— Он просто издевается! — прорычал Свечин, снова начиная метаться по кабинету. — Ты видишь⁈ Он превращает нашу диверсию в свою грёбаную рекламу! Он делает из этого шоу! А эти идиоты в зале… они же ему аплодируют! Они его обожают!

Граф молча нажал кнопку на пульте, и экран погас. В кабинете снова воцарилась тишина, нарушаемая только тяжёлым дыханием барона.

— Он хорош, Всеволод, — наконец выдохнул Свечин, останавливаясь и с отчаянием глядя на графа. — Хорош и умён. Наш план — унизить его в финале — может обернуться против нас. Если мы его засудим, он станет народным героем, мучеником. Мы сами возведём его на пьедестал.

Яровой медленно поднял голову. В его глазах не было ни злости, ни паники. Только пристальный взгляд.

— Я это вижу, Аркадий. Не нужно так кричать, — тихо, но властно произнёс он. Свечин тут же осёкся и замолчал. — Мы это с тобой уже обсуждали. Но есть и кое-что ещё.

Граф встал и неторопливо подошёл к бару. Взял хрустальный графин и плеснул в два бокала немного коньяка.

— Когда я был на шоу, я попытался на него надавить, — ледяным тоном продолжил Яровой, протягивая один из бокалов Свечину. — Ментально. Слегка. Просто чтобы вывести из равновесия, заставить нервничать.

Он сделал небольшую паузу, вдыхая аромат напитка.

— Он не поддался. Вообще. Я почувствовал, как моя воля наткнулась на какой-то щит. Сначала я решил, что это амулет. Простенький, но качественный. Я усилил давление. Амулет раскололся. Но он… он даже не дрогнул. Остался стоять, как скала.

Свечин удивлённо уставился на него.

— У простого повара? Ментальный щит?

— Вот именно, — кивнул Яровой. — И это меня настораживает гораздо больше, чем все его кулинарные фокусы. Я не помню, чтобы кто-то из простолюдинов, даже с самым сильным артефактом, мог выдержать мой прямой взгляд. А уж тем более — прямое воздействие. Я помню такую силу лишь однажды… — Граф нахмурился, его взгляд устремился куда-то в пустоту, будто он пытался ухватить за хвост давно забытое, неприятное воспоминание. — Нет, этого не может быть, — он тряхнул головой, отгоняя наваждение, и усмехнулся собственным мыслям. — Бред.

Он сделал глоток, и его лицо снова стало непроницаемым.

— Этот парень не ломится в стену. Он не пытается её пробить. Он находит в ней трещину и превращает её в широкую дверь. Заставляет всех вокруг аплодировать тому, как изящно он это делает, — граф поставил бокал на стол. — Значит, нужно менять тактику.

— И что ты предлагаешь? Снова подкуп? Угрозы?

— Нет. Это слишком грубо. И, как мы видим, неэффективно, — Яровой подошёл к окну, за которым расстилался ночной Стрежнев. — Завтра финал. Наш человек должен победить. Эта крикливая, но абсолютно лояльная нам Антонина — идеальный кандидат. Пусть он проиграет. Но после… после мы его не тронем.

Свечин удивлённо поднял бровь.

— Как это — не тронем?

— Мы не будем его сажать в тюрьму. Не будем устраивать «несчастные случаи». Это всё вчерашний день, Аркадий. Мы сделаем кое-что поумнее. Мы создадим ему конкурента.

Граф обернулся, и в его глазах блеснул холодный огонёк.

— Мы найдём другого повара. Такого же «простого парня из народа». Симпатичного, с хорошей историей. Обучим его, дадим денег, раскрутим его имя. Мы создадим ему двойника. Такого же «народного» и «честного», но нашего. Абсолютно ручного. Мы начнём войну брендов. И вот тогда… — Яровой улыбнулся своей тонкой, змеиной улыбкой. — Мы задавим его. Деньгами. Рекламой. Маркетингом. Мы сделаем так, что его имя просто забудут. Люди быстро увлекаются и так же быстро остывают. Мы просто дадим им новую, более яркую игрушку. И он сам, без всякого нашего участия, разорится и исчезнет. Тихо, мирно и совершенно законно.

Свечин слушал, и на его лице медленно расползалась восхищённая ухмылка. План был дьявольски хорош.

Первым пошёл Викентий. Он брёл к судейскому столу, ссутулившись, глядя в пол. Его блюдо выглядело просто жалко. В тарелке плескалась сероватая, развалившаяся каша из тыквы, в которой грустно плавали бледные ошмётки курицы. Было очевидно, что после провала с его мелкой пакостью он просто сдался. Запаниковал и в последние минуты состряпал что-то, лишь бы не сдавать пустую тарелку. Судьи потыкали в это творение вилками с таким видом, будто ковырялись в чём-то неприличном. Скривились, переглянулись и, не говоря ни слова, просто махнули рукой в сторону выхода. Всё. Проиграл. И, честно говоря, так ему и надо.

Потом была очередь Антонины. То, что она приготовила, было похоже на кошмарный сон алхимика. На тарелке лежало ярко-зелёное пюре из тыквы, цвет которого был настолько неестественным, что от него начинали болеть глаза. Видимо, она высыпала туда целый флакон какого-то магического красителя. Из центра этого зелёного болота торчал кусок мяса, щедро политый чем-то фиолетовым и пузырящимся.

— Рагу из тыквы «Осенний шторм» с эликсиром «Тёмная вода»! — прогрохотала она на всю студию.

Судьи, как всегда, отрезали по крохотному, почти невидимому кусочку. Жевали долго, морщились, но почему-то кивали.

— Мощно, — наконец выдавил из себя усатый критик, отодвигая от себя тарелку. — Очень… мощно. Просто сбивает с ног. Но это ваш фирменный стиль, Антонина.

Ну конечно, она прошла. Она была рупором их системы, цепным псом, который громко лает, преданно виляет хвостом и готовит несъедобную, но «идеологически правильную» еду. Её просто не могли выгнать.

Затем пижон Жорж. Он с ленивой грацией подал своё блюдо. На огромной белой тарелке сиротливо лежали три крошечных, вырезанных кубика тыквы, а рядом с ними одна капля какого-то соуса.

— Деконструкция тыквы, — процедил он сквозь зубы, будто делал всем огромное одолжение.

Судьи попробовали. Переглянулись. И женщина в дорогих побрякушках устало вздохнула.

— Жорж, это… банально, — сказала она таким тоном, каким говорят с надоедливым ребёнком. — Мы это видели уже тысячу раз. В этом нет ни мысли, ни души. Просто дорогая, скучная и абсолютно пустая еда.

Пижон побагровел от злости, хотел что-то возразить, но его просто проигнорировали, отвернувшись. Он тоже вылетел.

Что касается Верещагина, то с ним всё оказалось довольно просто. Но в то же время гениально. Он подал судьям запечённый тыквенный десерт. И судя по их лицам, а потом и по оценкам, именно этот старый повар являлся моим настоящим соперником. Тем, кому не стыдно проиграть. Конечно же, в честном бою.

Наконец, настала моя очередь. Я спокойно взял свою тарелку и понёс к столу. Гул в зале понемногу стих. Все камеры развернулись ко мне. Я чувствовал на себе сотни любопытных взглядов.

Судьи долго молчали, просто разглядывая тарелку. Усатый критик, который был у них за главного, первым осторожно зачерпнул ложкой. Он поднёс её ко рту… и замер. Я видел, как в его глазах, до этого скучающих и пустых, промелькнула тень неподдельного удивления. Потом он всё-таки отправил ложку в рот. И снова закрыл глаза, точь-в-точь как вчера.

— Боже мой… — прошептал он, открывая глаза. — Это же… это же просто вкус счастья. Вкус последнего хорошего дня перед долгой зимой. Я не знаю, как вы это делаете, молодой человек. Но это превосходно.

Лысый критик и женщина, с опаской глядя на него, тоже попробовали. И на их лицах отразилось то же самое. Они ели медленно, не торопясь, наслаждаясь каждой ложкой, вымакивая остатки соуса кусочком хлеба. Они не дегустировали. Они ели. По-настоящему. И это была моя главная, самая настоящая победа.

— Десять, — твёрдо, почти с вызовом сказал усатый, глядя мне прямо в глаза.

— Десять, — как эхо, отозвался лысый.

Женщина молча, без единого слова, подняла табличку. На ней была цифра «10».

По залу прокатился восторженный гул. Три десятки. Высший балл. Судя по вытянувшемуся лицу ведущего, такого на этом шоу ещё никогда не было.

Итак, финал. В нём остались трое. Я — наглый выскочка из провинции, который готовит еду из «сорняков». Антонина — верная жрица культа химических порошков. И старый мастер Верещагин — осколок старой, почти забытой имперской кухни. Три разных мира. Три разные философии. И завтра мы должны были сойтись в последней, решающей битве.