— Понял, Пришлый, чего там… — закивал он. Ему не терпелось доказать свою полезность.

— Сивый, ты страху нагоняешь. Стой глыбой, дыши тяжело.

— Угу, — прогудел он, перекладывая из руки в руку увесистый булыжник, который уже успел поднять.

Капкан был взведен. Осталось положить приманку. А приманкой сегодня буду я сам.

Я вышел на освещенный пятачок тротуара, ссутулился, втянул голову в плечи, пряча руки в карманы старой куртки.

Долго ждать не пришлось. Жига был точен. Он выплыл из-за угла вальяжно, по-хозяйски. Картуз сдвинут на затылок, тужурка нараспашку. В руке позвякивала плетеная сетка с пустыми бутылками. Гонец спешил за «горючим» для мастера. И, судя по наглой, сытой роже, карман его грел хозяйский целковый.

Я сделал шаг навстречу, изобразив испуг. Дернулся, будто увидел привидение, и шарахнулся к стене. Жига заметил меня и, конечно, сразу узнал.

— Опа! — радостный рык огласил переулок. — Сенька! А ты как здесь, гнида беглая? Тебя в приюте ищут, розги мокнут! Да и я соскучился.

Вместо ответа я изобразил панический ужас. Развернулся и бросился бежать к спасительной тьме подворотни. Но бежал небыстро — ровно так, чтобы разжечь в нем охотничий инстинкт.

— Стой, сука! — заорал Жига, забыв про осторожность. — Убью!

И бросился следом, громыхая бутылками. Азарт погони отключил ему мозги напрочь. Он видел перед собой жертву: в темный каменный мешок арки влетел на полном ходу.

У глухой стены тупика я резко затормозил. Разворот.

Жига остановился в трех шагах, дыша паровозом.

— Ну все… Попался, крысеныш… Сейчас я тебя…

И осекся.

Улыбка медленно сползла с его лица, превращаясь в серую маску недоумения. За моей спиной и по бокам от стен отделились три мрачные тени.

Штырь, оскалившись, перекрыл выход. Кремень шагнул в круг света, выставив вперед стеклянное острие. Сивый навис над ним молчаливой угрозой.

Щелк. Мышеловка захлопнулась.

Жига попятился, прижимая сетку к груди, как щит. Стекло жалобно дзынькнуло. Вся его спесь слетела, как шелуха.

— Вы чего, робяты? — Голос его дал петуха. — Я ничего… Я по делу иду… Я ж свой…

— Свой? — Я шагнул к нему, властно протягивая руку. — Э нее, дружочек пирожочек, не свой ты! Деньги давай.

— Ты че, Сенька? — засипел он, пытаясь нащупать остатки наглости. — Это ж мастера Семена! Он же тебя…

Сивый молча сделал шаг вперед, выразительно ударив булыжником о ладонь. Звук получился влажный, тяжелый.

Жига инстинктивно прижал руку к карману брюк. Взгляд заметался: пацан оценивал расклад. Четверо на одного. Но в кармане лежал хозяйский целковый. И Жига знал: если вернется к мастеру Семену без водки и без денег, тот с него шкуру спустит, в прямом смысле.

Этот страх оказался сильнее разума.

— Не дам! — взвизгнул он, отступая к стене. — Убьет он меня! Не дам!

— Сивый, — кивнул я.

Парень шагнул вперед, намереваясь просто схватить жертву. Но Жига вдруг оскалился, как бешеная крыса.

— Не подходи, суки!

Он с диким воплем размахнулся и наотмашь хлестнул Сивого сеткой с бутылками. Тяжелое стекло с глухим звоном врезалось в плечо. Одна бутылка лопнула, осколки брызнули во все стороны. Сивый взревел от неожиданности, отшатнувшись.

— Ах ты ж гад! — заорал Штырь, бросаясь на помощь.

А Жига понял, что единственный путь к спасению — прорыв. И бросился прямо на Кремня.

— Порву!!!

Все пошло не по плану. Свалка. Хаос. Жига, верткий и отчаянный, увернулся от удара Кремня, пнул подбежавшего Штыря в голень и рванул в щель между ними, к спасительной улице.

Он почти прорвался. Почти.

Но в тот момент, когда Жига, торжествуя, уже видел свет фонаря, я сделал шаг в сторону и подсек его опорную ногу.

Приютский споткнулся, взмахнул руками и со всего маха впечатался лицом в грязь.

Попытался встать, сплевывая красное, но на него уже навалились. Сивый, разъяренный ударом, прижал его коленом к земле, выдавливая воздух. Кремень, рыча матом, схватил за волосы и ударил лицом о камни. Раз. Другой.

— Хватит! — Мой окрик остановил расправу. — Убьете ведь дурака.

Жига лежал в грязи, хрипя и пуская кровавые пузыри. Сопротивление было сломлено.

Присев рядом, я, не обращая внимания на его скулеж, деловито пошарил по карманам. Пальцы вскоре нащупали заветную бумажку.

— Ну вот. Видишь, как просто? А говорил, не дашь, — холодно произнес я, распрямляя мятый рубль.

Жига смотрел на меня одним глазом — второй уже заплывал. В его взгляде был животный ужас. Он понимал: сейчас его побили мы, а потом еще и мастер добавит.

— Сенька… — прохрипел он, сплевывая осколок зуба. — Мне ж теперь… амба!

— А это, Жига, уже твоя печаль. — Я поднялся, отряхивая колени. — И это только начало твоей прекрасной жизни. Ты же мне это все заготовил. Вот теперь сам так и поживешь! Еще раз попадешься мне, или на друзей моих в приюте пасть откроешь — зарежем. А Семену передай, мол, Сеня Пришлый велел ему, паскуде, кланяться, и говорил, что много пить вредно. Теперь — пшел вон.

Я повернулся к ребятам. Сивый потирал ушибленное плечо, Штырь хромал, Кремень разминал сбитые кулаки.

— Отлично прошло, и деньгой разжились, — ухмыльнулся он.

Напряжение уходило, сменяясь холодным, звенящим удовлетворением. Город будет нашим. И только что мы вырвали у него очередной куш.

Глава 17

Из подворотни мы вывалились победителями. Хмель гулял в голове приятным, легким звоном, живот, умиротворенный настоящей едой, благостно урчал, а мир вокруг, казалось, перестал скалить зубы и временно поджал хвост. Даже Лиговка, эта грязная кишка города, выглядела почти что празднично.

Да и я был удовлетворен тем, что начал раздавать долги, а не только принимать удары и крутиться как уж на сковородке.

Сивый, пыхтя от усердия, прижимал к груди наш закопченный чайник. Нес он его со священным трепетом. Прохожие шарахались, завидев четверку оборванцев, вышагивающих с нездешней вальяжностью, но нам было плевать.

— Теперя заживем, братцы… — бубнил Кремень, размахивая руками. — Теперя у нас все по-господски будет. Чай с сахаром, жизнь с медом!

Во исполнение этой программы мы и притормозили у витрины «Колониальной лавки». Стекло сияло, открывая вид на пирамиды банок с диковинными названиями и бруски сыра.

— Сюда. Гулять так гулять. Возьмем-ка чая, братцы! Хорошего, не копорскую дрянь! Чтобы как господа, значит, почаевничать! Вот все удивятся-то!

Колокольчик над дверью лавки звякнул тревожно и тонко, словно предупреждая хозяина о нашествии варваров. Внутри нас накрыло густым, тяжелым духом — пахло всем сразу: молотым кофе, ядреной гвоздикой, лавром и чем-то приторно-ванильным.

За прилавком, возвышаясь над бочкой с сельдью, скучал приказчик — сушеный стручок с напомаженными усами и бегающим взглядом профессионального жулика. Едва завидев нашу делегацию, он скривился так, будто раскусил клопа.

— Бог подаст! — гавкнул он, даже не дав рта раскрыть. — А ну, брысь! Здесь, милостивые господа, чистая публика добрый товар берет, а не милостыню клянчат!

Сивый от испуга стиснул чайник так, что, наверное, оставил на его боку вмятину, а Кремень уже набрал в грудь воздуха для скандала. Пришлось снова действовать на опережение. Серебряный полтинник небрежно, со звоном шлепнулся на деревянную столешницу. Звук металла о дерево сработал лучше любой верительной грамоты.

— А мы и есть господа, — скучным голосом поведал я стрючку. — Тон смени, любезный. Господам чай надобен. Ну, что стоим столбом, а?

Метаморфоза произошла мгновенно. Увидев серебро, торговец подобрался, усы дрогнули, глазки замаслились елеем.

— Прошу прощения, обознался. Сумерки-с… — угодливо зажурчал он. — Чайку? Извольте. Какого предпочтете?

— Хорошего, — веско вставил Кремень, раздувая щеки от важности. — Что мы, не люди? Только не траву копорскую, опостылевшую. Мы нынче при капитале. Настоящего давай, байхового! Чтобы, значитца, дух от его шибало!