Предзнаменование Мы покидали Соутгемятон, И море было голубым, Когда же мы пристали к Гавру, То черным сделалось оно. Я верю в предзнаменованья, Как верю в утренние сны. Господь, помилуй наши души: Большая нам грозит беда. Сирень Из букета целого сиреней Мне досталась лишь одна сирень, И всю ночь я думал об Елене, А потом томился целый день. Все казалось мне, что в белой пене Исчезает милая земля, Расцветают влажные сирени За кормой большого корабля. И за огненными небесами Обо мне задумалась она, Девушка с газельими глазами Моего любимейшего сна. Сердце прыгало, как детский мячик, Я, как брату, верил кораблю, Оттого, что мне нельзя иначе, Оттого, что я ее люблю. Любовь Много есть людей, что, полюбив, Мудрые, дома себе возводят, Возле их благословенных нив. Дети резвые за стадом бродят. А другим – жестокая любовь, Горькие ответы и вопросы, С желчью смешана, кричит их кровь, Слух их жалят злобным звоном осы. А иные любят, как поют, Как поют и дивно торжествуют, В сказочный скрываются приют; А иные любят, как танцуют. Как ты любишь, девушка, ответь, По каким тоскуешь ты истомам? Неужель ты можешь не гореть Тайным пламенем, тебе знакомым, Если ты могла явиться мне Молнией слепительной Господней, И отныне я горю в огне, Вставшем до небес изпреисподней? Прогулка Мы в аллеях светлых пролетали, Мы летели около воды, Золотые листья опадали В синие и сонные пруды. И причуды, и мечты и думы Поверяла мне она свои, Все, что может девушка придумать О еще неведомой любви. Говорила: «Да, любовь свободна, И в любви свободен человек, Только то лишь сердце благородно, Что умеет полюбить навек». Я смотрел в глаза ее большие, И я видел милое лицо В рамке, где деревья золотые С водами слились н одно кольцо. И я думал: – Нет, любовь не это! Как пожар в лесу, любовь – в судьбе, Потому что даже без ответа Я отныне обречен тебе. Униженье
Вероятно, в жизни предыдущей Я зарезал и отца и мать, Если в этой – Боже Присносущий! — Так позорно осужден страдать. Каждый день мой, как мертвец, спокойный, Все дела чужие, не мои, Лишь томленье вовсе недостойной, Вовсе платонической любви. Ах, бежать бы, скрыться бы, как вору, В Африку, как прежде, как тогда, Лечь под царственную сикомору И не подниматься никогда. Бархатом меня покроет вечер, А луна оденет в серебро, И быть может не припомнит ветер, Что когда-то я служил в бюро. Мой альбом, где страсть сквозит без меры... Мой альбом, где страсть сквозит без меры В каждой мной отточенной строфе, Дивным покровительством Венеры Спасся он от ауто-да-фэ. И потом – да славится наука! — Будет в библиотеке стоять Вашего расчетливого внука В год две тысячи и двадцать пять. Но американец длинноносый Променяет Фриско на Тамбов, Сердцем вспомнив русские березы, Звон малиновый колоколов. Гостем явит он себя достойным И, узнав, что был такой поэт Мой (и ваш) альбом с письмом пристойным Он отправит в университет. Мой биограф будет очень счастлив, Будет удивляться два часа, Как осел, перед которым в ясли Свежего насыпали овса. Вот и монография готова, Фолиант почтенной толнрены: «О любви несчастной Гумилева В год четвертый мировой войны». И когда тогдашние Лигейи, С взорами, где ангелы живут, Со щеками лепестка свежее, Прочитают сей почтенный труд, Каждая подумает уныло, Легкого презренья не тая: – Я б американца не любила, А любила бы поэта я. |
