Подошел вплотную к доскам.

— Слушай сюда, Григорий, — сказал я тихо, но так, чтобы каждое слово вбивалось в его сознание, как гвоздь. — Я сейчас кину. Но если сетка следом не полетит…

Сделал паузу.

— Я знаю, где проходная. Помню твою рожу. И руку твою больную. Если обманешь —встречу завтра. Или послезавтра. И вторую руку сломаю — в крошево. Ты меня понял?

За забором повисло молчание. Только тяжелое дыхание слышалось в щели. Он понял. Это была не пустая угроза уличной шпаны.

— Кидай… — наконец выдохнул он.

Я размахнулся и швырнул сверток через забор.

Послышалось шуршание в сухой траве на той стороне. Потом торопливая возня, звон монеты о камень — проверял, не обманка ли.

Секунды тянулись, как резина.

Кремень перехватил лопату поудобнее, как дубину. Его ноздри раздувались.

— Ну⁈ — рыкнул он.

И вдруг тяжелый, мягкий шлепок.

Сверху, перелетев через «колючку», рухнул увесистый рулон.

— Оу! — Кремень поймал его почти у земли, едва не упав под тяжестью.

Мы присели в траву. Кремень лихорадочно разматывал край рулона.

В сгущающихся сумерках металл тускло блеснул красноватым отливом. Сетка была густая, плотная, но мягкая на ощупь.

— Мать честная… — прошептал Кремень восторженным, благоговейным шепотом. — Глянь! Это ж медь!

Он погладил сетку шершавой ладонью.

— Чистая медь, плетеная! Заводская! Да она одна, без всяких пуль, целковый стоит, если продать! А то и полтора!

Я рассчитывал на стальную сетку, но Гришка, впопыхах или по незнанию, упер дорогущую медную. Медь не ржавеет, она мягче стали, но для просеивания земли подойдет идеально. А главное — это ликвидный актив. В случае провала операции мы могли просто продать инструмент и остаться в плюсе.

Я выдохнул, чувствуя, как отпускает напряжение. Риск оправдался.

— Хорош любоваться, — скомандовал, поднимая лопаты. — Сворачивай. Уходим. Быстро.

Мы растворились в темноте пустыря, унося с собой средства производства.

К Семеновскому плацу мы выдвинулись глубокой ночью. Город спал, укрытый сырой мглой, и это было нам на руку.

Шли аккуратно, прижимаясь к заборам и стенам домов. Инструмент — наши драгоценные заступы и свернутую в трубу медную сетку — я велел замотать в одеяла. Чтобы не звякнуло, не блеснуло в свете редких фонарей. Мы были похожи не на старателей, а на похоронную команду, идущую рыть могилу.

Плац встретил нас тишиной и ветром, который гулял по огромному пустому полю, поднимая пыльные вихри. Вдалеке желтыми светлячками горели окна казарм, но здесь, на окраине стрельбища, царила тьма.

— Туда, — шепнул я, указывая на темную громаду земляного вала.

Мы подошли к тыльной стороне насыпи. Вал был высотой в два человеческих роста, местами осыпавшийся, местами поросший жесткой, пожухлой травой.

— Штырь, на стрему, — скомандовал я. — Вон в те кусты. Лежи тихо, как мышь под веником. Слушай ночь. Если что — свисти.

Мелкий кивнул и растворился в темноте.

Мы с Кремнем и Сивым, которого взяли как тягловую силу, поднялись к основанию осыпи.

Я развернул медную сетку. Она тускло, маслянисто блеснула.

— Значит так, — проинструктировал, стараясь говорить одними губами. — Сразу не копать. Сперва дерн снимаем. Аккуратно, квадратами. Траву в сторону. Когда закончим — землю обратно засыплем и дерном накроем. Чтоб утром солдаты ничего не заметили. Усекли?

Кремень недовольно сопел. Ему не терпелось вгрызться в землю.

— Да на кой? Кто там смотреть будет?

— Будет, — отрезал я. — Если увидят свежую яму — поймут, что кто-то копал. Поставят караул. И накроется наша лавочка. Делай как сказано.

Кремень, ворча, взял лопату. Острый штык, купленный за мое серебро, мягко взрезал дерн. Мы аккуратно отвернули пласты травы, обнажив темное, плотное нутро вала.

— Поехали.

Кремень размахнулся и с натужным кряхтением вогнал заступ в землю. Грунт был тяжелым. Лопата шла туго, со скрежетом встречая препятствия.

Он вывернул первый ком и швырнул его на сетку, которую мы с Сивым держали на весу за четыре угла.

Шурх.

Я начал трясти. Вправо-влево. Вправо-влево.

Это называлось «грохотать». Земля, сухая и комковатая, просыпалась сквозь ячейки, шурша, как сухие листья. Медная сетка пружинила, глуша удары камней.

На сетке остался мусор. Камни, щепки… и что-то еще.

Я поднес горсть к глазам, силясь разглядеть добычу в скудном лунном свете. Пощупал пальцами.

Среди обычных камней лежали тяжелые, серые комочки. Некоторые были сплющены в лепешку, некоторые сохранили форму, но были изогнуты.

Свинец.

— Ну? — нетерпеливо выдохнул Кремень, нависая надо мной.

Я протянул ему один комочек.

— Пробуй.

Атаман схватил пулю, сунул в рот и сжал зубами. Металл подался, оставив вмятину. Мягкий.

— Оу! — просипел он, и глаза его в темноте загорелись хищным, безумным огнем. — Свинец, Пришлый! Настоящий! Получилось.

— Работаем! — шепнул я.

И началась лихорадка.

Кремень копал как одержимый. Забыв об усталости, он швырял землю на сетку. Мы с Сивым трясли, выбирали пули, ссыпали их в мешок.

Копнул — просеял — выбрал — в мешок. Копнул — просеял — выбрал — в мешок.

Ткань мешка начала натягиваться, тяжелеть. Фунт, два, пять…

Азарт — страшная штука. Он пьянит сильнее водки. Кремень вошел в раж. Он уже не аккуратно вгонял лопату, а рубил с плеча.

Дзынь!

Лопата с лязгом чиркнула о какой-то камень. Звук в ночной тишине прозвучал как выстрел.

— Тише ты, медведь! — шикнул я.

— Да ладно, — отмахнулся Кремень, тяжело дыша. Пот катился по его лицу грязными ручьями. — Тут никого… Глянь, сколько добра! Еще чуть-чуть…

Дзынь!

— Стой! — Я перехватил черенок его лопаты.

Снизу, из кустов, раздался короткий, резкий свист.

Мы замерли. Кремень застыл с поднятым заступом, не успев бросить землю.

Тишина. Только ветер свистит в ушах да сердце колотится о ребра, как пойманная птица.

— Ложись, — одними губами скомандовал я, увлекая Сивого и сетку на землю.

Мы вжались в обратный скат вала, в грязную жижу.

Сначала я ничего не слышал. Потом сквозь шум крови в ушах пробились звуки.

Топ… Топ… Топ…

Тяжелые, размеренные шаги. Хруст гравия под подкованными сапогами. Скрип кожаной амуниции.

Из темноты, со стороны плаца, выплыл силуэт.

Часовой.

Он шел вдоль периметра вала, кутаясь в длинную серую шинель. Тень от фуражки скрывала лицо. Ну а самое веселое — на плече у него висела длинная винтовка. А на конце ствола, ловя тусклый свет луны, хищно и холодно блестел четырехгранный штык. Игла смерти.

Он прошел мимо нашего укрытия метрах в десяти.

Я рукой вдавил голову Кремня в грязь, чувствуя, как напряглись его мышцы. Атаман после бешеной работы дышал тяжело, с присвистом. Мне пришлось зажать ему рот ладонью, чтобы этот хрип не выдал нас.

Солдат прошел чуть дальше. И вдруг остановился.

Перестал топать. Замер.

Что-то его насторожило. Может, хруст ветки? Или тот самый звон лопаты?

Часовой медленно повернул голову в нашу сторону. Похоже, он смотрел сейчас прямо на нас.

Вдруг солдат резко сдернул винтовку с плеча.

Сухой металлический щелчок разорвал тишину.

Клац.

Глава 13

— Кто идет? — Голос солдата сорвался на фальцет. В нем был страх, смешанный с казенной злобой. — Стой! Стрелять буду!

Сухой, лязгающий щелчок затвора прозвучал в ночи как выстрел. Та-ак… Патрон в патроннике.

Кремень дернулся подо мной еще сильнее. Он, уличный волчонок, привык, что лучшая защита — нападение. И не понимал, что против винтовки на расстоянии в три метра у него нет шансов. Пуля калибра 4,2 линии — это примерно, как у мощнейшей снайперской винтовки. С такого расстояния она его не просто убьет — все кишки наизнанку вывернет!

Секунды текли как густая смола. Солдат топтался на месте, глядя в темноту под валом.