— Вали, вали! — поддержал усатый, замахиваясь шомполом, который чистил. — Пока караул не кликнули! Тоже мне, купцы выискались! Вшей своих продавай!

Я отступил, чувствуя, как внутри закипает холодная злость. Не на солдат — они люди подневольные, забитые муштрой, а на свою беспомощность.

Кремень дернул меня за рукав.

— Валим, Сеня. Не в духе служивые. Говорил же, гнилое дело торговля. Надо было «Христа ради» просить, может, и кинули бы корку.

Мы отошли несолоно хлебавши. Штырь уныло волочил связку рыбы, которая теперь казалась бесполезным грузом.

— Зря только ноги били, — ворчал Кремень, сплевывая в пыль. — Босяки мы для них… С нами дела вести — себя не уважать.

Я молчал. Он был прав. В их глазах мы — грязь, мусор. А с мусором не торгуются.

Мы брели вдоль края плаца, огибая стрельбище, чтобы срезать путь к городу. Справа тянулся высокий земляной вал — пулеулавливатель.

Земля здесь была изрыта, трава выжжена или вытоптана до черноты. Вал выглядел как грязная, безобразная рана на теле плаца.

Бах!

Где-то на другом конце полигона выстрелили. Пуля свистнула и глухо чмокнула в насыпь, взбив фонтанчик сухой пыли.

Я остановился.

В голове словно щелкнул тумблер.

Стрельбы каждый день. Сотни солдат. Тысячи патронов. Годами. Десятилетиями.

Куда деваются пули?

Они не испаряются. Свинец — металл тяжелый, инертный. Он не ржавеет, не гниет.

Я посмотрел на грязный, никому не нужный земляной вал. Для Кремня это была просто куча земли. Для солдат — место, куда летит смерть.

Эта насыпь была нашпигована свинцом, как рождественский гусь яблоками. Который лежит в грязи, никому не нужный, просто потому что ни у кого не хватило смекалки или наглости его взять.

— Пришлый, ты чего застыл? — окликнул Кремень. — Пошли уже.

Я схватил его за плечо, разворачивая лицом к валу.

— Погоди, атаман, — тихо сказал я. Голос дрожал от возбуждения. — Ты не знаешь, почем нынче старьевщик свинец берет?

Кремень удивленно моргнул.

— Свинец? Ну… дорого. Он же тяжелый. Копейки три за фунт, может. А то и пять, если чистый. А где ж его взять-то?

Я усмехнулся. Широко, зло и весело, и ткнул пальцем в грязную, изрытую пулями землю вала.

— Вон там, в грязи, наши деньги лежат. И никто их не охраняет.

— Там? — Кремень вытаращил глаза на земляную кучу. — В земле?

— Пули, Кремень. Пули свинцовые. Их туда сто лет сажают. Это же Клондайк… тьфу, золотое дно!

И огляделся. Караульных рядом не было. Стрельбище пустовало, кроме дальнего сектора.

— Лопаты нам нужны, — быстро заговорил я, уже просчитывая логистику. — И ведра или мешки. Ночью придем. Накопаем, промоем — и продадим.

Штырь и Кремень переглянулись. Они еще не верили, не понимали масштаба, но видели мой горящий взгляд.

— Ну, если ты, Пришлый, и это провернешь… — выдохнул Кремень. — То я тебе сам сапоги почищу.

— Не почистишь, — отрезал я, шагая прочь от вала. — Мы себе новые купим. Кожаные. Пошли, готовиться надо. Ночь будет долгой.

Глава 12

— Уходим, — тихо скомандовал я, отворачиваясь от земляного вала. — Пока патруль не заинтересовался, чего мы тут сусликов высматриваем.

Мы двинулись прочь от стрельбища, огибая плац по широкой дуге. Штырь семенил сзади, все еще оглядываясь на грязную насыпь с недоверием. Кремень же шагал рядом, погруженный в свои мысли. Он хмурил брови, шевелил губами — в его голове шел тяжкий процесс.

Обратный путь лежал через Лиговку к Обводному. Ветер швырял в лицо уличную пыль, грохотали пролетки, где-то ругались извозчики.

Мы спустились под мост. Лагерь встретил нас запахом остывающего кострища и ленивым шевелением. Те, кто ходил на разведку по замкам, еще не вернулись, а остальные вяло доедали остатки утреннего пира.

Устроившись поудобней, я завалился на боковую — хотелось урвать немного сна.

А проснувшись, обнаружил, что все валяются и дремлют.

— Подъем! — пнул я носком ботинка остывающее кострище. Облачко серой золы взметнулось вверх.

Кремень недовольно поморщился, открывая один глаз.

— Чего тебе неймется, Пришлый?

— Пора о будущем подумать, — жестко сказал я. — Или думаешь, пули сами к нам в карман прыгнут?

Я присел на корточки у края кострища. Расчистил ладонью пятачок ровной земли, покрытой слоем пепла. Подобрал обугленный прутик.

— Смотри сюда, атаман. И ты, Штырь, уши грей.

Прутик с хрустом прочертил линию.

— Вот это — вал. Земля там не пух, как на грядке. Она годами утрамбовывалась. Дождями, снегом, сапогами. Пули лежат не сверху, как грибы, а в глубине. Слой за слоем.

Я натыкал точек внутри нарисованного холма.

— Ковырять это пальцем или палкой — только ногти ломать. За ночь ведро не наберешь и весь перемажешься. А нам надо много.

Кремень заинтересованно хмыкнул, приподнимаясь на локте. В нем лень боролась с алчностью, и последняя, как всегда, побеждала.

— И чего надо? — буркнул он.

Я начал загибать пальцы, испачканные сажей.

— Первое — заступы. Железные, штыковые, с нормальными черенками. Чтобы рубить слежавшийся грунт. Деревянные лопаты с жестяной оковкой там сломаются на третьем ударе.

— Ну, заступы — это дело нехитрое, — перебил Кремень, махнув рукой. — За Невской заставой, на окраине, у каждого огородника лопата есть. Залезем ночью к какому-нибудь дяде Ване в сарай да уведем. Делов-то.

Я покачал головой. Типичное мышление босяка: украсть то, что плохо лежит, у того, кто слабее.

— Не получится.

— Это еще почему? — набычился вожак.

— Потому что дядя Ваня свою лопату стережет пуще глаза, она его кормит. Собаки там брехливые, на любой шорох вой поднимут. И народ там чуткий — чуть что, сразу с кольем или берданкой выбегают. Риск большой, а выхлоп — пшик. Ну найдешь ты там лопату, а она гнилая или тупая. Нет, нам нужен серьезный инструмент. Второе, — загнул я следующий палец. — Тара. Мешки или ведра. С этим проще, найдем. А вот третье… Самое главное.

Я начертил в золе квадрат, перечеркнутый сеткой.

— Грохот.

— Чаво? — вылупил глаза Штырь. — Грохотать будем?

— Сито, дурья твоя башка, — пояснил я. — Только большое и крепкое. Нам землю просеивать надо. Грунт кидаем, земля высыпается, пули остаются. Без него мы там до второго пришествия копаться будем.

Кремень почесал затылок, сдвигая кепку на лоб.

— Сито… Ну, у мельников украсть можно. Или у баб на кухне решето…

Я взял тонкий прутик и с треском переломил его пополам перед носом у Кремня.

— Вот так твое решето хрустнет на первом же камне. Мучное сито — оно из волоса или лыка. Мягкое. Нам нужна железная сетка. Заводская. Жесткая.

— А грабелюхами не выбрать? — подал голос Штырь, растопырив грязные пальцы. — Мы ж шустрые!

— Долго! — отрезал я. — У нас времени мало будет. Ночь коротка, а патрули ходят. Сетка нужна.

Я стер ногой чертеж, превращая схему обратно в серую грязь.

— Забудьте про огороды. Там мы только тумаков поймаем. Нам к заводским идти надо. Туда, где песок возами грузят и землю роют по-взрослому.

Я посмотрел в сторону, где над крышами домов поднимались черные дымы промзоны.

— Стекольный завод. Или кирпичный. У них там песок да глина — главное сырье. Значит, и лопаты казенные, крепкие, и сетки для просеивания должны быть. Железные.

Кремень присвистнул.

— На завод? Там же сторожа…

— Сторожа на заводе спят крепче, чем мужик в деревне, — возразил я. — Потому что добро не свое, а казенное. Им плевать. Главное — знать, куда лезть.

В этот момент со стороны Невы снова донесся гулкий, протяжный рев заводского гудка.

Я кивнул в ту сторону.

— Слышите? Зовут. Пойдем глянем.

Мы подошли к заводской площади как раз в тот момент, когда над крышами взвился протяжный, вибрирующий вой.

Гудок.

Он ревел, как раненый зверь, заглушая все остальные звуки, закладывая уши и отдаваясь дрожью в грудной клетке. Сигнал конца смены и начала новой.