— Сеня… — прошептал Грачик из темноты. Голос его дрожал, срываясь на визг. — Тебя ж завтра… Забьют ведь…

— Спи, — отрезал я не оборачиваясь.

И прошел к своей койке, не раздеваясь, упал на жесткий, бугристый матрас и уставился в невидимый потолок.

Розги. Завтра. Вечером.

Да охренеть.

Старый хрыч Спиридоныч думал, что делает мне хуже, заставляя ждать казни целый день. Это древняя тактика: ожидание боли ломает волю сильнее, чем сама боль. Человек начинает накручивать себя, трястись, представлять, как свистит лоза, как рвется кожа… И к моменту наказания превращается в дрожащее желе, готовое валяться в ногах и молить о пощаде.

Но Спиридоныч не знал, с кем связался. Просчитался.

«Нет, дядя, — мысленно усмехнулся я. — Я здесь не останусь. Хрен вам, а не моя спина».

Решение пришло само собой, простое и твердое.

Система собирается меня унизить. Сломать об колено. Превратить в послушного раба, который будет целовать руку, держащую розгу.

Не выйдет. Я не Сеня Тропарев. Мне доводилось переживать и не такое.

Надо валить.

Если бы пороли меня с утра — пришлось бы рвать когти прямо сейчас. А так у меня есть день. Целый рабочий день.

Я не уйду пустым. Мастерская Глухова — это железо. Там я смогу подготовиться, сделать себе «подарок» на дорожку.

Именно туда мне и надо. В последний раз.

В голове сложилась картинка.

Если я правильно все разыграю, выдержу смену, не сорвусь на Семена, буду изображать покорность и страх перед поркой, то выйду из мастерской с оружием в рукаве.

Так. А что ребятам сказать?

Я осторожно повернул голову. На соседней койке сопел Васян, раскинув мощные руки. Через три ряда, у стены, свернулся калачиком Спица. Грачик ворочался и бормотал что-то тревожное во сне.

Кольнуло где-то под ребрами. Жалость. Непривычное, забытое чувство.

Но брать их с собой нельзя. Куда? В бега? Васян заметный как слон, Грачик трусоват, Спица иногда болтает лишнее. Мы пропадем все вместе через два дня.

«Простите, парни, — мысленно произнес я, глядя на их силуэты. — Но тащить вас с собой сейчас я не могу. Надо сперва встать на ноги. А уж потом, если выживу, найду вас».

Общак на чердаке останется нетронутым. Не возьму оттуда ни копейки. Это мой им прощальный подарок. Если умные — найдут деньгам применение. Подкупят дядек, достанут еды. Если нет — значит, судьба такая.

С этими мыслями я уснул и, казалось, только закрыл глаза, как раздался удар палкой по спинке кровати. Возвещая начало моего последнего дня в этом аду.

Глава 10

— Подъем, саранча! — привычно заорал Ипатыч, врываясь в дортуар с черенком.

Дортуар зашевелился, заскрипел.

— Ты как, Сеня? — шепнул заспанный Спица, проходя мимо. Он виновато отводил глаза, зная, что меня ждет вечером.

Я посмотрел на него. И впервые за все это время улыбнулся — по-настоящему жестко, одними уголками губ.

— Отлично, — спокойно ответил. — Лучше всех.

Дальше последовали привычный ритуал умывальни и пустой завтрак.

На выходе из трапезной я поймал на себе взгляд Спиридоныча. Дядька смотрел с мрачным торжеством, уже предвкушая вечернее «воспитание».

Ну-ну.

«Смотри, смотри, дядя. Наслаждайся. Только розги свои можешь хоть в узел завязать. Вечером будешь пороть воздух».

Я вышел на улицу, вдохнул полной грудью. Ну что — в мастерскую! В последний раз…

В знакомые ворота я вошел под аккомпанемент привычного адского грохота. Казалось, сам воздух здесь состоял из металлической пыли, масляной гари, визга напильников и грохота десятков молотков. Пол под ногами мелко вибрировал, отдаваясь в подошвах неприятным зудом.

А тут меня уже ждали!

Жига стоял, прислонившись бедром к массивному дубовому верстаку, поигрывая коротким железным прутком. Увидев меня, он расплылся в широкой, довольной ухмылке. Его лицо все еще носило следы нашей встречи: переносица казалась опухшей и синеватой.

— Явился, болезный? — протянул он намеренно громко, перекрывая гул.

Игнорируя его, я молча прошел мимо и скинул куртку.

— Что ж ты грустный такой, Сенька? — Жига отлип от верстака и навис надо мной. — Или предчувствие нехорошее гложет?

Он наклонился к самому моему уху, понизив голос до змеиного шипения:

— Ты не бойся. Я тебя сейчас даже пальцем трогать не буду.

Медленно подняв глаза, я встретился с ним взглядом. Жига упивался моментом.

— А знаешь почему? — продолжал он, скаля желтые зубы. — Потому что, если тебе сейчас бока намну, ты ж, гнида хитрая, в лазарет поползешь. Скажешься больным. И под эту сурдинку порку тебе отменят. Или перенесут.

Хищно ухмыльнувшись, Жига хохотнул, довольный своей проницательностью.

— Не-е-ет, брат, шалишь. Ты должен до вечера целеньким дожить. Чтобы шкуру с тебя Спиридоныч спустил по полной программе. Я сам смотреть буду. В первом ряду встану. Хочу видеть, как ты визжать начнешь, когда кровь по заднице потечет.

В его словах была своя, садистская логика. Он берег меня, как скот на убой.

Посмотрев на него, я почувствовал только холодное, брезгливое презрение.

— Насмотрелся? — тихо спросил. Мой голос был ровным, без дрожи.

Жигу это на секунду сбило с толку. Улыбка сползла с его лица.

— Ну! — буркнул он уже без прежнего задора и отошел к своему месту.

И почти тут же нарисовался мастер Семен. Выглядел он паршиво: лицо одутловатое, глаза красные. Похмелье мучило мастера, и весь мир, включая нас, был ему сейчас отвратителен.

— Чего встал, Тропарев⁈ — рявкнул он — от его дыхания можно было захмелеть. — А ну работать, выискался тут барчук.

Он с грохотом швырнул на мой верстак фанерный ящик, доверху набитый ржавыми железками.

— На пластины. Замковые крышки. Ободрать, снять фаску. И чтоб блестело, как… — он попытался подыскать приличное сравнение, не нашел и махнул рукой: — Как надо чтоб блестело!

Следом на верстак полетел тот самый «лысый» напильник.

— Инструмент знаешь. Новый не дам, не заслужил еще.

— Понял, мастер, — кивнул я.

Семен, ворча и держась за голову, побрел дальше, раздавать подзатыльники. Я остался один на один с грудой металла.

Отлично.

Запустив руку в ящик, пошарил там, делая вид, что сортирую заготовки. Это были грубые прямоугольники из стали. Не чугуна, а именно стали, хоть и дрянного качества.

Я перебирал их, отбрасывая тонкие и кривые в сторону. На ощупь искал металл потолще. Та-ак… Где-то по три миллиметра. Подойдет!

Нашел пять штук. Сложил их стопкой. Тяжелые! Грамм двести будет, а то и триста. То, что доктор прописал.

Огляделся. Жига ковырялся в носу у своего станка. Семена не было видно, видать, ушел поправлять здоровье. А остальным до меня и дела не было.

Пора.

Сгреб выбранные пластины и подошел к сверлильному станку. Это было старое чудовище с ременным приводом, при работе свистевшем на весь цех.

Рядом, у огромного горна, подмастерье начал рихтовать кувалдой кривой лист железа.

Бам! Бам! Бам!

Ну, сейчас или никогда!

Я сунул первую пластину в зажимы рабочего стола станка. Но, вместо того чтобы сверлить тонкие крепежные отверстия по углам, как требовалось для замка, подвел здоровенное сверло к центру пластины. Мне надо было сделать отверстия для пальцев.

Нажал на рычаг подачи. Сверло, визжа, вгрызлось в металл. Серую стружку выбросило спиралью.

Один. Второй. Третий…

Я работал быстро, на грани фола. Четыре больших отверстия в ряд. Не слишком аккуратных, но это поправимо. И два маленьких — по краям, под будущие заклепки, которые стянут этот «слоеный пирог» в единое целое.

Вз-з-з-ик! — визжало сверло.

Бам! — ухала кувалда подмастерья.

Я закончил с первой пластиной. Сменил на вторую. Третью.

Сверло грелось, дымило маслом. Приходилось сплевывать на деталь, чтобы её охладить.