Теперь лопату взял Кремень.

Пров взглянул на манометр, довольно хмыкнул и потянул за свисающий с потолка шнур.

Ту-у-у-у-у! Пронзительный гудок резанул воздух, распугивая ворон.

Вскоре мы выехали на Лиговку.

— Эй, бродяги! — крикнул машинист сквозь грохот. — Скоро Знаменская площадь! Там конечная!

— Нам раньше! — заорал я. — У Свечного притормози!

Пров Игнатыч тут же начал прикрывать регулятор. Лязг стал глуше, ход замедлился.

— Сейчас! — гаркнул он. — Валите, пока ход малый!

Мы не стали ждать. Свечной переулок был рядом — тут рядом как раз и находилась свалка желчного старикана-старьевщика.

Сначала на улицу полетел мешок со свинцом, взбив облако пыли на обочине. За ним второй, третий. Потом посыпались мы. Я прыгнул, спружинив ногами. Рядом соскочили Штырь, затем приземлились и Сивый с Кременем. Паровик, набирая ход, обдал нас напоследок клубами пара и сажи и удалился в сторону вокзала. А мы, чумазые, как черти, с пудами свинца в мешках, остались стоять на твердой земле. Оставалось превратить этот свинец в звонкое серебро.

— Ух, чертяка… — выдохнул Сивый, отплевываясь черной слюной. — Ну и адская же повозка!

— Поднимай мешки, — скомандовал я, отряхиваясь. — Деньга близко. Теперь самое главное — не продешевить.

Кое-как переведя дух после комфортной поездки на паровозе, мы, сгибаясь под тяжестью ноши, поплелись к знакомому тупику — тому самому месту, где обитал одноногий повелитель мусорной империи.

В его дворе, огороженном забором из гнилых досок, стоял запах, который невозможно спутать ни с чем — сладковато-приторный дух прелых тряпок, старой кожи и вываренных костей.

— Скинуть бы по-быстрому, — прохрипел Кремень, с шумом втягивая ноздрями этот тошнотворный воздух, который казался ему сейчас запахом денег. — Сил нет тащить, плечи горят.

— Терпи, казак, — буркнул я, поправляя лямку. — Атаманом будешь.

На звук наших шагов из дощатой пристройки выполз уже знакомый мне хозяин. Он опирался на самодельный костыль, похожий на дубину, и смотрел на нас маленькими, колючими глазками из-под нависших седых бровей.

— Явились, — проскрипел он вместо приветствия. — Гляди-ка, живые. А я уж думал, вас дворники камнями побили.

Он узнал меня. В его взгляде мелькнуло удивление — видимо, не ожидал, что приютские окажутся людьми слова и вернутся так скоро.

— Дело есть, хозяин, — произнес я, бросая мешок к его ногам. Глухой, тяжелый удар о землю заставил старика слегка поднять седую кустистую бровь. — Принесли, как договаривались, барахлишка!

Кремень и Сивый поспешно скинули свою ношу рядом. Три мешка, полных корявого свинца и наших надежд, лежали в пыли двора.

Старик, кряхтя и переставляя костыль, подошел ближе, ткнул концом деревяшки в бок мешка.

— Тяжелое… Что слямзили? Чугун, что ль?

— Покажь!

Штырь молча развязал горловину ближайшего узла.

— Гляди.

Старьевщик нагнулся, запустил узловатую, черную от въевшейся грязи руку в мешок, выудил пригоршню бесформенных серых комочков. Поднес к глазам, щурясь на солнце.

— Пули… — протянул он, и голос его дрогнул. — Свинчатка!

Вытащив из-за голенища кривой ножичек, старый хрыч ловко сковырнул с одной пули налипшую грязь. Под серой коркой тускло блеснул чистый металл.

В глазах старика вспыхнула искра — жадная, хищная. Определенно, он знал цену свинцу. Но огонек тут же погас, сменившись выражением брезгливой озабоченности.

Старикан выпрямился, оглядываясь по сторонам, словно ожидая засады.

— Вы где взяли это, ироды? — зашипел он, понизив голос.

— А тебе какая печаль откуда? — огрызнулся Кремень, которому тон старика явно не понравился. — Товар — вот. Свинец добрый, мягкий.

— Добрый⁈ — Старик скривился так, будто лимон проглотил. — Это ж казенное имущество! Военное! Вы что, окаянные, не знаете? За такое по головке не погладят! Ежели квартальный увидит — всех в острог, в кандалы! И меня с вами, старого, за скупку краденого казенного добра загребут! На каторгу захотели?

Кремень попятился. Слова «острог» и «каторга» действовали на него магически. Он был готов к драке, но не к тюрьме. Вся его уличная удаль начала сдуваться под напором «опытного человека».

— Так мы же… мы нашли… — забормотал он, ища поддержки в моих глазах. — Никто не видел…

— «Никто не видел», — передразнил старик. — А пули меченые! Увидит жандарм — сразу поймет. В общем так. Рисковать я из-за вас, щенков, не буду. Забирайте эту дрянь и проваливайте.

Он сделал паузу, давая нам «осознать» безнадежность положения. А потом закинул крючок:

— Хотя… Жалко вас, дураков. Пропадете ведь. Так и быть, спасу. Возьму грех на душу.

Глава 14

— Полтина за пуд. И ни гроша больше.

Старьевщик выплюнул эту цену, как кость, глядя куда-то поверх наших голов.

Вот урод! Я мысленно присвистнул. Пятьдесят копеек за пуд свинца? При том, что на рынке чистый металл стоит рубля четыре, а то и пять? Полтора — за три мешка тяжелейшего груза, который мы перли на своем горбу, рискуя.

Я ожидал, что Кремень сейчас взорвется. Пошлет деда матом, схватит за грудки, начнет орать… Он же атаман, черт возьми!

Но Кремень поплыл.

Я увидел, как ссутулились его плечи и погас хищный блеск в глазах, сменившись тоскливой, затравленной мутью. Он устал, был голоден, измотан бессонной ночью и адской работой у топки. Но главное — он испугался.

Старьевщик мастерски нажал на самую больную мозоль любого бедняка — страх перед властью. Слово «острог» выбило из Кремня всю уличную дурь.

— Дяденька… — заканючил он, и голос его стал жалким, просящим. — Ну какая полтина? Это ж курам на смех! Мы ж старались… Накинь хоть немного! Христа ради!

Я смотрел на это и скрипел зубами.

Чистая психология развода, я на такое насмотрелся. Мошенники и барыги всегда работают одинаково: ловят жертву на крючок страха и недоверия.

Парадокс, но легче всего обобрать именно того, у кого почти ничего нет. Богатый может послать, у него есть запас прочности. А нищий боится потерять даже призрачную надежду. Барыга внушил Кремню, что наш товар — это не ценность, а улика. Опасная, горячая грязь, от которой надо избавиться. И Кремень поверил из-за страха. Он уже не мечтал о прибыли, думал только о том, как бы уйти отсюда целым.

Старик, чувствуя слабину, набычился, нависая над нами своей косматой седой головой.

— В Сибирь захотел? — веско припечатал он. — Скажите спасибо, что вообще беру, грех на душу принимаю. Вам одолжение делают, щенки, а вы нос воротите?

— Дай царя! — вдруг с отчаянием выпалил Кремень. — По царю за пуд дай, и по рукам!

Я не сразу понял, о чем он.

— Царя? — переспросил старьевщик, и его кустистые брови поползли вверх, изображая крайнюю степень изумления. — Целковый за пуд грязи? Да ты белены объелся, паря?

Ах, вот оно что. Царь — это серебряный рубль с профилем императора. Запомним. Кремень пытался торговаться, но делал это с позиции жертвы, умоляя, а не требуя.

Старик демонстративно сплюнул под ноги, прямо на наш мешок.

— Семь гривен — последняя моя цена. За всё про всё — два рубля с полтиной дам, и то — от сердца отрываю.

Это было в разы меньше реальной цены. Копейки.

— Не… — начал было Кремень.

— Ах, не нравится? — Старьевщик резко перехватил костыль поудобнее. — Ну, тогда брысь отсюда со своим мусором, пока я городового не кликнул! Ишь, расхрабрились, ворье! Вон, у ворот уже свисток слышен! Сдать вас, что ли, чтоб неповадно было?

Это был чистый, наглый блеф. Никакого свистка я не слышал, тишина стояла. Но Кремень дернулся, втянул голову в плечи. В его глазах мелькнула паника, а остальные и вовсе оглядываться начали, прикидывая, куда бежать.

Я видел, как он открыл рот, чтобы согласиться. Кремень наш сломался. Для него сейчас эти жалкие два рубля были спасением, а угроза городового — реальностью. Лучше гроши в кармане, чем перспектива попасть в лапы полиции.