Володя выложил на стол папку с первыми набросками Громова.

— Борис Петрович, это не будет водевиль с фальшивыми улыбками. Основа — реальные судьбы. Главный герой — Сашка, водитель автобазы. Героиня — Вера, санитарка. Сюжет простой: они встречаются в первый мирный сентябрь. Весь фильм — это один день их прогулки по Москве. Но каждый их шаг, каждая встреча превращается в музыкальный номер. Громов прописал диалоги так, что музыка вытекает из разговора естественно, как вздох.

— Громов — мастер, это я знаю, — кивнул директор. — Но не будет ли это слишком легковесно? Худсовет спросит: где созидательный труд?

— Созидательный труд будет основой ритма, — твердо ответил Володя. — Сцена на стройке, где рабочие передают кирпичи под музыку Гольцмана — это будет гимн труду. Но не плакатный, а живой.

### 2. Музыкальное решение и звук

— Гольцман — это риск, — Борис Петрович постучал пальцем по столу. — Он гений, но он сложный человек. Как вы собираетесь записывать звук? У нас нет технологий для такой синхронизации.

— Мы будем использовать метод «черновой записи», — пояснил Володя, используя свои знания из будущего, но адаптируя их. — На площадке будет играть оркестр или хотя бы пианино под метроном. Актеры будут петь вживую. Потом, в ателье, мы сделаем чистовое наложение. Лёха уже придумал, как синхронизировать обороты проектора и звукозаписывающего аппарата. Это будет ювелирная работа, но она даст ощущение присутствия.

### 3. Техника и оптика

— Ты просишь трофейную «Агфу», — директор нахмурился. — Её у нас мало, бережем для исторических картин.

— Для «Симфонии» она необходима, — Володя подался вперед. — Мне нужна глубина кадра. Я хочу снимать длинными планами, без монтажных склеек внутри музыкальных номеров. Ковалев уже пробует облегченные штативы и специальные тележки. Мы будем снимать с кузовов грузовиков, чтобы камера буквально летала по Арбату вместе с героями. Нам нужно много света — «дигов», зеркал, отражателей. Мы превратим натуру в павильон под открытым небом.

### 4. Актерский состав

— Почему не берешь профессионалов? — спросил Борис Петрович. — У нас в штате прекрасные актеры, поют, танцуют.

— Мне нужна правда, — отрезал Володя. — Сашка и Вера — они настоящие. У них руки в мозолях, у них в глазах память о войне. Профессионал будет «играть» радость, а они её проживают. Зритель должен увидеть в них себя. Танцевать у нас будет массовка — настоящие рабочие, которых мы уже три дня тренируем под метроном.

Борис Петрович долго молчал, перебирая бумаги. Он встал, подошел к окну и посмотрел во двор, где грузили декорации.

— Знаешь, Леманский… — проговорил он, не оборачиваясь. — Я вчера был в Комитете. Там настроения разные. Одни говорят: «Рано еще песни петь». Другие: «Надо народ подбодрить». Твой проект — это мой личный риск. Если провалимся — оба пойдем хронику на Дальний Восток снимать.

Он повернулся и посмотрел Володе прямо в глаза.

— Бюджет я тебе подпишу. Двести пятьдесят тысяч рублей. Для дебюта в полном метре — сумма огромная. «Агфу» выдам, но каждый метр будешь лично учитывать. И вот еще что… — Директор сделал паузу. — Морозов из Горкома просил передать: если в фильме не будет души — никакой бюджет не спасет. Но он в тебя верит. Помни об этом.

Володя встал и крепко пожал протянутую руку директора.

— Спасибо, Борис Петрович. Не подведу. Мы снимем такое кино, что люди будут выходить из залов другими.

— Иди уже, творец, — Борис Петрович махнул рукой. — Да, и поздравляю с Алиной. Хорошая девочка. Береги её. Нам на студии счастливые режиссеры нужны.

Выйдя из кабинета, Володя почувствовал, как по телу разливается азарт. Двести пятьдесят тысяч, трофейная пленка и карт-бланш от директора. Теперь у него было всё, чтобы превратить Москву сорок пятого года в самый прекрасный музыкальный мир.

Он шел по коридору «Мосфильма», и в его голове уже звучал первый аккорд «Московской симфонии».

Репетиционный зал номер четыре, или, как его называли на студии, «большое танцевальное ателье», в это утро был залит тем особенным, пыльным и торжественным светом, который бывает в Москве только в сентябре. Высокие окна, выходящие во внутренний двор «Мосфильма», пропускали косые лучи, в которых медленно, в такт чьему-то невидимому дыханию, кружились миллионы золотистых пылинок. Пол, выложенный старым, исцарапанным паркетом, пах мастикой и недавней влажной уборкой.

В углу, за черным роялем «Блютнер», сидел Илья Маркович Гольцман. Он казался частью инструмента — такой же угловатый, строгий и сосредоточенный. Его тонкие пальцы замерли над клавишами, а взгляд был устремлен куда-то сквозь стену, туда, где в его воображении уже выстраивались партитуры для тридцати скрипок.

Володя стоял в центре зала. На нем была простая серая рубашка с закатанными рукавами и поношенные брюки, но в его осанке, в том, как он держал голову, читалась такая уверенность, что вся команда — от Лёхи-звукооператора до массовки — ловила каждое его движение.

— Тишину в ателье! — негромко, но властно сказал Володя.

Шум мгновенно стих. Лёха нажал кнопку на своем громоздком рекордере, и катушки начали медленно вращаться, поблескивая лакированными боками. Катя-монтажница приготовила блокнот. Алина присела на низкую скамейку у стены, раскрыв альбом; её карандаш уже был наготове, чтобы зафиксировать мгновение, которое Володя называл «кристаллизацией правды».

В центре зала стояли Сашка и Вера. Они выглядели как два случайных прохожих, которых внезапно вытолкнули под свет софитов. Сашка в своей гимнастерке казался слишком плечистым для этого пустого пространства, а Вера в простеньком платье — слишком хрупкой.

— Коля, Верочка, слушайте меня, — Володя подошел к ним, понизив голос до доверительного шепота. — Забудьте про танцы. Забудьте про «сцену». Представьте: Арбат. Вечер. Вы оба чертовски устали. Саш, у тебя за спиной двенадцать часов за баранкой «полуторки». Вера, ты только что из палаты, где тридцать тяжелораненых. Вы идете навстречу друг другу. Город пуст, только тени и этот запах… запах первой мирной осени. И вдруг — вы сталкиваетесь. Случайно. Почти нелепо.

Володя отошел назад, к Гольцману.

— Илья Маркович, начните с ритма шагов. Медленно. Тяжело.

Гольцман кивнул. Под его пальцами рояль не запел — он зашаркал подошвами по асфальту. Это был сухой, почти механический ритм: «раз… два… три… раз…».

Сашка и Вера начали движение с разных концов зала. Они шли навстречу друг другу, и в их походке была вся тяжесть сорок пятого года — не сыгранная, а настоящая, впечатанная в позвоночники. Сашка шел чуть сутулясь, Вера — опустив голову.

— Теперь музыка, Илья Маркович, — скомандовал Володя. — Но не мелодия, а предчувствие.

В сухой ритм вплелись нежные, щемящие ноты. Это было похоже на то, как сквозь гул работающего завода вдруг доносится детский смех. Музыка начала «раскачивать» пространство.