Впервые за много месяцев она достала мольберт. Краски, которые она оставила на палитре, собираясь использовать их при первой возможности, высохли, так и не понадобившись. Она соскоблила их особым ножом и выдавила на палитру свежие краски из тюбиков, в том числе белую.

Она еще не знала, что будет рисовать; самый вид тюбиков, кистей, запах льняного масла приводил ее в возбуждение. Она достала холст, на котором был когда-то сделан набросок углем. Дели счистила уголь хлебным мякишем и стала обдумывать сюжет будущей картины.

Они стояли у берега, пока механик устранял неисправность в манометре. Ничто не привлекало ее внимания, кроме широкой реки, охристых меловых скал на одном берегу и монотонной серо-зеленой равнины, поросшей бакаутом и ивняком, – на другом. На вершине скалы стояла сосна; вся изогнутая и перекрученная, она казалась черной на фоне голубого неба. Рядом находились две будки из белой жести, по всей вероятности, служившие «удобствами».

Дели принялась срисовывать пейзаж с беспощадным реализмом, включая уродливые знаки цивилизации, помещенные между скалами и бескрайними голубыми небесами. Розовые кабины, отбрасывающие плотные темные тени, удачно сочетались с голубым фоном неба. Она нацарапала на непросохшей краске вывески «Для мужчин» и «Для женщин».

Эту картину она включит в каталог своей следующей выставки под очень современным названием «Равенство полов». Фривольность темы, конечно, вызовет раздражение у определенной части посетителей. Ну что ж, ей нравится дразнить людей, которые принимают жизнь слишком серьезно.

Пока она работала, Гордон и Бренни то и дело подбегали и вертелись около нее, приставая со своими бесконечными «почему?» и «зачем?»; потом проснулся Алекс, разгоряченный сном и чем-то испуганный.

– Пойди к нему, Гордон, – нетерпеливо приказала она, продолжая рисовать. Только сделав последний мазок, она по-настоящему услыхала его отчаянный рев, который до того воспринимала лишь каким-то краем сознания.

Вернувшийся Гордон недовольно сказал:

– Он сошел с ума! Плачет и плачет…

Дели бросила кисти и с виноватым видом поспешила в каюту, даже не успев вытереть руки.

– Меня укусил щенок, – кричал Алекс. – Противный такой, розовый…

– Нет здесь противного розового щенка, он убежал, – успокаивала его мать.

Алекс часто видел страшные сны, причудливые, красочные, они могли соперничать с галлюцинациями, которые бывают у взрослого человека в бреду, в белой горячке. К двум годам его изнурительный кашель прошел, кожа лица приобрела здоровый цвет; розовые щеки оттенялись темными хорошо прорисованными бровями; глаза у младшего сына были серые – ни в мать, ни в отца.

Она поцеловала влажные завитки на затылке ребенка, мягкие и шелковистые. Ее внутреннее напряжение успело разрядиться благодаря полученной возможности порисовать, и она, отдохнувшая и удовлетворенная, вновь ощутила себя счастливой матерью.

Подошел Бренни и пощекотал братишке щеки своими ресницами. Алекс залился счастливым смехом. Дели сгребла обоих в охапку и расслабилась, ощущая почти животное счастье, глядя на их свежие, как цветочные лепестки щечки, на шелковистые волосенки, на длинные ресницы и большие чистые глаза. Они такие красивые и свежие, точно бутоны, окропленные росой, что невозможно поверить, что когда-нибудь они станут лысыми, морщинистыми, немощными.

Долгое время ею владела мысль о разрушительном действии Времени, которое уносит живые существа в никуда; теперь же она поняла, что Время – это материя, присущая всем вещам. Люди существуют во Времени, а не только в Пространстве. Теперь она смотрела на все другими глазами, оценивая все в аспекте Времени, и люди казались ей неустойчивыми, колышущимися, точно языки пламени на ветру. В каждом старике она видела теперь полного сил юношу, каким он был когда-то; во взрослом молодом человеке – беспомощного младенца; в цветущей девушке – сморщенную старуху, какой она со временем станет.

Когда Дели увидела свою дочурку снова, тельце ее было еще худеньким, волосы на голове жиденькие, но все же она значительно прибавила в весе, щеки ее порозовели, и вся она оживилась.

– Она прибавляет теперь по двенадцать унций в неделю, – с гордостью сказала старшая сестра.

Дели выбрала для дочери имя Миньон, но Брентон его не одобрил: он хотел «что-нибудь попроще». Они сошлись на том, что окрестят ее как Миньон, но звать будут для краткости Мэг. Алекс, который научился держать бутылочку и помогать кормить девочку, забыл свою прежнюю ревность; Бренни тоже полюбил сестренку, когда она перестала донимать его плачем.

«Я была бы не прочь иметь детей, если бы это не было сопряжено с такими хлопотами», – думала Дели, отстирывая яркое желтое пятно с очередной пеленки, благо воды было вдоволь. Она, как и прежде, содрогалась при мысли о том, сколько грязи принимает от человеческих существ река. И все-таки она постоянно очищается в своем бесконечном движении; вот так и Время – оно впитывает в себя события истории, но никогда не бывает перенасыщенным, унося в вечное безмолвие шумные конфликты и ссоры.

Брентон просматривал отчет Межштатовской конференции премьер-министров за 1911 год. Вдруг он рывком перевернул газету и что-то проворчал.

«Ни одна река в мире, – вслух прочитал он, – не поддается так легко шлюзованию, как Муррей. Достаточно разделить существующий водный поток на отдельные отрезки, чтобы русло сделалось судоходным во всякое время года». Вы только послушайте! Оказывается они давно знали это и все-таки ничего не сделали!

Далее в газете было написано, что южноавстралийское правительство готово начать комплексное строительство шлюзов, чтобы сделать реку судоходной до Уэнтворта. Однако необходимо заключить соглашение между штатами, так как шлюзы с 7-го по 11-й окажутся по ту сторону границы. Расходы были исчислены в 200 тысяч фунтов, и работы предполагалось начать немедленно.

Брентон сердито отшвырнул газету.

– Немедленно! Только что-то не видно никакого начала. Первая конференция по шлюзованию реки была созвана в 1872 году. Л теперь, сорок лет спустя, ничего не сделано. Надо выбирать в парламент людей с реки!

– А почему бы тебе не выставить свою кандидатуру? – сказала Дели полушутя, полусерьезно.

– И выставлю! – Брентон поднялся и заметался по тесной каюте, топча газету ногами. – Черт бы их всех побрал! Чего они ждут? Еще одной такой засухи, какая была в 1902 году? Мало насмотрелись?

Дели постаралась его успокоить: ему нельзя так волноваться. Она уже приучила детей не подходить к нему и вести себя очень тихо, когда он раздражается. Его характер становился все более непредсказуемым. Заслышав его нетвердые, торопливые шаги, детишки сбивались в кучку и с тревогой смотрели на мать.

Только с малышкой Мэг он был неизменно ласков. Это была пухлая, улыбчивая толстушка с темными, как у матери, волосами и с зелено-голубыми глазами отца.

Если бы она родилась первой, думала Дели, она уже давно помогала бы матери, чего Гордон никогда делать не будет.

И все же Гордон был ее любимцем, стеснительный мечтательный Гордон с отцовскими кудрями и большими синими глазами, затененными, как у девочки, длинными ресницами.

Дели всегда старалась быть беспристрастной и не оказывать предпочтения старшему сыну. Малышка Мэг была фавориткой отца, чего он не скрывал. Не в пример всем остальным, она могла позволить себе полную свободу в обращении с ним. Она могла подползти к нему и, захлебываясь от радостного смеха, попытаться вскарабкаться по его штанине, как если бы он был высоким деревом. Отец тогда нагибался, поднимал ее и сажал себе на плечи.

Маленький Бренни был тенью отца. Он копировал Брентона решительно во всем, его восхищение отцом граничило с благоговением. Алекс старался как можно реже попадаться ему на глаза. Он обычно держался за материнскую юбку и прятался в ее складках при приближении главы семьи. Гордон тоже избегал отца, стесняясь его и испытывая к нему скрытую враждебность.