И ткнул в плечо застывшего Кремня.

— Пошли. Здесь рыбы нет.

— Совсем умишком тронулся! — зашипел нам в спину барыга, брызгая ядовитой слюной. — Приползете еще! Протухнет ваш чай! Сожрут вас крысы вместе с сахаром! Никто у вас, кроме Сидора, не возьмет, сгноите товар!

Мы вышли с рынка. Кремень был мрачнее тучи. Он чувствовал себя ограбленным — не барыгой, а мной. Пять рублей, пять счастливых билетов в пьяный рай, уплыли из рук.

Но я знал одно: если мы сейчас прогнемся, то так и останемся теми, кто таскает каштаны из огня для сытых упырей.

— Не ной, — бросил я не оборачиваясь. — Сдадим. Но не этой гниде. Найдем покупателя посерьезнее. Мы товар продаем, и хороший. Чуешь?

Кремень сплюнул и промолчал. Он пока не чувствовал. Он чувствовал только пустой карман.

Глава 21

Кремень сопел, с ожесточением пиная пыль.

— Зря ушли, — в десятый раз проскрипел он не оборачиваясь. — Ох, зря, Пришлый. Пять целковых на дороге не валяются. А теперь что? Ни денег, ни спину разогнуть. Солить нам этот чай, что ли, в бочке?

— Не дрейфь, Кремень. Своё возьмём, — огрызнулся я. — А барыге этому дохлой кошки не доверю, не то что наш хабар. Ты пойми, башка твоя дубовая: пока мы на перекупов горбатимся — будем ничем, грязью под ногтями. Он на нас состояние сколотит, а нам — кость с барского стола, и ту обглоданную.

Остановившись у глухой стены кирпичного лабаза, я с облегчением сбросил мешок. Плечо ныло, напоминая о бренности бытия.

В голове, со скрипом проворачиваясь, сцеплялись шестеренки плана. Несмотря на определенный успех, без сбыта нормального будет грустно. Спереть — дело нехитрое. А вот превратить товар в звонкую монету, не спалившись на мелочи и не отдав задарма — это надо уметь.

Обратный путь от Сидора проделали быстро. Злость — хороший мотор, она подгоняла лучше любого кучера. Наш дом-айсберг встретил всё той же серой хмурью кирпичных складок, но в этот раз фарватер был чист: «голема» в белом фартуке в подворотне не наблюдалось. Видно, ушел допивать свой утренний сбитень или разгонять очередную порцию босяков в соседнем дворе.

У самой двери для прислуги я притормозил.

— Штырь. Слушай, — кивнул я в сторону лестничного пролета. — Лети на чердак. Сивого, Шмыгу и Кота — вниз. Живо. Но чтоб без топота, как мыши, и все конфеты в банках захватите.

Штырь, почуяв, что дело пахнет не только нагоняем, но и движухой, исчез в темноте подъезда. Мы с Кремнем остались ждать в сырой прохладе двора-колодца. Пахан хмурился.

Минут через пять лестница отозвалась тихим скрипом. Первым выкатился Шмыга, за ним, насупившись, семенили Кот и Сивый, а замыкал шествие Штырь — он шел тяжело, настороженно озираясь.

— В ряд стройся, — негромко скомандовал я, когда банда собралась в кружок. — Значит так. Конфеты почти все здесь?

— Здесь, Пришлый. — Шмыга похлопал по раздувшейся пазухе.

— Слушайте задачу. Хватаете монпансье — и рысью в центр. К Смольному институту дуйте. Или к Таврическому саду, где мамки да бонны с барчуками гуляют. Ваша цель — барышни, гимназистки, институтки. Те, у кого в муфтах медяки на шпильки да ленты припрятаны. Увидите нарядную девицу — продавайте.

Парни переглянулись. Шмыга шмыгнул носом, глаза его зажглись хищным интересом.

— А почем отдавать, Сень?

— Дешевить будем. Чтобы объемом взять.

— Чего? — Штырь непонимающе захлопал глазами. — Ты говори по-людски, Пришлый! Какие такие «объемы»?

Я вздохнул.

— Ладно, поясню проще: цену сбиваем, но деньгу берем оборотом. Два леденца — за копейку. Банку целиком — за гривенник. Улетать будут, как горячие пирожки в мороз. Давите на жалость: улыбайтесь щербато, шмыгайте носом — мол, сиротки, Христа ради, на хлебушек собираем. Но цену держите зубами. И не вздумайте обмануть — я леденцы в каждой банке пересчитал.

И выразительно посмотрел на Шмыгу, тот невольно сглотнул.

— Если городовой нарисуется — ссыпайтесь во все стороны, как горох. В руки не даваться, в разговоры не вступать.

— А если поближе место найдем? — задумался Сивый. — Чтоб подметки зря не тереть? На той же Знаменской?

— Найдете — валяйте. Хоть у черта на рогах, лишь бы платили звонкой монетой. Все, дуйте. Вечером — сдача кассы.

— Сделаем, Пришлый! — азартно выдохнул Шмыга.

Они сорвались с места, как гончие со своры. Через мгновение в подворотне только пыль осела. Я посмотрел им вслед, чувствуя, как внутри закручивается тугая пружина азарта. Мелочь мелочью, а сеть сбыта строить надо с самых низов.

И мы остались втроем: я, Кремень и Штырь.

С конфетами разобрались. Но это розница, карманные деньги на прокорм. А вот что делать с «кирпичами»? Два пуда прессованного листа и ворох «Царского» так просто нежным девицам не впаришь. Тут масштаб нужен.

Присев на корточки, я задумался.

Кому нужен чай? Всем. Но кто возьмет много, без лишних вопросов, за наличку и не сдаст при этом околоточному?

В памяти всплыло лицо Вари. Она ведь белошвейка. Вхожа в богатые дома, трется на кухнях с кухарками да экономками. А те наверняка любят сэкономить хозяйские деньги, положив разницу в собственный бездонный карман!

— Варя… — пробормотал я. — Ей «Царский» отдать можно. Пусть по «сарафанному радио» толкнет, за процент.

— Чего бормочешь? — буркнул Кремень.

— Думаю, как нам в богатеи выбиться, — огрызнулся я. — Гришку еще надо потрясти. Заводские чай ведрами хлещут, там жара в цехах адская, потогонная. Артельщики должны брать, если цену скинем.

Но была еще одна мысль. Назойливая, пришедшая из армейского прошлого. Кто еще живет коммуной, имеет свои, «артельные» деньги и вечно недоволен казенным пайком?

Служивые.

Я поднял голову. В конце улицы, покачиваясь в седлах, процокал копытами конный разъезд. Казаки. Фуражки набекрень, лампасы. Элита, чтоб их.

У интендантов во все времена руки липкие, к ним казенное добро прилипает намертво. Солдату в котел вечно не докладывают.

— Лан пойдем, — поднялся, отряхивая руки.

Дорога тянулась серой пыльной лентой. Впереди, над крышами, уже проступали купола Александро-Невской лавры.

— Пришлый… — раздалось сзади придушенное нытье. — Слышь, Пришлый. Ну обидно же, а?

Я не обернулся. Только прибавил шагу, слушая, как мимо грохочет тяжелая телега, обдавая запахом дегтя и конского пота.

— Пришлый, ну чего молчишь? — Штырь почти догнал меня, заглядывая в лицо. Его глаза лихорадочно блестели. — Свинец же там! Вал этот… Там его — копай не хочу. Осип Старка в прошлый раз три с полтиной отсыпал, да еще должон нам! Живые деньги. На карман — и гуляй. А ты нас в лавру прешь… Еще казаки нагайкой по ребрам пересчитают, и поминай как звали.

— Отвали, — бросил я, не меняя темпа. — Шел? Вот и иди.

— Да как «отвали-то»? — Штырь зашел сбоку, едва не угодив под копыта патрульного разъезда. Конвойные в серых шинелях прошли мимо, равнодушно мазнув взглядами по кучке оборванцев. — Мы ж время теряем! Сейчас другие прочухают, выкопают всё. Пойдем, а? На фиг эти пачки…

Я резко остановился. Штырь, не ожидавший маневра, едва не вписался мне в грудь. Кремень замер в паре шагов, выжидательно набычившись.

— Слушай сюда. — Мой голос прозвучал тихо, но в нем лязгнуло железо, отработанное годами разборок. — Ты где сейчас — в банде или в сиротской богадельне?

Штырь поперхнулся словами и вжал голову в плечи.

— У нас тут не институт благородных девиц, а ты не институтка. — Я шагнул к нему, сокращая дистанцию до минимума. — Сказано — ты делаешь. Еще раз услышу гундеж под руку — пойдешь копать свой свинец в одиночку. И сбывать его будешь сам. Понял?

Штырь мелко кивнул, сползая взглядом на мои сапоги. Я перевел взгляд на Кремня. Тот молчал, но в глазах читалось то же самое «почему». Ему, привыкшему жить одним днем, деньги Старки казались плевым делом.

— Теперь для тех, кто не понимает, — поправил я лямку узелка. — Кремень, ты думаешь, почему мы прямо сейчас не на валу? Потому что Осип Старка — ремесленник-одиночка. Мы завалили его свинцом на год вперед. Он не бездонная бочка, ему больше не переварить. Ну, продаст он часть другим, так и это дело небыстрое и нелегкое. Пока переплавит, пока то да се.