– Благодарю вас, что оповестили меня, любезный Алексей Никитич, – произнес он наконец. – Но если увидите мою сноху, не повторяйте ей то, что только что сообщили мне. Для этого еще будет время. Вы меня понимаете, не так ли?

– Понимаю и одобряю вас! – воскликнул Пешуров, пожимая ему руки.

Он немного задержался, вероятно, надеясь, что его угостят чаем или ликерами, но в конце концов поднялся, разочарованный, раздосадованный, с пересохшим горлом. Михаил Борисович проводил его до передней, опасаясь, что они столкнутся с Софи. Зная, как глуп Пешуров, он легко мог себе представить, как тот случайно проболтается и выдаст секрет. К счастью, молодая женщина осталась у себя, несмотря на рулады предводителя дворянства, который говорил по-французски, чтобы его не поняли слуги.

Когда он уехал, Михаил Борисович спешно вернулся в свой кабинет, будто его ожидало там важное дело. Закрыв дверь, он рухнул в кресло. Что произойдет, если Николай не вернется? Он представил сына погибшим в наводнении, горе Софи и себя, утешающего ее, оказывающего поддержку смертельно бледной в своем траурном платье снохе. Если он сумеет быть убедительным, она останется с ним в Каштановке. Николая здесь больше не будет, следовательно, сын уже не разлучит их. Весь свет окажется далеко, оставив их лицом к лицу. Она станет его женой, но никто не будет знать об этом. Он подарит ей такую любовь, какой она не познала с его сыном. И Михаил Борисович вдруг осознал, что желает смерти Николаю. Мистический страх охватил его, но он не отвергал своих грез. Достигнув такой стадии возбуждения, он уже не испытывал столь сильных угрызений совести, чтобы подавить свое желание. Он пойдет вперед с этим тяжким грузом на плечах. Послышались три робких удара в дверь. Он вздрогнул. Это была Софи, пришедшая, чтобы предложить ему сыграть в шахматы. Она улыбалась, была беззаботна, находясь за тысячу лье от драмы, героиней которой являлась.

– Пешуров приезжал повидать вас, батюшка?

– Да.

– Чего он хотел?

– Да так, ничего… визит вежливости.

Разговаривая со снохой, он наблюдал за ней с каким-то ликующим страхом, преступным наслаждением. На ней было светлое платье, а он представлял ее себе в черном. И именно за вдовой своего сына он шел по гостиной. Перед шахматной доской, затем позднее, за столом, он продолжал вести двойную жизнь. Михаил Борисович жестикулировал и произносил слова, которых ожидали от него, но какая-то, самая важная часть его существа потеряла связь с реальностью. Когда пришло время для сна, Софи проводила свекра до двери его комнаты. Он притворился усталым и оперся на руку снохи. Сквозь ткань ее платья Михаил Борисович чувствовал, совсем близко, ток молодой крови. В тот вечер он встал на колени перед иконой и молился дольше, чем обычно. Размашистые крестные знамения, которыми он осенял себя, не прогоняли наваждения. Он забрался в кровать, так и не облегчив совести. Ночью Михаил Борисович так напряженно думал о Софи, что ему не понадобилось бродить по коридору, чтобы вообразить то, чего он желал.

На следующий день погода прояснилась, и Софи воспользовалась этим, чтобы нанести визит своей золовке. Михаил Борисович после полудня томился от скуки. Напрасно месье Лезюр предлагал ему разыграть шахматную партию. Его ничто не интересовало. До самого вечера у него не было иного развлечения, помимо нападок на француза и созерцания его кислых мин. В час, когда зажигали лампы, коляска вернулась. Принимая Софи в кабинете, Михаил Борисович был поражен расстроенным выражением ее лица.

– Отец, – сказала она, – Мария только что сообщила мне ужасную вещь: в Санкт-Петербурге – наводнение!..

У него хватило достоинства, чтобы притвориться удивленным. Но мускулы лица не подчинялись ему. Восклицания звучали фальшиво. Однако Софи, охваченная глубокой тревогой, не замечала, что он разыгрывает комедию.

– О Господи! Это невероятно! – воскликнул Михаил Борисович. – Но от кого Мария узнала эту новость?

– От Владимира Карповича, – ответила Софи. – Он сам узнал об этом вчера во Пскове.

– Я опасаюсь провинциальных сплетен. Нужно подождать более подробных сведений, прежде чем волноваться!

– Нет, батюшка, – сказала Софи. – Я поеду.

Он запаниковал и пролепетал:

– Уедешь?.. Как уедешь?.. Зачем уезжать?.. Вы не должны!.. Это бессмысленно!..

– Вы забываете, что я не получаю писем от Николая с тех пор, как он уехал!

– И что такого! Вы получите письмо завтра или послезавтра… Кстати, наш дом расположен далеко от канала… Это должно бы успокоить вас… С Николаем ничего не случилось… Абсолютно ничего!

– Пока я не получу тому подтверждение, я не буду знать покоя.

Михаил Борисович опустил голову. Упорство снохи огорчало его. Как она дорожила своим мужем! Софи села в кресло у окна. Усталость отражалась на ее лице. Она плакала. Ее ресницы были еще влажны. Михаил Борисович не мог вынести, что Софи страдает из-за другого. Разве она не понимала, как была жестока? За несколько дней он обрел права на нее. При мысли о потере снохи он дрожал от ревности. Обнять ее, прижать крепко, осушить поцелуями следы слез с ее щек!

– Я поеду с вами, – вдруг сказал он.

– О нет! – воскликнула она.

– Я не могу допустить, чтобы вы одна носились по дорогам!

– Я ничем не рискую.

– О нет, Софи! – пробормотал он. – И потом, можете вы представить меня в этом доме без сына, без снохи?..

– Вы не в таком хорошем состоянии, чтобы вынести путешествие, отец.

– Полноте! Я чувствую себя значительно лучше!

Он представил себе, как едет с Софи в кибитке и касается ее при каждом толчке. А потом – остановки на постоялых дворах, трапезы вдвоем, сон в плохих постелях, разделенных тоненькой перегородкой! Четыре дня счастья!.. А в конце пути, если Бог того захочет, ужасная, великолепная новость о смерти Николая!

– Да, – продолжил он, – решено: если завтра вы не получите письмо, мы уедем оба!

Будто не слыша его, она пробормотала:

– Я вот о чем сейчас подумала: кое-кто может сообщить мне что-нибудь!

– Кто?

– Дарья Филипповна. Ее сын в Санкт-Петербурге. Может быть, он упоминал о Николае в своих последних письмах к ней? Я поеду повидать ее!

– И не думайте! После того, что произошло между нашими семьями…

– Судьба Николая слишком волнует меня, чтобы я остановилась из-за этих ничтожных ссор, – возразила Софи.

Она позвала слугу и приказала снова заложить коляску.

– Хорошо. Я велю слуге сопровождать вас, – вздохнул Михаил Борисович.

Смягчившись, Софи, протянув ему руки для поцелуя, сказала:

– Я не долго буду отсутствовать, обещаю вам. Наверное, вы считаете меня невыносимой. Но поймите мою тревогу. Я больше не живу…

– Как и я! – пробормотал он. – Как и я! Поезжайте, дитя мое! И да поможет вам Господь в пути!

Семейство Волковых собиралось садиться за стол, когда Семен, старший среди слуг, открыл дверь и дрожащим голосом объявил, что госпожа Озарёва желает переговорить с хозяйкой дома. Дарья Филипповна, у которой вдруг отказали ноги, не могла теперь подняться из кресла. «Кто ее предупредил? – задумалась она. – Слуга, сосед – недоброжелатель?» Дарья Филипповна догадывалась, что произойдет дальше: упреки, крики, оскорбления! Ее растерянный взгляд обратился на трех дочерей. Лучше умереть, чем быть опозоренной у них на глазах! Замолчавшие от неожиданности невинные создания как будто говорили: «Чего хочет от нас эта непрошеная гостья?» Но голос Семена уже затихал в присутствии посетительницы. Послышалось шуршание ткани. Божественная справедливость вошла в салон в образе Софи. По знаку матери Елена, Наталья и Евфросинья склонились в реверансе и послушно удалились. «Да свершится воля твоя, Господи! – подумала Дарья Филипповна. – Я согрешила в темноте, так покарай меня при свете!»

И мысленно она подставила горло под нож.

– Мадам, – сказала Софи, – прошу прощения, что побеспокоила вас в столь поздний час.

Столь учтивое приветствие удивило Дарью Филипповну, в которой ожила робкая надежда. Когда Софи изложила ей цель визита, последние опасения исчезли и Дарью Филипповну охватила неистовая радость. Еще немного, и она сочла бы жену Николая приятной женщиной.