему попросту завистниками. А Николаю, происходящему из вполне обеспеченной семьи, по его мнению, некому и нечему было завидовать! Потому можно и расслабиться, можно кое-что и открыть старому другу… С подчеркнутым удовольствием Розников принялся рассказывать о работе у генерал-губернатора Милорадовича, о своих лошадях, о проигрышах в игре и о везении в ней… Однако Николай, которому не сиделось на месте, воспользовался первой же паузой, чтобы откланяться:

– Прости, ради бога, но мне пора: меня ждут.

– Женщина? – Ипполит подмигнул, сладострастно прикрыв тяжелые коричневатые веки.

– А кто же…

– Расскажешь потом? Обожаю любовные интрижки! Век бы слушал! Почему мы перестали видеться?

– Не знаю.

– Хочешь, встретимся здесь же завтра в то же время?

– Завтра? – пробормотал Николай. – Но завтра же 14 декабря, день присяги…

– Ну и что? Разве ты должен присягать?

– Нет, конечно! До завтра! – сказал Николай.

Оказавшись снова на набережной Мойки, Николай ворвался к Рылееву и вбросил новость, как бомбу, но… никто ей не удивился. Кондратий Федорович, сидевший за столом и председательствовавший на собрании, только и сказал: