Потолок над головой был низким, штукатурка слегка треснувшей. Я лежал, пытаясь собрать в кучу обрывки воспоминаний. Ресторан… Не сказать, чтобы слишком уж шикарный, но по советским меркам очень даже ничего. Генеральский дуэт из Яковлева с Красильниковым, который, кажется, и заплатил за всю нашу развесёлую компанию и не давал опустеть бокалам.

            Помню были еще красильниковские ребята-опера из «двойки» — Николай и Марат, которые-то по моему мутному описанию и сумели отыскать похищенных детей. Они-то в подробностях и рассказали, как всё это и происходило. Ну, и радовались, как и все мы, что всё закончилось хорошо.

            Смутные воспоминания, как тосты шли один за другим: за спасенных детей, за науку, за Эраста Ипполитовича, за меня, «кудесника»… Потом чья-то машина, промозглый ночной воздух, уже явственно пахнувший подступающей осенью. Смутно помню табличку на здании — «Общежитие для сотрудников Всесоюзного НИИ комплексных проблем», где я (вернее, Гордеев), видимо, и жил.

            Как я нашел свою комнату, как её открыл, как добрался до кровати — загадка. Последнее, что помню отчетливо — это ощущение, как холодный металлический ключ провернулся в замке, и дверь, наконец, поддалась, впустив меня в кромешную тьму. А дальше — провал.

            Я медленно сел на кровати, отчего в висках застучало с новой силой. Комната, в которой я оказался, была на редкость унылым зрелищем — стандартная общага советского образца. Она была крошечной, квадратов шестнадцать, не больше. Желтоватые обои на стенах, потрескавшийся линолеум на полу.

            Убогий скарб, казалось, был специально подобран, чтобы вызывать тоску. У стены — письменный стол с поцарапанной столешницей, за ним — простой деревянный стул. Рядом с кроватью, на которой я лежал, — тумбочка с облупившимся лаком. Сама кровать с панцирной сеткой прогибалась под весом с характерным скрипом. В углу стоял нехитрый шкаф для одежды.

            Мысль о том, что это моя комната, была настолько чужеродной, что я решил проверить её. С трудом поднявшись, я подошёл к тумбочке. Ящик скрипнул, нехотя выдвигаясь. Внутри лежала аккуратная стопка бумаг в картонной папке с тесёмками. На самом верху — пропуск во ВНИИ КП с моей, вернее, гордеевской фотографией.

            Рядом — удостоверение сотрудника КГБ на имя Родиона Константиновича Гордеева. Похоже, что эти документы я положил в тумбочку на автомате — ведь я их уже видел. А вот с остальными документами стоило ознакомиться повнимательнее, чтобы в дальнейшем не проколоться.

            Перво-наперво паспорт. Да-да, та самая темно-красная серпасто-молоткастая книжица с золотым гербом СССР на обложке, которую кто-то там доставал из широких штанин. Гордеевская же лежала в картонной папке. Я схватил паспорт и раскрыл: всё точно — Гордеев Родион Константинович, 22 декабря 1948-го года рождения. Выходило, что мне, вернее, ему — сейчас почти тридцать один год.

            Полистал. Имелся штемпель о разводе, а также запись в графе дети — у Гордеева действительно имелся сын. По всей видимости, это и был отец Руслана. Так что я в этом смысле ничего не изменил. Было бы куда сложнее, если бы он к этому времени еще не родился.

            Тогда вероятность рождения Руслана вообще стремилась бы к нулю. Но тогда возник бы временной парадокс — если бы Руслан Гордеев не родился, то кто бы (пусть, и не специально) отправил моё сознание в прошлое? Ведь я же правильно рассуждаю? Не будь его, и нейросети в моей голове не было бы!

            Там обнаружился диплом — к моему изумлению физмат, и другие документы — аспирантура, кандидатская, а затем и докторская степень. Московская школа КГБ…

            «Владимир, открыта небольшая часть блока памяти Родиона Гордеева, — неожиданно сообщила Лана. — Найденная информация — документы, послужили триггером и существенно помогли с поиском».

            И перед моими «глазами» на чудовищной «перемотке» (но, я все понимал, словно вспоминал нечто давно забытое) проскочила «служебная жизнь» Родиона: лейтенант в двадцать четыре года, старший лейтенант в двадцать семь, капитан к тридцати годам, и вот, совсем недавно — майор.

            Часть памяти появилась, но вот личная, про семью, детей и родителей — хоть шаром кати.

            «Молодец, Лана, продолжай работать в этом направлении!» — похвалил я нейросеть, хотя она в похвале и не нуждалась.

            «Задание принято… и… спасибо, Владимир!» — последовал ответ, который меня слегка поразил.

            Но я не стал сильно заморачиваться на этот счет, мало ли, что там мне показалось.

            Я вернул документы в папку, и убрал обратно в ящик тумбочки, задвинув его на место. Скрип старого дерева прозвучал как финальный аккорд в этом странном ритуале знакомства с самим собой — нынешним собой — Родионом Гордеевым.

            Теперь предстояло самое сложное — увидеть свое новое лицо. Ведь за два предыдущих дня, проведённых в прошлом, я старательно избегал смотреться в зеркало. Мельком, конечно видел, но старался не прикипать к нему взглядом, чтобы никто не заметил, как я в него пялюсь.

            Я подошел к небольшому зеркалу, висевшему над столом. Стекло было мутным, с местами треснутой и облезшей амальгамой, но отражение оказалось достаточно четким. На меня смотрел незнакомый мужчина с жестковатым, волевым лицом, коротко стриженными темными волосами и внимательным, уставшим взглядом серых глаз.

            Черты были правильные, правда, немного резкие, а в уголках губ залегли две глубокие складки — следы либо привычной усмешки, либо постоянного напряжения. Я попытался улыбнуться. Отражение криво и неохотно скривило рот. Ну, мне так показалось. Жутковатое чувство…

            Я владел этим лицом, но абсолютно не чувствовал его и не признавал своим. И да, в нем отчётливо улавливалось сходство с Русланом Гордеевым. Они явно состояли в родстве.

            «Владимир, я активировала базовые моторные и речевые шаблоны Гордеева, — снова прозвучал голос Ланы. — Это должно помочь в первичной адаптации и снизить риск несоответствующего поведения. Вы так быстрее свыкнитесь с этим телом».

            «Спасибо, — мысленно ответил я. — А что с памятью? Семья, друзья? Без этого я слепой котенок».

            «Работа продолжается. Доступ к личным воспоминаниям требует больше времени и, желательно, наличия мощных триггеров. Рекомендую осмотреть комнату более детально. Личные вещи могут послужить 'ключами».

            Я окинул взглядом свое новое жилище. Кроме документов, в комнате должно было быть что-то еще, что-то личное. Я начал с простого — с карманов пиджака, висевшего на спинке стула. Внутренний карман был пуст, а в боковом лежала пачка болгарских сигарет «Родопи» и зажигалка.

            Я машинально потянулся за сигаретой, но вовремя остановил себя — это не моё желание. Курение, похоже, одна из привычек Гордеева, к которой мне, некурящему, предстояло «привыкнуть», искусно её имитировать — начинать курить я не собирался. Но надо, по крайне мере, на первых порах, чтобы не вызывать подозрения.

            Затем я открыл дверцу нехитрого шкафа. Висело несколько рубашек, пара брюк, еще один форменный китель, только старый, заношенный, еще с погонами старшего лейтенанта и гражданский пиджак. Все добротное, кроме кителя, но без особых изысков.

            И больше ничего лишнего. Ни фотографий, ни безделушек. Похоже, Родион Гордеев был человеком строгим и аскетичным, не склонным к сантиментам. Либо такие вещи остались на его старом месте жительства, откуда он съехал в эту общагу после развода с женой. И теперь всё его время занимает только работа, как мне и рассказывал Руслан.

            В этот момент в дверь постучали. Три резких, отчетливых удара. В висках эти удары тут же отозвалось колоколом, а желудок сделал попытку вывернуться наизнанку. Черт! Да когда же успел вчера так накидаться? Похмелье, которое я старательно игнорировал, разом накрыло с новой силой.