Кто? За что? В чем меня обвиняют и на чем это обвинение строится? Если оно вообще существует. И главное — как теперь донести правду до Сталина, оказавшись в подвалах Большого дома на Литейном?

Юрлов, сидевший рядом, достал портсигар.

— Курите, Георгий Константинович? — спросил он с фальшивой вежливостью.

Я молча покачал головой, продолжая смотреть в окно. Навстречу двигались грузовики и шеренги красноармейцев в шинелях и буденовках. Они шагали к передовой, еще не зная, что их ждет.

Если я все-таки арестован, мои изменения в план оперативного развертывания сухопутных войск, могут быть похерены. Вот что самое паскудное. Не исключено, что внутренние враги решили нанести решающий удар именно в этом момент.

Момент, когда новые директивы еще не приведены в действие и их могут сравнительно легко отменить. А мне — предъявить вредительство, паникерство и попытку сорвать кампанию по освобождению братского пролетариата от белофинского гнета.

— Paska! — выкрикнул вдруг шофер по-фински и резко ударил по тормозам.

Я успел упереться ногами, а вот старлея бросило вперед. Вдруг что-то резко стукнуло меня по пальцам правой руки. Я машинально схватил это. Рукоять пистолета! Видать, выскользнул из кармана Юрлова. И тут меня осенило!

Слишком новенькие у этого «старлея» корочки, слишком четкие оттиски печатей, слишком качественные чернила… «Эмка» встала, потому что поперек узкой дороги торчал грузовик, который, видать, занесло. Возле него топтались двое красноармейцев.

Счет пошел на секунды, я нажал на ручку дверцы со своей стороны, выкатился на укатанное колесами и танковыми гусеницами дорожное полотно. Перекатившись, пальнул из пистолета — это оказался «Вальтер» — поверх головы высунувшегося было следом Юрлова.

— Бойцы, ко мне! — крикнул я.

Я не видел, отреагировали ли они, потому что выкрикнувший по-фински «Дерьмо!», водила успел открыть свою дверцу и направил на меня ствол пистолета-пулемета Дегтярева. Я не дал ему выпустить по мне очередь. Выстрелил. ППД вывалился из рук шофера.

Вскочил. Красноармейцы с «Мосинками» наперевес были уже рядом. Вряд ли они поняли, что творится, но на мне была комкоровская фуражка и шинель. А эти «гэбисты» были упакованы в полушубки и шапки без знаков различия.

— Арестовать! — рявкнул я.

Бойцы направили на Юрлова, или кто он там, и его охранника стволы винтовок. Водила лежал ничком, из-под него уже натекла лужица крови, впитываясь в снег. «Ст. лейтенант. гос. без» стоял с поднятыми руками, но пытался еще переиграть ситуацию.

— Напрасно вы оказали сопротивление, товарищ Жуков, — процедил он. — И втянули в это ни в чем не повинных солдат…

— Красноармейцев, Юрлов или как там тебя, — усмехнулся я. — В РККА нет солдат… И корочки у тебя слишком красивые для чекиста… Боец, обыщи! — обратился я к здоровенному парню.

Он подошел к «чекисту» и довольно ловко принялся обшаривать его, извлекая на свет удостоверение, наручники, пачку папирос «Казбек», бумажник. Все это он передавал мне. Правда, наручники я ему вернул обратно.

Парень оказался сообразительным. Быстро заломил Юрлову руки за спину и защелкнул наручники у него на запястьях. Потом подошел черед охранника. Тот попытался оказать сопротивление, но был сбит с ног и получил пинок под ребра.

— Молодец, боец! — похвалил я его. — В органах не служил?

— Бригадмильцем был, товарищ комкор!

— Как фамилия?

— Трофимов, товарищ комкор!

— Пойдешь ко мне в ординарцы, Трофимов?

— Есть, товарищ комкор!

— Договорились. Затаскивай этих двоих в кузов, повезем в Белоостров.

— Товарищ комкор, разрешите обратиться! — подал голос второй красноармеец, щуплый паренек, лет двадцати трех.

— Обращайтесь!

— Красноармеец Терещенко! У меня приказ доставить обмундирование в расположение части.

— Что везете, Терещенко?

— Полушубки и валенки, товарищ комкор!

— Продолжайте следовать. Прибудете в часть, доложите командиру о том, что комкор Жуков задержал группу диверсантов. Красноармейца Трофимова взял к себе в качестве ординарца. Как поняли, Терещенко?

— Следовать в часть. По прибытию доложить, что комкор Жуков задержал диверсантов и взял к себе красноармейца Трофимова в ординарцы.

— Выполняйте!

— Есть!

— Так, Трофимов, план меняется, — сказал я. — Сажай этих в «эмку» на заднее сиденье. Держи их на мушке, а я за руль.

Здоровяк-ординарец перетащил диверсантов, как кули с дерьмом, в салон. Уселся напротив, с ППД. Я сел за руль. Грузовик освободил проезд. И мы двинулись к Белоострову. Юрлов всю дорогу угрюмо сопел, а его охранник шепотом ругался по-фински.

На месте мы с Трофимовым сдали диверсантов в особый отдел армии. А также, все их имущество, кроме оружия. Потом быстро покончили с формальностями, связанными с переменой место службы моего ординарца.

Отдохнув и пообедав, я приказал собрать сотрудников штаба 7-й армии на совещание.

Ленинград, конспиративная квартира, сутками ранее

Дверь захлопнулась с глухим щелчком, отрезав «Жаворонка» от привычного мира. Грубый мужик бесцеремонно толкнул его в сторону одной из выходящих в коридор двери. Внутри оказалась крохотная комнатушка, больше походившая на чулан. Пахло пылью, керосином и чужим потом.

— Жди, — бросил незнакомец и вышел, прихватив с собой ключ.

Алексей Иванович прислонился к стене, чувствуя, как подкашиваются ноги. Сердце колотилось где-то у горла. Он был в ловушке. Мысли метались, как мыши в западне. «Финны… Маня… Пропал…»

Прошло минут двадцать, каждая из которых показалась вечностью. Наконец дверь снова открылась. Вошел тот же мужик и жестом вел следовать за ним. Он провел «Жаворонка» в соседнюю, более просторную комнату, где за кухонным столом, накрытым клеенкой с выцветшими розами, сидел другой человек. Худой, с острыми чертами лица и холодными, внимательными глазами. Он пил чай из граненого стакана, не торопясь.

— Садись, «Жаворонок», — сказал он без предисловий, и Воронов с неприятным холодком в животе осознал, что его оперативный псевдоним этому человеку, кем бы он ни был, хорошо известен.

Алексей Иванович молча опустился на табурет.

— Меня зовут Юхани, — представился худой, отпивая чай. — Твой выход на запасную явку… несвоевремен. Более того, опрометчив. За тобой могла быть «наружка». Ты подвел не только себя. Ты подвел Маню. И Лахти.

— Я… меня направили на фронт! — выпалил Воронов, чувствуя, как предательски дрожит его голос. — Завтра утром эшелон! Я хотел предупредить… Связь прервется!

Юхани поставил стакан на блюдце. Звякнуло.

— Это не оправдание. Это дополнительный риск. С тобою становится все больше хлопот. — Он помолчал, изучая «Жаворонка», будто насекомое на булавке. — У нас для тебя два пути. Первый — ты исчезаешь. Навсегда. Второй… ты искупаешь вину. Выполняешь одно задание. После чего мы тебя эвакуируем. В Финляндию. С новыми документами и деньгами.

Мысль о бегстве в Финляндию, еще вчера казавшаяся немыслимой, теперь представилась единственным спасительным якорем.

— Какое задание? — прошептал Воронов.

— Простое. Ты едешь на фронт. В штабе армии ты получишь доступ к графикам снабжения и, возможно, к сводкам. Нас интересуют не общие цифры, а конкретика по одной дивизии — 50-й стрелковой. Номера частей, их дислокация, маршруты подвоза горючего и боеприпасов. Все, что сможешь. Через три дня на станции Белоостров будет ждать человек. Он найдет тебя сам. Передашь ему все. После этого — свободен.

Юхани протянул Воронову маленький, но туго набитый конверт.

— Аванс. На первое время. Не подведи нас еще раз, Алексей Иванович. Иначе Маня очень огорчится. Понимаешь?

Воронов все прекрасно понял. Он взял конверт, сунул его в карман галифе и кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

«Становится все больше хлопот…». Что это значит? Это значит, что он горит синим пламенем. И единственным шансом потушить этот пожар — окончательно и бесповоротно стать на путь государственной измены.