Я спокойно убрал кастет в карман штанов, игнорируя смешки. Только Упырь в своем углу не улыбался — он продолжал сверлить мои руки взглядом, будто пытался понять, почему я бью именно так.

— Купец ваш, — обвел я взглядом мелюзгу, — пока замахнется своим кулаком, я ему трижды в переносицу вставлю. Сила — она в голове и в скорости, а не в ширине замаха. Поняли, знатоки?

— Ладно, будет тебе. — Сивый сплюнул на пыльные доски.

Я засунул руку за пазуху и вытащил пухлый кожаный шмель, отобранный у маклака. Кошелек был тяжелым и многообещающим.

— Теперь, — обвел я всех взглядом, и на чердаке мгновенно стало тихо, — будем смотреть, насколько жирный гусь нам попался на Сенной.

Я сел на корточки, малышня затаила дыхание. Упырь все так же подпирал стену, но я видел, как его немигающий взгляд прикован к кошельку. Кремень и вовсе подался вперед, облизнув пересохшие губы.

— Ну, не томи… — прошептал Штырь. — Раздутый он, видать, барыга жирный попался.

Я неторопливо развязал засаленный шнурок и перевернул кошелек. На рогожу посыпалась медь. Посыпалась звонко, но как-то… жидко. Среди кучи потемневших от грязи пятаков и двухкопеечных монет блеснул один-единственный серебряный полтинник.

— И это все? — Кремень разочарованно откинулся назад. — Тьфу, а гонору-то было у маклака. Орал, будто мы у него все приданое его дочерей выставили.

Я быстро рассортировал кучу. Пятиалтынный, два гривенника, россыпь пятаков и мелочи.

— Один рубль пятьдесят две копейки, — вынес я вердикт. — Плюс сам кошелек, кожа добрая.

— Полтора рубля… — Шмыга вздохнул. — Это ж сколько пирогов можно купить…

— Мы не за этим шмелем на Сенную ходили. Считайте, нам приплатили. А теперь к делу. Кто по ремесленникам бегал?

Шмыга сразу подобрался, посерьезнел.

— Я бегал, Пришлый. И Бекас со мной.

— Ну? Где, почем и как?

— Побывали у троих, — начал Шмыга, загибая грязные пальцы. — Первый — жестянщик на Лиговке, за углом. Дядька злой, но дело знает. Спросили про свинец. Сказал, возьмет, если чистый будет. Дает по четыре копейки за фунт.

— Мало, — буркнул Сивый. — Старка и то пять давал, хоть и ворчал.

— Погоди, Сивый, — осадил я его жестом. — Дальше что?

— Второй — лудильщик на Разъезжей, — подхватил Бекас. — Там артель целая, самовары паяют да посуду правят. Им свинец как хлеб нужен. Сказали, если принесем сразу пуд, дадут по шесть копеек. Но чтоб слитки были ровные, «хлебцами».

— Шесть копеек — это уже разговор, — прикинул я в уме. — А третий?

— Третий — это крышечник. — Шмыга шмыгнул носом. — У него подвал на Пяти углах. Он вообще странный. Сказал, что ему свинец нужен постоянно, крыши латать да трубы чеканить. Берет любой, но цену крутит. Если принесем «мягкий» — даст семь. Но только если мы ему будем поставлять без перебоев.

Я обвел взглядом банду.

— Значит так. Шесть-семь копеек за фунт — это отлично, — протянул я.

— Но они ж все слитки просят, — подал голос Кремень. — Где мы им слитки возьмем? Костер на чердаке разведем? Так нас по дыму сразу вычислят.

— Разве мы дураки здесь делать? Уж найдем тихое местечко, где костер развести да сплавить все. Да и вон есть кого на дело поставить. Костю-студента.

Достав из кучи шмеля два гривенника, я подбросил их на ладони.

— Шмыга, Бекас. Завтра утром купите на эти деньги нормального хлеба и молока мелюзге.

Парни сгребли монеты, глаза их азартно блеснули.

Я ссыпал оставшееся обратно в шмель и затянул шнурок. Кремень и пацаны все еще сверлили взглядами кошелек, но я уже переключился.

— Ладно, с медью закончили. Теперь к серьезному делу. — Я посмотрел на Шмыгу, который сидел ближе всех к огарку свечи. — Шмыга, где вы там замки правильные углядели, помните? Глуховские.

Шмыга приосанился, чувствуя важность момента, и зашмыгал носом еще активнее.

— Помню, как не помнить! Мы весь день ноги сбивали.

— Сегодня ночью пойдем смотреть. Пощупаем подходы.

— Сегодня? — Кремень удивленно вскинул брови.

— Ночью охрана расслабляется, а дворники дрыхнут. Нам не вскрывать его сейчас, а срисовать обстановку. Где городовой стоит, как проулок просматривается, нет ли лишних засовов изнутри. Шмыга и Кот, покажете. А сейчас быстрый ужин — и всем спать, — скомандовал я. — Нужно пару часов перехватить.

Ужин был коротким и спартанским: черствые сухари, остатки рыбы, запили все водой. На чердаке быстро воцарилась тишина. Мелюзга сбилась в кучу на рогоже, согревая друг друга. Кремень завалился в углу и почти сразу выдал мерный храп. Я тоже закрыл глаза, давая телу необходимую передышку, но мозг продолжал работать, прокручивая карту района. Сон был чутким, профессиональным.

Проснулся я ночью, когда город погрузился в самую густую, мертвую тишину. Разбудил остальных.

Мы скользнули к выходу, стараясь не скрипеть досками. С лестницы тянуло холодом и сыростью. На улице Петербург встретил нас пустыми глазницами окон и редкими, едва тлеющими газовыми фонарями.

Мы шли быстро, прижимаясь к стенам домов. Ночной город был другим — злым, холодным, полным подозрительных звуков. Но в своих обносках мы теперь были его частью, законными тенями. Наша цель — Обводный канал, тупик за складами Кокорева. Пора было посмотреть, насколько крепко Глухов спит на своих замках.

Глава 24

Ждать, пока столица уснет, — дохлый номер. Питер просто меняет дневную суету на ночную возню. Даже в три часа ночи город ворочается: то колесо извозчика по булыжнику лязгнет, то из подворотни пьяный мат долетит. Фонари горят скупо, через один, превращая улицы в череду тусклых желтых клякс и черных дыр. Для патруля — морока, для нас — рабочая среда. Главное — не лезть в свет и чувствовать дистанцию.

Связка ключей в кармане была обмотана тряпкой, чтобы не звенела. Холодная тяжесть металла ощущалась сквозь ткань как обещание.

Кремень, сунув руки в карманы, шел справа, напряженный. Он чуял, что дело пахнет чем-то более серьезным, чем желание стырить булку с лотка или выцепить кошелек у пьяницы.

Мы с ним двигали быстрым шагом, внимательно осматриваясь по сторонам. Сивый шел чуть сзади, гора мышц, готовая тащить все, что прикажут. Ну а Штырь шел впереди, как гончая на поводке, то и дело оборачиваясь, чтобы убедиться: вожак видит, ценит, одобряет. Босяк просто купался в собственной значимости. Упырь мрачным призраком замыкал процессию. Худой, насупленный, с тяжелым взглядом, цеплявшимся за каждую щель в стенах, за каждую фигуру на горизонте. Если бы кто-то шел за нами хвостом, Упырь бы заметил.

Набережная Обводного встретила грохотом и гарью. С воды тянуло тиной и чем-то кислым, портовым.

Вдоль канала стояли лабазы, амбары, пакгаузы, склады. Одни — покосившиеся, обшарпанные, другие — крепкие, со свежей краской и решетками на окнах. Город показывал свое истинное лицо: не парадные фасады, где деньги тратят, а задворки, где их в поте лица зарабатывают.

Зерновые лабазы стояли в ряд, как гигантские черные гробы. Массивные ворота, почерневшие доски, в щелях проступала белесая мучная пыль.

У первой «точки» Штырь возбужденно оглянулся.

— Вон там, Пришлый, видишь? — Он ткнул пальцем в сторону длинных, почерневших от времени сараев у самой кромки канала. — Большущий! Черный, как головешка! Висит прям на воротах!

Подойдя к указанным воротам, я прислонился к косяку спиной, будто устал. Глаза прикрыл, лицо расслабил.

Рука нащупала в кармане связку ключей. Холодный металл ожил под пальцами.

— Упырь, на стрему! Кремень, иди сюда, глядеть будем, что тут.

Подобрав ключ, я аккуратно вскрыл замок. Внутри — темные штабеля обсыпанных мукою мешков. Сквозь щель между досками просматривался внутренний двор

— Мука, овес, — прикинул вслух. — Еда. Зимой цена взлетит. Продать можно, но таскать замучаешься, — негромко бросил, я, закрывая и отходя от ворот. — Ладно. Пока держим в уме.

Штырь расцвел. Кремень хмыкнул, но в глазах его мелькнул хищный огонек.