Иногда новизна всего увиденного переполняла ее: кружевная скатерть на столе, сверкающее серебро, массивный обеденный сервиз с позолоченным рисунком; Дели вспоминала о том, как ела под тентом на палубе или брала еду прямо с подноса в рулевой рубке, когда не могла отойти от штурвала.
– Однажды, – рассказывала она за завтраком, разбивая белое яичко в серебряной подставке для яиц, – у нас в команде оказался матрос-вегетарианец, он жил на одних только яйцах. И вот, когда мы были в нескольких милях от какого-то поселка, я отправила Гордона на берег за яйцами. На обратном пути он должен был пересечь отмель и встретить пароход через одну-две мили ниже по течению – река там очень сильно петляет, поэтому для него это была пустяковая прогулка. Он купил яйца, но когда выходил через заднюю дверь, то попал в загон для быка. Разъяренный бык прижал его к забору, и Гордону пришлось отбиваться от него корзиной с яйцами. В результате он вернулся на пароход с двумя целыми яйцами и несколькими желтками на лице и в волосах и сказал, что ни за какие деньги не стал бы возвращаться обратно за новой порцией яиц. К счастью, матрос нашел в себе силы посмеяться вместе со всеми и, не жалуясь, продержался весь путь до Ренмарка на двух яйцах. С тех пор Гордон и близко не подходит к фермам.
– Мое яйцо снесла Хариетта, – сказал Джеми. – Я получил его вчера, сразу, как только она его снесла.
– А откуда появляются яйца? – заинтересовалась Джессамин.
– Они… – Джеми взглянул на мисс Баретт, которая твердо сказала:
– Они появляются из яйцевода, специального органа для воспроизводства. Когда Фло будет в следующий раз потрошить курицу, она покажет тебе, как формируются яйца: сначала они мягкие, потом становятся тверже, а около отверстия, которое находится под хвостом у курицы, уже образуется яйцо в твердой скорлупе.
– Урок биологии за завтраком! – фыркнула мисс Алисия Рибурн. – Избавьте нас от подробностей, прошу вас.
– Я считаю, лучше всего отвечать детям на вопросы тогда, когда они у них возникают, – сказала мисс Баретт, надрезая яйцо ножом.
– Действительно, я не думаю… – неопределенно сказала миссис Генри.
Дели так и подмывало сказать: «Тогда и не говорите», но она тоже знала свое место.
Когда ветер стих и стало теплее, Аластер пригласил Дели и Мэг покататься по озеру – он хотел показать им старые гнезда лебедей, спрятанные в камышах недалеко от берега. Лебеди сотнями скользили по озеру; Дели сказала, что они похожи на гондолы.
– И в самом деле похожи, – согласился Рибурн. – Гондолы тоже черные и у них высокий изогнутый нос, такой же, как шея у этих птиц, хотя гондолы не так грациозны, как лебеди, да и форма носа у них напоминает больше квадратный клюв. Шелли считал, что гондолы похожи на мотыльков, которые только что вылупились из куколок.
– Расскажите мне о Венеции и о картинах в Академии, о Флоренции и о полотнах Рафаэля в галерее Питти…
И Рибурн, неторопливо взмахивая веслами, начал рассказывать; каждое его слово об Италии было для Дели как нектар, которым она не могла напиться, а Мэг смотрела вдаль и думала о Гарри: наверное, его корабль остановился сейчас в каком-нибудь необыкновенном средиземноморском порту, где живут прекрасные сеньориты.
– Мой любимый Боттичелли не в Уффици и не во Флоренции, а в маленьком музео в Пьяченце. И Рафаэль в Музео Национале[37] в Неаполе; он для меня значит больше, чем все другие художники, потому что его работы я увидел прежде других, в нем есть такая умиротворенность, изысканность и… и неизбежность, неизбежность только что распустившегося цветка.
– Как бы мне хотелось увидеть Италию…
– Я… – Он взглянул на Мэг, которая была погружена в мечтания, и снова перевел взгляд на Дели. – Я так хотел бы показать ее тебе, – с чувством сказал он, понизив голос. А потом, помолчав, как о факте само собою разумеющемся, добавил: – Ты бы смогла оценить ее.
– Я знаю, мне бы там все понравилось.
– И ты понравилась бы итальянцам, потому что ты прекрасна и потому что ты – художник. Помню, когда я был студентом, меня пускали в галереи бесплатно и изо всех сил старались мне помочь.
– Да, мне бы понравились итальянцы.
– Любовь к живописи и к музыке они впитывают с молоком матери, – Рибурн говорил уже своим обычным тоном. – Каждый банковский клерк знает и любит прекрасные памятники своего города и разбирается в них. А здесь боготворят мериносного барана, лежащего с поднятой головой,[38] на банковском чеке за шерсть.
– Ах, не хулите бедную старую овцу. Шерсть помогла купить многие прекрасные вещи в вашем доме. Если когда-нибудь ей найдут дешевую замену, Австралия окажется в самом плачевном положении.
– Шерсти никогда не будет замены.
– Но ведь есть же искусственный шелк…
– Ничто не может заменить настоящую китайскую парчу. Хотите, я опять одолжу вам бирюзовый халат? Он хранится для вас со времени вашей болезни.
– Нет, спасибо, – сказала Дели, поджав губы. – У меня есть собственный новый бархатный халат.
– Но он же черный! – воскликнула Мэг. – Почему ты не купила халат другого цвета?
– Мне нравится черный бархат.
– Я думаю, такая одежда вполне подходит для нашего мира, – заметил Аластер. – Как сказал Анатоль Франс: «Мир – это трагедия, написанная гениальным поэтом».
– Я не согласна, в нем слишком много беспорядочного, случайного. Настоящий писатель отбирает и располагает события более художественно. Вот почему мы наслаждаемся трагедиями Шекспира – все пороки, вся жестокость реальной жизни приобретают форму и величие благодаря его гениальному интеллекту.
– Вы, как всегда, правы. – Они улыбнулись друг другу и Дели показалось, что он близок ей как никогда. Видя дружеское расположение Мэг, она перестала держаться с Рибурном настороже, расслабилась и, чувствуя на себе его взгляд, наслаждалась; наслаждалась и этой беседой.
«Почему так не может быть всегда?» – Дели расчесывала на ночь перед зеркалом свои длинные волосы и вопрошала свое отражение. Она чувствовала себя такой счастливой, что раздевалась долго-долго, останавливаясь, медля, чтобы улыбнуться себе в зеркале, она улыбнулась даже широкой седой пряди в волосах. Дели только что скользнула в ночную рубашку, когда раздался легкий стук в дверь. Она подхватила свой бархатный халат и набросила его на себя: это средневекового вида одеяние с огромными рукавами и широкими фалдами – единственная ее шикарная вещь – было приобретено под влиянием Аластера, который дал ей почувствовать вкус к роскоши.
Вероятно, мисс Баретт – пришла немного поболтать перед сном, – подумала Дели.
Но это был Аластер в великолепном парчовом халате алого цвета, волосы и борода в беспорядке, как будто он уже ложился в постель и снова встал.
– Аластер! Что…
– Тихо, дорогая, тихо. Ты ведь хотела, чтобы я пришел, не так ли? Я не могу спать, я не могу больше этого выносить – ты под моей крышей, такая желанная, такая любимая… Почему мы должны терять драгоценное время в разных комнатах? Почему? Ты уже моя, во всем моя, кроме этого. И «это» – его тяжелое мужское тело – прижималось к ней все сильнее и сильнее, пока она не ощутила боль ответного, сильного желания. Дели вдруг так ослабела, что, ища поддержки, обвила руками его шею, и, когда ее голова откинулась назад, краешком глаза она уловила их отражение в длинном зеркале – красное и черное, ее руки в бархатных рукавах, словно огромные черные крылья, обвившиеся вокруг Аластера: Мефистофель и младший дьяволенок, черный, как колодец, из которого он появился.
Это так поразило Дели, что она чуть не вскрикнула, но его рот уже приблизился к ее, она ощутила на мгновение теплое дыхание, услышала бессвязные слова… Мощный поток обрушился на нее, подхватил и понес, она почти задохнулась – беспомощная, потерявшая всякую надежду вернуться к берегу. С глубоким вздохом она вручила себя крутящемуся водовороту.
