Я тут же вспомнил наше утро под мостом. Ржавая банка из-под олифы, привкус железа и краски в чае… Нет, «короли Лиговки» не должны пить из помойного ведра. Должен быть очаг. А очаг — это чайник.

— Слышь, батя, — кивнул я на стену. — А нет ли у тебя посудины какой лишней? Вон тот пузатый, например. А то мы чай в консервной банке варим, как псы, смотреть тошно. Отдай в счет долга?

Старка проследил за моим взглядом, прищурился.

— Этот? — Он снял чайник, взвесил в руке. — Вещь добрая. Медь чистая, сейчас такую не льют. Сколько скинешь с долга?

— Ну… Полтину зачтем.

Старка покрутил чайник, явно не желая расставаться с вещью задешево, но понимая, что живых денег он нам недодал. Затем с грохотом поставил медного ветерана на стол рядом с монетами.

— Идет, — решил он. — Вертай мне гривну и пиши долг — четыре рубля ровно. Как припой наварю да продам, людям работу сделаю — с барыша отдам. Мое слово твердое, солдатское.

Я сгреб деньги со стола. Серебро приятно холодило ладонь, и взял чайник.

— Слыш, пришлый, нам зачем это? — недобро прищурился Кремень, поглядывая на меня.

— Вещь добрая… На костре кипятить — сносу ему не будет. А то хлебаете из ржавой банки.

— Уж лучше шкалик взять! — раздался голос Штыря из-за двери.

Нет, этот шибздик совершенно неисправим. Придется учить…

— Мал ты еще белую хлебать! — заявил я ему в ответ. — Да и вообще, водку вы хорошо, если раз в месяц пробуете, а чай каждый день пьете!

— Ну, чего застыли? — буркнул Старка, видя, что парни топчутся у порога. — Тащите остальное внутрь. Не на улице же добру валяться.

Кремень и Сивый, кряхтя, вволокли оставшиеся два мешка в тесную мастерскую. Помещение сразу стало похожим на склад — повернуться негде, пыль столбом.

Когда последний мешок глухо ударился о земляной пол, лудильщик вдруг махнул рукой в сторону двери.

— А теперь — брысь, а ты, Сеня, погодь.

— Чего это? — набычился Кремень, который уже почувствовал вес серебра в кармане. Хотя деньги были у меня, он уже считал их своими и снова набрался наглости.

— Того, — отрезал Старка. — Подождите за дверью. Подымите пока. Мне с ним, — он ткнул в меня черенком трубки, — с глазу на глаз потолковать надо. Без лишних ушей.

Кремень открыл было рот, чтобы возмутиться, но я перехватил его взгляд и коротко кивнул.

— Идите, парни. Я сейчас.

Атаман недовольно засопел, но спорить не стал — деньги получены, чайник наш, чего зря с дедом лаяться? Вся ватага вывалилась наружу, оставив нас в полумраке, пропитанном запахом канифоли.

Старка подождал, пока дверь плотно закроется, и повернулся ко мне.

— Слушай сюда, парень. — Голос его стал деловым, без прежней ворчливости. — Ты голова светлая, но опыта у тебя пока с гулькин нос.

Он пнул носком сапога мешок с пулями.

— В следующий раз такую грязь мне не тащи. Я старый уже, мне эту землю перелопачивать — спина отвалится. Да и опасно это, мало ли кто углядит.

— И что делать? — спросил я, хотя догадка уже начала шевелиться в мозгу.

— Плавить, — наставительно произнес лудильщик. — Костер у вас найдется. Найдите банку железную или ведро дырявое да переплавьте всё это дело.

Он чиркнул спичкой, раскуривая погасшую трубку.

— Сделайте слитки. Или просто плюхи — лепешки такие. И нести удобнее — места меньше занимают, и вид совсем другой. Никаких тебе пуль, просто лом металла. К такому ни один фараон не придерется — мало ли, может, вы трубы старые нашли или еще чего.

Старка выпустил клуб дыма в потолок.

— И мне возни меньше. За чистый свинец, в слитках, я тебе гривенник на пуд накину. А то и два. Мне столько припоя, сколько вы притащили, одному за год не извести. Я часть себе оставлю, а чистые слитки знакомым мастеровым перепродам. Они свинец любят, если он без грязи. Усек?

Я стоял и чувствовал себя идиотом.

Ну конечно. Элементарно же!

Почему я сам до этого не допер? Тащили на горбу кучу лишней земли, песка, камней… Рисковали, таская улики в чистом виде. А ведь переплавка прямо на месте, у реки — это же решение всех проблем!

Объем уменьшается втрое. Вес — только полезный. И полная анонимность груза.

— Спасибо, дядя Осип, — искренне сказал я. — Дельный совет. Век не забуду.

— Иди уж, «дельный», — усмехнулся в усы старый солдат. — И чайник береги. Хорошая вещь, с душой.

Я вышел из мастерской с четким пониманием: наш бизнес только что перешел на новый уровень.

Старка тут же лязгнул засовом за нашими спинами — он явно собирался немедленно приступить к плавке, пока никто не видит.

Кремень прижимал к груди медный чайник, как младенца. Но озабоченная мина не сползала с его лица. Он кивнул на запертую дверь будки:

— Зря в долг оставили, Пришлый. Кинет он нас. Вот нутром чую. Скажет через неделю: «Не продал» или «Обокрали», или «Память отшибло». И плакали наши денежки. Надо было назад мешки забирать.

Я разжал кулак. На ладони лежали тяжелые серебряные рубли и горсть меди. Три рубля.

— Не кинет, — твердо сказал я, ссыпая монеты в карман. — Ему свинец постоянно нужен. Если он нас сейчас обманет — где сырье брать будет? Втридорога? Нет, Кремень. Мы для него теперь — золотая жила. Самые выгодные поставщики. Он человек старой закалки, с пониманием. Своя гамля.

Кремень помолчал, обдумывая мою «экономическую теорию». Потом перевел взгляд на мой оттопыренный карман, где позвякивало серебро. Морщины на его перемазанном сажей лбу разгладились. Он поправил воротник своего нового «командирского» пиджака, сдвинул фуражку на затылок и расплылся в широкой, щербатой улыбке.

— Ну, коли так… — подмигнул он Штырю, который во все глаза смотрел на чайник, как на чудо света. — Чего стоим, мазурики? Деньга́карман жгет! Живот к спине прилип, а у нас в кармане — праздник! Айда гулять! К Ямской пойдем, там трактир есть душевный. Сегодня мы — короли Лиговки!

Была мысль поспорить с Кремнем, но не поймут. Да и жрать хотелось.

Трактир на Ямской с порога бил удушливым зноем, прокисшим духом вчерашних щей и гулом, от которого закладывало уши. Но даже сквозь этот кабацкий гам, сквозь звон посуды и пьяный рев пробивалась «машина».

Громоздкий, похожий на церковный алтарь, вывернутый наизнанку механический орган царил на возвышении в углу. В лакированном чреве вертелся шипастый валик, дергая медные рычаги, и ящик выплевывал из себя веселую, бездушную польку. Музыка гремела так, что под ногами, казалось, плясали половицы, выбивая из голов последние мысли, кроме одной — нажраться и забыть всё к чертовой матери.

Публика подобралась под стать музыке: ломовые в синих армяках с лицами цвета свеклы, мелкие приказчики, мастеровые в промасленных фартуках. Жизнь здесь кипела, чавкала, рыгала и стучала оловянными кружками по липким столешницам.

Наша компания ввалилась в этот лиговский храм чревоугодия, словно черти из печки: в саже, в свинцовой пыли и мятых портах. Сивый, сопя от натуги и важности, прижимал к животу наш главный трофей — пузатый медный чайник.

Наперерез, ловко лавируя между столами с подносом на отлете, выскочил половой — румяный малый в белой рубахе, перехваченной малиновым шнурком. Густо смазанные волосы блестели в свете газового рожка, как антрацит. А когда увидел нас, приторная улыбка, заготовленная для «чистой» публики, мгновенно сползла, сменившись брезгливым оскалом.

— Куда прете, чумазые? — рявкнул он, растопырив локти и перекрывая проход. — Глаза разуйте! Тут заведение приличное! Валите в кабак для рвани, здесь вам не ночлежка!

Глава 15

Кремень взвился пружиной. Рука привычно нырнула в карман новой куртки, явно нащупывая излюбленную «розочку».

— Ты кого гонишь, холуй? — набычившись, прорычал он. — Клиент пришел!

— Клиенты? Угольщики погорелые! — не унимался половой, а из кухни тут же выглянул здоровенный мужик, видно, выполнявший по совместительству роль вышибалы.