– Вы имеете в виду небо? Но мне хотелось, чтобы оно было похоже на настоящее.

– Конечно, конечно. Только нашим покупателям нужна всего лишь хорошенькая картинка, которую можно послать друзьям. Река-то сейчас как раз такая, да? Серая, скучная.

– Но, мистер Гамильтон, вода в Муррее никогда не была голубой, нисколечко.

– Истинно так, – закивал мистер Гамильтон, – она то зеленая, то бурая. Но люди привыкли к трафаретам. Море голубое, море – это вода, значит, любая вода должна иметь голубой цвет. Так уж у них мозги устроены. Поверьте мне, уж я знаю, что пользуется спросом. Попробуйте переделать.

Дели закусила губы и потянула к себе бутылочку с ярко-голубой краской. Она очень обрадовалась, когда Ангус Макфи нашел для нее эту работу, но теперь уже сомневалась, для нее ли она. Ее художественный вкус явно не совпадал с требованиями общественного.

Тут хотя бы ни от кого не зависишь. И нет косых взглядов тети Эстер, для которой ты «сиротинка» да «неумеха».

– Я никогда не вернусь на ферму, – вдруг громко сказала она.

Миссис Макфи сначала тоже не хотела брать с нее деньги за жилье: ты же мне, как родная, живи так, сколько захочешь, но Дели настояла. Ей важнее были занятия в Художественной школе, чем все домашние дела. И быть обязанной она не хотела. Скоро Макфи всей семьей уедут в Бендиго, и она останется одна в целом мире. Одна в целом мире!

Деньги она потеряла, хотя банк и выплатил кое-какую компенсацию после своего банкротства в девяносто третьем году. Целых два года она живет на проценты со своего капитала. С тетей Эстер, хотя их разделяло не больше пятнадцати миль по реке, она не виделась. В последний раз, когда дядя с тетей были в городе, Дели вышла встретить их бричку и обменялась с тетей ничего не значащими словами. Вежливыми и сухими. «Ни за что не вернусь на эту ферму, – думала про себя Дели, – даже если тетя на коленях умолять будет».

Эчука стала для Дели родным домом. Здесь состоялся ее первый в жизни бал, здесь вместе с Адамом они развлекались на пикниках и вечеринках. Она все еще продолжала играть в теннис с Бесси Григс, ходила вместе с ней и ее друзьями в церковь, каталась вместе с ними по реке, хотя смерть Адама несколько отдалила их друг от друга.

– Ты слишком сентиментальна, – сказала Дели, и Бесси обиделась.

– А ты бесчувственная. Я по Адаму и то больше плакала, чем ты. Ты даже на кладбище ни разу не была. Ведь он твой двоюродный брат. Такой красивый юноша…

Как объяснишь Бесси, что чувствует она, Дели, к этому кладбищу. Там, среди далеких южных скал, среди одиноких дощечек, указывающих, где похоронены члены ее семьи, она не испытывала ничего подобного; кладбище не имело ничего общего с памятью об Адаме, его живом тепле. Адам лежал на большом общественном кладбище на окраине города, каждому похороненному здесь отводилось специальное место – даже среди мертвых сохранялось это придуманное людьми деление на классы. Возле церкви, куда Дели ходила каждое воскресенье, скорее по привычке, чем для очищения, кладбища не было.

Привычкой стало и воскресное общение с преподобным Уильямом Полсоном, который продолжал служить викарием в той же церкви, где Дели впервые увидела его.

Когда-то он был у них на ферме и слушал, как она играла на фортепьяно, заглядывал ей в глаза. (Сколько же ей тогда было? Лет пятнадцать, не больше). А мистер Полсон и сейчас продолжает так же смотреть на нее, встречая в церкви воскресным утром. «Как завороженная курица», – с издевкой думала Дели. После службы мистер Полсон здоровался с прихожанами за руку и, расспрашивая Дели о здоровье тети Эстер, задерживал ее руку в своей дольше положенного.

Глаза у него почти бесцветные и так глубоко сидят под светлыми бровями, что взгляд их подчас кажется фанатическим.

Ну и зануда этот мистер Полсон! Дели сердито намазала яркой краской небо, и оно стало ослепительно голубым. Один его последний визит к миссис Макфи чего стоит.

Он осторожно держал на весу чашку с чаем, оттопырив мизинец, и вел обычную пустую светскую беседу, вставляя свои рассуждения о политике. «В девяносто третьем году мы все объединимся в Федерацию, станем одной нацией. Распространенная в наши дни система, когда государства перерезают друг другу горло, неэкономична и глупа, а таможенные ограничения…»

Дели разглядывала бледное, худое, с выступающими скулами лицо мистера Полсона, его глубоко посаженные глаза, внушительных размеров адамово яблоко и думала об Адаме; вспомнилась его загорелая сильная шея. Нет больше Адама, он умер, утонул.

И теперь перед ней наместник Бога на земле, божий помазанник, олицетворяющий собой величие церкви.

– От таких вкусных пирожных грех отказываться, – услышала Дели его голос. – Это вы приложили свою ручку, мисс Гордон?

– Что вы, мистер Полсон, – отозвалась она, – у меня пирожные либо трескаются, либо горят. Миссис Макфи меня к кухне близко не подпускает, верно миссис Мак? Вы помните, сколько я всего перебила за первые две недели?

– Перестань, Дели, девочка моя, ты вовсе не такая неумеха. В этой жизни каждый должен уметь что-то свое, все не могут быть домохозяйками, ведь правда, мистер Полсон? Разве не сказал Господь, что Мария избрала «лучшую долю», тогда как Марфа…

– Я согласен, миссис Макфи, хотя с трудом понимаю…

– Пусть Дели не умеет печь пирожные, зато рисует, как ангел. – Она с гордостью кивнула на маленькие акварели, которые висели над камином.

Пока мистер Полсон рассыпался в похвалах, Дели не поднимала на него глаз.

Она знала, что акварели написаны грамотно, по всем правилам – молодая и способная женщина может рисовать их сотнями. Она мечтала создавать большие насыщенные полотна, в которых отразилась бы вся богатая палитра красок, присущая этой ни на что не похожей земле, где деревья могут быть любого цвета: янтарного, оливкового, лилового, голубого, но никогда – зеленого; где небо так высоко и прозрачно, что, кажется, никакими красками не передать его истинного цвета.

Дели была начисто лишена честолюбия, и когда слышала чрезмерные похвалы в адрес своих работ или фразы типа «у Филадельфии настоящий талант. Посмотрите как красиво она ретуширует открытки», ей становилось неловко.

Когда мистер Полсон ушел, миссис Макфи начала журить Дели:

– Пойми, девочка, совершенно незачем объявлять, что ты плохая хозяйка. Этот молодой человек так смотрит на тебя, мне кажется, он скоро сделает тебе предложение. С твоей внешностью можно создать себе хорошее будущее, нужно только надлежащим образом себя вести.

– Боже мой, миссис Мак. Послушать вас и тетю, замужество и дети – удел женщины. У меня в жизни другая цель, я хочу стать художницей и замуж выйду лет через сто, если вообще выйду. А что касается мистера Полсона, я не выношу его томного взгляда и белесых ресниц. Когда-нибудь я ему такое скажу, что он здесь больше не появится.

Миссис Макфи вздохнула и подумала, что Небо щедро наградило Дели, ведь такая внешность сродни таланту. Дели по моде забирала волосы в пучок на затылке, отчего казалась выше и стройнее. Из густой темной массы волос выбивались мелкие прядки и мягко падали на шею и высокий белый лоб. Огромные голубые глаза, изящный овал лица.

– И потом, – продолжала развивать свою мысль Дели, – вы забываете, что мне частично принадлежит пароход, который плавает в верховьях Дарлинга. И он может принести мне целое состояние.

– Частично. И какая часть тебе принадлежит? Двадцать пятая! Я понимаю, ты помогла тогда капитану Тому в знак благодарности, но, думается, эти пятьдесят фунтов можно было бы поместить и в более доходное место. Чем скорее ты попросишь вернуть тебе деньги, тем лучше. – Ее желтые, с проседью, кудряшки, негодующе поднялись над маленьким лицом. – Он что, сам не понимал, у кого берет деньги, ведь ты тогда была совсем ребенком?

– Я сделала это вполне сознательно, миссис Мак. И дядя Чарльз одобрил.

– Да, но твой опекун, как мне кажется, человек не очень практичный.

– Ну и пусть. Я знаю, Том вернет мне деньги, как только получит всю прибыль. И на будущий год я смогу учиться в Художественной школе и не работать. Л, может, буду делать и то, и другое.