Вспышки камер ослепляют, раздаются тихие шуршащие щелчки затворов фототехники. Пара десятков объективов, впериваются в нас черными безжизненными глазами, а в лицо лезут закругленные мягким материалом пики микрофонов.

— Курсант Мэлтис, вы действительно полукровка?

— Каково это — быть полукровкой среди чистокровных ксорианцев?

— Что случилось на станции? Вы и правда подключились к сознанию Жуков?

— Это правда, что вас хотят судить за незаконное вмешательство в биосеть противника?

— Что вы скажете тем, кто считает вас угрозой?

Гвалт голосов давит со всех сторон, шум заглушает мысли. Паника накатывает мгновенно, ледяной волной. Я пытаюсь дышать, но в груди все сжимается, и вместо вдоха выходит только резкий судорожный вздох.

И вдруг… накатывает спокойствие, будто мне вкололи ударную дозу седатива. Сердце перестает стучать, внутри разливается тепло, тревога уходит, голоса журналистов уже не кажутся такими громкими. Сильная рука Таррела ложится мне на плечи, прижимая меня к его мощной груди. Его ладонь скользит вниз, охватывает талию. Он защищает меня от их натиска.

Что это? Почему вдруг стало легче? Я украдкой поглядываю на Таррела. Он смотрит вперед — лицо строгое, сосредоточенное, поза воплощает абсолютную уверенность.

— Пропустите нас, — произносит он громко и твердо. — Все вопросы — только после слушаний.

Эти слова звучат как приказ. Даже не просьба, не предупреждение. Он командует гражданскими. Может, это просто его авторитет? Или он… применил что-то?

И… толпа раздается в стороны! Формирует проход, в конце которого у края тротуара нас уже ждет легковой гравимобиль. Роскошная машина — черная, блестящая, обтекаемая, с зеркальной тонировкой окон.

Мы проходим к гравимобилю, точно по ковровой дорожке, вспышки камер не прекращаются ни на мгновение, но я знаю, что Таррел защитит меня от любого посягательства.

Таррел помогает мне забраться в гравимобиль и садится рядом со мной на мягкий кожаный диван, и дверь закрывается. Машина гудит гравитонками, поднимается над поверхностью и устремляется вперед.

Я смотрю в окна. Центр Альмитры, столицы Ксора. Здесь очень красиво, вокруг возвышаются величественные башни из карбона и титана. Над дорогами парят гравимобили, а в воздухе — такси, пилотируемые искусственным интеллектом.

Я знала, что город огромен, но не представляла, насколько. Сверкающие зеркальные небоскребы тянутся вверх, их шпили пронзают небо.

Я родилась в Хоге — небольшом городке рядом с Альмитрой. Там, в гетто, здания приземистые, чумазые и бетонные, не на что смотреть, нечего делать. Я два года выбиралась в Альмитру в линзах и с чипом, но никогда не добиралась до центра, потому что за один день всю столицу не проехать даже на скоростном поезде-магнитоплане.

А теперь я здесь, в самом сердце Ксора. Чувствую себя песчинкой, затерявшейся среди великанских зданий и давящей ауры самого крупного и самого продвинутого города планеты.

— Что ты с ними сделал? — спрашиваю я Таррела, когда мы отлетаем достаточно далеко от госпиталя.

Таррел смотрит в окно.

— Так ли это важно? — переспрашивает задумчиво.

— Мне важно, — упорствую.

Он поворачивается ко мне и ласково смотрит в глаза.

— Это не очень принято, можно сказать, моветон — воздействовать на своих. Но с этими желтыми стервятниками не стыдно применить внушение. Я вложил им в головы мысль, что они пришли не вовремя и нужно подождать.

Я моргаю.

— Так что, они атакуют нас после слушаний?

— Нет, мы уйдем так, что нас никто не заметит, — Таррел обольстительно улыбается, и я невольно проникаюсь его спокойствием.

Здание Совета не похоже на небоскребы, возвышающиеся вокруг. Это огромное каменное собороподобное сооружение с массивным куполом, блестящими отполированными стенами и высокими арочными окнами. Оно древнее. Настоящий символ власти.

Нас проводят не через главный вход, а в специальное помещение, где находимся только мы. Будто за кулисами. Таррел так и держит руку у меня на талии, одним лишь этим жестом подбадривая меня.

Из этого помещения слышно, что происходит в зале — оттуда доносится приглушенный гул голосов — собралось уже много людей. Это важно. Важно не для меня, а для истории, которую я собираюсь рассказать.

Дверь в зал открывается, оттуда выглядывает ксорианец с короткими, всего до подбородка, но заплетенными в узкие косички волосами, и велит нам проходить в зал.

Мы выходим и оказываемся на чем-то вроде сцены. На ней стоит несколько трибун, две из которых занимаем мы с Таррелом. В глаза бьют софиты, но я могу разглядеть зал. Он огромный, с анфиладой кресел, просветов почти нет, заняты практически все места.

Пять кресел в первом ряду со стойками, на которых закреплены микрофоны, пустует. Это места членов Совета Ксора. Этих пятерых пока нет.

Я чувствую себя неловко — стоять перед несколькими сотнями ксорианцев, видя перед собой только мутную дымку темного зала сквозь слепящий свет софитов. Дышу на счет, пытаясь успокоиться.

Зал гудит, как разворошенный улей, и я волей-неволей начинаю думать, что они все меня ненавидят. Я же «расово неполноценная». Убедить себя, что это не так, не получается. Я очень нервничаю.

Участвовать в слушаниях казалось мне неплохой идеей, а сейчас я боюсь, как бы ксорианцы не признали меня объектом для изучения, и я прямо отсюда не отправилась в лабораторию на опыты.

Хочется убелить себя, что Таррел не позволит этому случиться, но он не всесилен. Он сказал, что не оставит меня. Но что, если его влияния не хватит? Что со мной будет?

Гвалт в зале внезапно стихает, когда через главную дверь входят члены Совета Ксора. Сами Коронаторы. Одеты в парадные мантии разных цветов, символизирующие область их контроля. Они не торопясь идут по центральному проходу и расходятся по своим местам в первом ряду.

Взгляд выхватывает лицо моего отца. Каэл Драксар. Мощный, как вековой дуб, от него веет уверенностью и силой. Серебристая, как ртуть мантия подчеркивает крепкую фигуру и широкие плечи. У него чёткие, строгие черты лица. А зеленые глаза, посаженные чуть шире, чем предполагают пропорции прекрасного — точно такие же, как у меня, только по-ксориански переливаются перламутром.

Я узнаю его мгновенно, и по нему вижу, что он тоже меня узнал.

Он знает, как я выгляжу. Боги… Значит, он не просто откупался, а правда следил за моей жизнью… просто не мог официально объявить меня своим ребенком из-за политики?

Я не знаю, что чувствовать. Злость? Радость? Страх? Я в полном смятении.

Мой отец поднимает небольшой молоток и бьет им по подушечке рядом с микрофоном у своего кресла.

— Слушания Совета Ксора, — по большому залу эхом разносится его повелительный глубокий голос, — объявляются открытыми!

И стартовым щелчком звучит ещё один удар молотка.

Пять фигур в тяжёлых мантиях сидят напротив. Они расположены полукругом, как судьи. И молчание. Их молчание — это не степенное ожидание ответов, а психологическое давление на подсудимую, то есть меня.

Первым начинает говорить мужчина с серыми волосами, хищными чертами лица и цепким взглядом, от которого по позвоночнику пробегает холод.

— Курсант Мэлтис, — произносит он ледяным тоном. — Вы обвиняетесь в незаконном проникновении в Академию, в использовании пиратских технологий и в участии в незаконных экспериментах.

— Что? — вырывается у меня.

Я забываю вдохнуть. Обвинения?! Мне кажется, я ослышалась. Я думала, что меня вызвали в Совет как героя. Ну, или хотя бы как свидетеля. А выходит, это публичная порка. Разбирательство, призванное решить мою судьбу, а точнее, показательно покарать.

Мужчина даже не моргает. Все в его виде говорит: «Я тебя зарою».

Не понимаю, что я ему сделала, но он настроен кардинально против меня.

— Вы совершили подлог, пробрались в Академию, не имея на это права и с использованием пиратских технологий.