В воскресенье днем, когда Мэг только что ушла с Гарри на рыбалку, «Филадельфия» бросила якорь примерно в сорока милях вниз по течению, чуть ниже Моргана, собираясь наутро подойти к причалу и начать разгрузку. Портовая пошлина была так высока, что никто не швартовался, не убедившись прежде, что груз будет быстро разгружен и принят. Кроме других все возрастающих налогов, теперь взималась пошлина за каждый проход через шлюз номер один, официальное открытие которого состоялось в канун Нового года. Дели была довольна, что ее теперешний маршрут – от Моргана до озера Виктория – не проходит через шлюз.

Гордон раскладывал цветы между страницами книги, переложенными чистой бумагой. Бренни был с отцом и Чарли, который мастерил подъездной путь к рубке для кресла Брентона с блоком и веревкой, чтобы тот мог втягивать себя в рубку. Вся механика, как и всякая работа с отцом, притягивала Бренни как магнит.

– Понимаешь, тут будет работать пар, – пояснял Чарли, и его выцветшие голубые глаза загорались молодым блеском. – Трос от паровой лебедки поднимается к блоку, проходит через него и идет к подъездному пути. Совсем просто, не труднее, чем расколоть полено. Ну, а если…

– …а если не будут подняты пары, я не смогу попасть в рубку, вот что это значит, – сказал Брентон. – Ты что, будешь поднимать пары только из-за меня? Не пойдет, Чарли; нужно ручное управление, чтобы я мог передвигать себя сам: мне требуется взаправду что-нибудь совсем простое.

Брентон яростно толкнул колеса своего кресла и покатился к рулевой рубке, глядя на это возвышение в три ступеньки, как на землю обетованную; чувствуя себя честолюбивым юнгой, мечтающим о том времени, когда он сам поведет пароход. Его левая рука стала настолько сильной, что он действительно верил: ему удастся удержать штурвал на тех участках, где фарватер был сравнительно прямой. У него просто чесались руки снова почувствовать деревянные спицы большого штурвала, видневшегося за стеклами рубки.

Алекс молча наблюдал за всеми, пока ему не пришло в голову, что раз никому из старших братьев шлюпка не нужна, он может распорядиться ею по своему усмотрению. Идея взволновала его, но он спокойно пошел в каюту и начал методически собирать все необходимое для предстоящей работы: это будет, решил он, организованная по всем правилам научная экспедиция.

Алекс положил в шлюпку узелок с едой, спички, нож и жестяной котелок, затем вернулся за коробкой для образцов и тем, что он называл геологическим молотком, хотя этим самым молотком Чарли испокон веку плотничал. Затем он незаметно отчалил и, не торопясь, обогнул корму – на всякий случай, чтобы за ним не увязался Бренни. Мать рисовала и едва взглянула на него, когда он сказал, что берет шлюпку.

Алекс с удивлением сравнил тарелку, стоящую перед ней на голубой скатерти, кувшин и три яблока с тем, что было нарисовано матерью на холсте – что-то квадратное, обведенное черными толстыми линиями, а кувшин, простой белый кувшин, – она разрисовала чуть ли не всеми цветами радуги. Однако он ничего не сказал и тихо удалился. Алекс был самым тактичным из всех детей Дели.

Он торопливо греб, чтобы быстрее удалиться от города, и, оказавшись, наконец, за первой излучиной, сразу почувствовал себя единственным человеком на всей реке, как будто он – один из команды Стёрта, рискнувшей отправиться на китобойном судне нехожеными путями к неизвестному морю.

В другой лодке в сорока милях вверх по течению с удочкой в руках сидела Мэг. Она молчала, хотя вся была переполнена счастьем и разговорами.

У Гарри несколько раз клевало, но он ничего не поймал, поэтому настроение у него было неважное. На дне лодки лежала одна-единственная мурена, пойманная Мэг, но вытащенная Гарри.

– Давай выбросим эту жуть! – умоляла она, но он не послушался. Она ненавидела слизистую жабью кожу этой рыбы, отвратительные, словно резиновые, усы и ее вкус – вкус вареной змеи, как всерьез считала Мэг.

– С нее только надо снять кожу, – сказал Гарри, – мать замечательно ее приготовит. Но осторожней с иголками, они ядовитые.

– А по мне – так она вся ядовитая. Никогда не любила мурен. Ну почему мне не попалась славненькая серебристая форель?

– А я был бы рад поймать хоть что-нибудь, – сказал Гарри и погрузился в мрачное молчание.

Вскоре после этого Мэг вытащила двухфунтовую форель, и, хотя она гордилась уловом, у нее достало такта сдержать восторг и пожелать Гарри поймать что-нибудь вместо нее.

– На рыбалке ты посильнее, чем на охоте, – заметил он.

– Ну еще бы! Почти всю мою жизнь я прожила на пароходе, мы привыкли рыбачить на шлюпках, а на стоянках забрасывали сеть прямо с борта.

– А ты не скучаешь по посудине и своим старикам?

– Я хочу жить только с тобой и с Мелви, – сказала она и с пафосом процитировала: «…куда ты пойдешь, туда и я пойду; и где ты жить будешь, там и я буду жить; народ твой будет моим народом, и твой Бог моим Богом».[33]

– Не забудь, мать стареет, и она не вечна, а я, как представится случай, двину в город. Я остался здесь, только чтоб помочь отцу с урожаем.

Ошеломленная Мэг взглянула на него, потом уставилась на свою удочку, губы ее дрожали:

– Гарри! – Она умоляюще сжала руки, между ладонями – круглое гладкое удилище. – Гарри, возьми меня с собой. Я не вынесу, если ты уедешь! Не вынесу!

– Ради Бога, Мэг! Ты не можешь ехать со мной!

– Почему? Почему ты не хочешь взять меня? Можешь не жениться на мне, я не возражаю. Я только хочу быть там, где ты, хочу иногда видеть тебя. Тебе не нужно даже разговаривать со мной. Почему я не могу уехать с тобой? Я люблю тебя, Гарри.

– Но я тебя не люблю и не полюблю никогда, – отрезал он, чувствуя, как в нем опять закипает раздражение.

– О-о-о! – Мэг разразилась душераздирающими рыданиями, горестно опустив голову; черные пряди ее волос свесились за борт.

– Господи, но тебе же только четырнадцать!

– Как и Джульетте…

– Это пьеса. Ты просто романтическая школьница. Пора тебе открыть глаза и понять, что жизнь – не рыцарский роман и не великая трагедия, это всего-навсего грязный фарс. Снаряд свалился на котелок и оба мои приятели – в куски, а я жив. Почему? Будь я проклят, если знаю. Мать всю войну молилась, чтобы Джим вернулся живой, а он погиб за месяц до перемирия. Она прилепилась ко мне, а я, оказывается, даже не герой. – Он горько рассмеялся. – Что это, как не глупый фарс.

– Гарри! Не говори так! – Она смахнула слезы.

– Я ничего не могу поделать, Мэг. Внутри я как старик. Вот что сотворила со мной война. И дело не в том, что ты такая молодая, просто я слишком старый. Меня не интересует ни любовь, ни женитьба, ничего такое.

Потрясенная и безутешная, Мэг сидела, не произнося ни слова, пока он греб к маленькой площадке у крутого обрыва. Глядя на ее заплаканное лицо и движимый нежностью, Гарри, выходя из лодки, на мгновение, помимо своей воли, прижал ее к себе.

И она снова начала плакать, уткнувшись в его рубашку, а он будто окоченел: ее слезы ожесточили его.

Он не выносил, когда его оплакивали! Лучше бы Мэг остановила слезный поток и вновь стала резвой веселой овечкой. Борясь с раздражением, он дал ей носовой платок и подождал, пока она успокоится, затем они начали взбираться по крутому откосу к ферме.