Владимира вытолкнули на сцену. Он стоял под прицелом сотен глаз, ослепленный прожекторами, и видел только одно — Алю, которая стояла в первом ряду и сияла так, как не светил ни один юпитер в его жизни.

— Спасибо, — только и смог сказать он в микрофон. Его голос едва не дрогнул.

Позже, когда шум поздравлений утих и они со Степаном на верном «ЗИСе» возвращались на Покровку, Москва казалась им обновленной.

— Ну, Владимир Игоревич, — Степан довольно крутил баранку. — Теперь вы у нас не просто режиссер. Теперь вы — голос народа. Видели, как они плакали? Даже тот генерал из первого ряда…

— Мы все плакали, Степан, — тихо ответил Владимир.

Они вошли в свою квартиру, и Аля первым делом зажгла изумрудную лампу. Вечерний свет залил комнату теплом. На столе лежала свежая газета с анонсом премьеры, но она была уже не важна.

— Мы победили, Володя? — Аля подошла к нему, снимая кружевную накидку.

— Мы победили время, Аля. Это самое трудное.

Он притянул её к себе, чувствуя, как под тонкой тканью платья бьется её сердце — быстро и радостно. В эту ночь на Покровке не было ни прошлого, ни будущего. Было только их «сейчас» — выстраданное, собранное по крупицам из пепла и надежды.

— Я люблю тебя, — прошептал он, целуя её волосы.

— Я знаю. И вся Рязань это теперь знает.

Они стояли у окна, глядя на спящий город. Где-то там, в монтажных коробках, теперь навечно была заперта их правда. Но самая главная правда была здесь — в этой тишине, в этом свете зеленой лампы и в тепле двух рук, которые никогда не отпустят друг друга.

«Собирание» было завершено.

Вечер на Покровке замер в той благодатной тишине, которая наступает лишь после больших побед. За окном шептались липы, а в комнате привычно и уютно сияла **изумрудная лампа**, заливая рабочий стол Владимира мягким, густым светом.

Прошло всего несколько недель после триумфальной премьеры. Коробки с фильмом уже разошлись по стране, Арсеньев стал национальным героем, а Рогов слал восторженные открытки из Комитета. Но здесь, в этих четырех стенах, всё было по-прежнему: те же книги, тот же запах чая с чабрецом и та же Аля, которая была дороже всех кинонаград мира.

Владимир сидел за столом, лениво перелистывая чистые листы нового блокнота. Он чувствовал невероятную легкость — словно огромный груз, который он нес из самого 2025 года, наконец-то был доставлен по адресу.

— Володя, — Аля подошла неслышно, положив руки ему на плечи.

Он поцеловал её ладонь, пахнущую чем-то домашним и сладким.

— Знаешь, я всё думаю про финал. Про тот стук топоров. Катя говорит, что это лучший звук, который она когда-либо монтировала. А мне кажется, что самое важное — это то, что наступило после него. Эта тишина.

Аля не ответила сразу. Она обошла стол и присела на его колени, обнимая за шею. В изумрудном свете её глаза казались бездонными озерами, в которых отражалась вся его жизнь — и прошлая, и нынешняя.

— Тишина бывает разная, — прошептала она, касаясь лбом его лба. — Бывает пустая, как после пожара. А бывает такая… как будто кто-то затаил дыхание.

Она взяла его руку и медленно, торжественно приложила к своему животу. Владимир замер. Его сердце, казалось, пропустило удар, а затем забилось с такой силой, что он испугался — не напугает ли этот стук её?

— Наше «Собирание» не закончилось, Володя, — её голос дрогнул от счастья. — Оно только начинается. Здесь, внутри. У нас будет ребенок.

Мир вокруг Леманского пошатнулся и окончательно встал на свои места. В эту секунду он перестал быть «человеком из будущего», «режиссером-экспериментатором» или «странным гостем». Все нити, связывавшие его с далеким 2025-м, лопнули с тихим звоном, уступив место одной-единственной, самой крепкой связи.

— Аля… — выдохнул он, и в этом звуке было столько любви, сколько не вместил бы ни один восьмисерийный сценарий.

Он подхватил её, вставая с кресла, и прижал к себе так неистово, словно боялся, что она растворится в этом изумрудном свете. Его поцелуй был страстным, жадным и бесконечно нежным одновременно. В нем была клятва — построить для этого ребенка мир, который никогда больше не сгорит. Аля отвечала ему с той же силой, вплетая пальцы в его волосы, смеясь и плача от переполнявшего её восторга.

В эту ночь на Покровке время остановилось. Им больше не нужно было ничего доказывать вечности — они сами стали вечностью.

Эпилог

Фильм «Собирание» стал не просто кинособытием, а точкой невозврата для всей культуры. Владимир Леманский подарил стране не плакатную историю, а живую, дышащую правду, пахнущую землей и надеждой. Но главным его триумфом стала не Сталинская премия и не мировое признание.

В конце осени 1946 года, когда первый иней украсил стекла на Покровке, в маленькой квартире раздался первый крик — звонкий и требовательный. Владимир, сидя под зеленой лампой, понял, что этот звук перекрывает любые топоры Рязани. Это был звук будущего, которое он выбрал сам.

Леманский понял, что его дом — не там, где технологии и комфорт, а там, где его любят, где его ждут и где его рука держит руку женщины, сшившей его новый мир из лоскутков веры.

КОНЕЦ

История продолжится, так что подписывайтесь на цикл, автора и мой тг. Если понравилось, то ставьте лайки и делитесь с друзьями. И спасибо за ваши комментарии и что были со мной весь этот путь. Также читайте и другие мои книги, ибо всегда есть из чего выбрать, а количество произведений всё пополняется.

Тг автора с анонсами

https://t. me/GRAYSONINFERNO