Дели покоробило столь фамильярное обращение. По-видимому, они называли его так постоянно, выражая этим дружеские чувства к своему капитану. Ну, а почему бы и нет? Главное, чтобы все они помнили, кто есть кто.

Наверное, по своим представлениям я и в самом деле иммигрантка, – подумала она.

Пир удался на славу. Брентон с большим аппетитом съел громадный бифштекс, а потом еще три яйца с чипсами. Приятно было смотреть, как здоровый мужчина расправляется с едой. На этот раз она и сама ела с аппетитом.

В Брентоне ощущалась спокойная уверенность и определенность; это был человек, привыкший решать и брать на себя ответственность за решение. Молодые люди, ухаживавшие за ней в последнее время, не выдерживали с ним никакого сравнения. Глаза цвета морской волны, скорее зеленые, чем голубые, казалось, смотрели вам прямо в душу, и вдруг принимали рассеянное выражение, устремляясь куда-то вдаль, вслед за бегущей мимо рекой.

Помимо всего прочего, между ними установилось некое таинственное притяжение; нечаянное касание рук, когда она передавала ему сахарницу, модуляции его голоса – все заставляло ее остро чувствовать, что он мужчина.

– Я вижу, вам удалось смыть краску с волос, – сказала она где-то в середине обеда. В ее тоне содержался скрытый намек.

– Я как раз спрашивал себя, помните ли вы нашу последнюю встречу, – он многозначительно посмотрел на свою собеседницу.

– О, я все помню! – ей неудержимо захотелось потрогать его медные кудри, запустить в них свои пальцы.

– Вы продолжаете заниматься живописью?

– Да, я все еще посещаю Художественную школу, хотя, как мне кажется, я получила там все, что могла. Собственно говоря, мне надо бы ехать в Мельбурн, в училище при Национальной галерее. Здешние студенты… они не воспринимают искусство всерьез, мне не на кого равняться. Я не кажусь вам самонадеянной?

– Я уверен, что вы талантливы, хотя и не видел ваших работ.

– Здешние обыватели предпочитают разрисованные фотографии, которые делает господин Гамильтон.

– Вы ретушируете их весьма удачно.

– Я делаю эту работу с отвращением только потому, что мне за нее платят, – впервые за этот вечер она не согласилась с его мнением. – Хотела бы я, чтобы за мои картины мне платили хотя бы вполовину. Страсть тратить деньги может быть и мелкая, но самая приятная из всех страстей.

– Не знаю. В отношении женщины это может и справедливо. Для меня деньги значат не слишком много, кроме тех случаев, когда они позволяют не заниматься чем-то неприятным. Якорь спасения, так сказать.

– Вам нравится работать на реке?

– Еще как! Я не люблю, когда вокруг много ВЕЩЕЙ.

– Представьте, я тоже! Раньше я этого не сознавала. Разумеется, мне нравятся красивые наряды, новые шляпки, модная обувь, но все остальное… Уютный домик, розы в кадках, безделушки на каминной полке, дорогие вазы, которые все время падают и разбиваются… Нет уж, покорно благодарю!

Он захохотал так громко, что официантка на другом конце зала вздрогнула и оглянулась.

– Однако есть много и таких, которые любят красивые вещи. Иначе, кто покупал бы ваши картины?

Она засмеялась.

– Тоже верно! И я подозреваю, что заднеколесный пароход не что иное, как красивая «вещь».

– Но она движется. Она не привязывает, не порабощает вас, как, скажем, дом. Вещи вещам рознь. Я, например, люблю покупать книги.

– Я тоже. Книги, эстампы…

– Выходит, мы с вами оба старьевщики, сборщики макулатуры.

– Знали бы вы, как я вам завидую! Жить на воде, каждое утро просыпаться в новом месте. Порой мне кажется, что я здесь задыхаюсь. В большом городе мне, наверное, будет одиноко, и все же я хочу уехать в Мельбурн, если даже мне придется там голодать…

– Не забивайте себе голову романтическими бреднями о большом городе. Жизнь в нетопленой мансарде, пустые карманы – это кажется привлекательным лишь издали, когда заботы о куске хлеба, холод и другие напасти остались позади. Это выглядит романтично только в книгах. Очень скоро вам захочется бежать оттуда.

Она бросила на него испытующий взгляд.

– Вы говорите об этом так, как будто сами пережили нечто подобное.

– Вы угадали. Я сбежал из дома подростком, повздорив с дедом. Моя мать умерла, когда мне было двенадцать лет.

– И моя тоже! – Они смотрели друг на друга, пораженные совпадением. – И вы приехали в Мельбурн?

– Да. Я был слишком самолюбив, чтобы вернуться к деду с повинной головой. Пришлось скитаться в поисках работы, браться за любое дело, голодать. Тогда я не мог позволить себе такую «вещь», как новые ботинки. Однажды мне крупно повезло: я увидел объявление, что требуется палубный матрос на речном судне. Когда дед умер, оставив мне малую толику денег, я не захотел расстаться с рекой: это было у меня в крови.

– Я вас понимаю… Но Эчука! Она так далеко от всего. Это не Сидней, но и не степь. Никто не услышит обо мне в этой глуши, и я не смогу получить необходимую мне школу.

– Тогда надо собрать нужную сумму, чтобы прожить в Мельбурне, скажем, год. Мы заработали сто с лишним фунтов за последний рейс, несмотря на вынужденную задержку в Берке. Половина этих денег – ваши, этого хватит для начала. Проклятие! Я ведь собирался обсудить с вами наши дела, но вы совсем выбили меня из колеи.

Он взглянул на нее так пристально, будто хотел запомнить каждую черточку ее лица, будто хотел получить от нее ответ на не заданный им вопрос. Она смущенно потупилась.

– Уже поздно, мне пора идти.

– Пообещайте позавтракать со мной еще раз. А, может, придете сегодня поужинать на «Филадельфию»? А-Ли, правда, по вечерам не работает, но я умею отлично готовить сам, вот увидите.

Она на минуту заколебалась. Ей хотелось спросить, будет ли там острый на язык помощник капитана. Скорее всего нет, в противном случае Брентон не стал бы ее приглашать.

– Ну, что ж, пожалуй, – сказала она наконец. – Можно не сомневаться, что вы готовите лучше, чем я.

Когда они вышли на улицу, он легонько тронул ее за локоть.

– Мне хотелось бы увидеть конечный результат того сеанса живописи, который был прерван мною так некстати. Может, принесете ту картину, если вы ее не продали.

– Я собиралась подарить ее Тому. Теперь вы можете взять ее и повесить в своей…

– В моем салоне, – подсказал он.

По дороге в ателье она улыбалась, гримасничала и жестикулировала, будто продолжая разговор с невидимым собеседником. Он слишком уверен в себе, думала она. И все же временами в нем проглядывает что-то такое милое, детское. Когда смотришь на него, то видишь маленькие глаза и жесткую складку у рта. При всем том он обворожителен.

Подумать только, у нее будут деньги на поездку в Мельбурн! Посещать Национальную галерею, учиться там целый год – что может быть желаннее?

Впереди себя она увидела старую женщину в темном выцветшем платье. С согбенной спиной и беспомощно трясущимися руками, она ковыляла по улице, не поднимая головы. Дели взглянула на нее со страхом и жалостью.

Если я не смогу прыгать от радости, когда мне будет семьдесят лет, я лучше умру, решила она.