11 июля 1911 г. Ты, лукавый ангел Оли, Ставь серьезней, стань умней! Пусть Амур девичьей воли, Кроткий, скромный и неслышный, Отойдет. А Гименей Выйдет, радостный и пышный, С ним дары: цветущий хмель Да колечко золотое, Выезд, дом и все такое, А в грядущем колыбель. Четыре лошади Не четыре! О, нет, не четыре! Две и две, и «мгновенье лови»,— Так всегда совершается в мире, В этом мире веселой любви. Но не всем вечеровая чара И любовью рождаемый стих! Пусть скакала передняя пара, Говорила она о других. О чужом… и, словами играя, Так ненужно была весела… Тихо ехала пара вторая, Но наверно счастливей была. Было поздно; ночные дриады Танцевали средь дымных равнин, И терялись смущенные взгляды В темноте неизвестных лощин. Проезжали какие-то реки. Впереди говорились слова, Сзади клялись быть верным навеки, Поцелуй доносился едва. Только поздно, у самого дома / Словно кто-то воскликнул: «Не жди!» /, Захватила передних истома, Что весь вечер цвела позади. Захотело сказаться без смеха, слово жизни святой и большой, Но сказалось, как слабое эхо, Повторенное чуткой душой. И в чаду не страстей, а угара Повторить его было невмочь. Видно, выпила задняя пара Все мечтанья любви в эту ночь. Рисунок акварелью Пальмы, три слона и два жирафа, Страус, носорог и леопард: Дальняя, загадочная Каффа, Я опять, опять твой гость и бард! Пусть же та, что в голубой одежде, Строгая, уходит на закат! Пусть не оборотится назад! Светлый рай, ты будешь ждать, как прежде. Огромный мир открыт и манит... Огромный мир открыт и манит, Бьет конь копытом, я готов, Я знаю, сердце не устанет Следить за бегом облаков. Но вслед бежит воспоминанье, И странно выстраданный стих, И недопетое признанье Последних радостей моих. Рвись, конь, но помни, что печали От века гнать не уставали Свободных… гонят и досель, Тогда поможет нам едва ли И звонкая моя свирель. Я до сих пор не позабыл...
Я до сих пор не позабыл Цветов в задумчивом раю, Песнь ангелов и блеск их крыл, Ее, избранницу мою. Стоит ее хрустальный гроб В стране, откуда я ушел, Но так же нежен гордый лоб, Уста – цветы, что манят пчел. Я их слезами окроплю /Щадить не буду я свое/, И станет розой темный плюш, Обвив, воскресшую, ее. Освобожденье Кончено! Дверь распахнулась перед ним, заключенным. Руки не чувствуют холода цепи тяжелой. Грустно расстаться ему с пауком прирученным, С милым тюремным цветком, пичиолой. Жалко тюремщика…,/ Он иногда улыбался Странно-печально… / и друга за тяжким затвором… Или столба, на котором однажды качался Тот, кого люди назвали убийцей и вором. Жалко? Но только, как призрак, растаяли стены, В темных глазах нетерпенье, восторг и коварство, Солнце пьянит его, солнце вливается в вены, В сердце… изгнанник идет завоевывать царство. Хиромант, большой бездельник... Хиромант, большой бездельник, Поздно вечером, в сочельник Мне предсказывал: «Заметь: Будут долгие недели Виться белые метели, Льды прозрачные синеть. Но ты снегу улыбнешься, Ты на льду не поскользнешься, Принесут тебе письмо С надушенною подкладкой, И на нем сияет сладкий, Милый штемпель – Сан-Ремо!» Открытие летнего сезона Зимнее стало, как сон, Вот, отступает все дале, Летний же начат сезон Олиным Salto-Mortale. Время и гроз, и дождей; Только мы назло погоде Все не бросаем вожжей, Не выпускаем поводий. Мчится степенный Силач Рядом с Колиброю рьяной, Да и Красавчик, хоть вскачь, Всюду поспеет за Дианой. Знают они – говорить Много их всадникам надо, Надо и молча ловить Беглые молнии взгляда. Только… разлилась река, Брод, словно омут содомский, Тщетно терзает бока, Шпорит коня Неведомский. «Нет!.. Ни за что!.. Не хочу!» Думает Диана и бьется, Значит, идти Силачу, Он как-нибудь обернется. Точно! Он вышел и ждет В невозмутимом покое, Следом другие, и вот Реку проехали трое. Только Красавчик на куст Прыгнул с трепещущей Олей, Топот, паденье и хруст Гулко разносятся в поле. Дивные очи смежив, Словно у тети Алины, Оля летит… а обрыв — Сажени две с половиной. Вот уж она и на дне, Тушей придавлена конской, Но оказался вполне На высоте Неведомский. Прыгнул, коня удержал, Речка кипела, как Терек, И – тут и я отбежал — Олю выводят на берег. Оля смертельно бледна, Словно из сказки царевна, И, улыбаясь, одна, Вера нас ждет Алексеевна. Так бесконечно мила, Будто к больному ребенку, Все предлагала с седла Переодеть амазонку. Как нас встречали потом Дома, какими словами, Грустно писать – да о том Все догадаются сами. Утром же ясен и чист Был горизонт. Все остыли. Даже потерянный хлыст В речке мальчишки отрыли. День был семье посвящен, Шуткам и чаю с вареньем… Так открывался сезон Первым веселым паденьем. |