«Нарушитель… Нарушитель спокойствия…» — прошептали ее безгубые уста, и этот шепот подхватили другие сомнамбулы, появившиеся из соседних улиц. Они не выглядели злыми. Они выглядели как организм, отторгающий инородное тело.

Старик вжался в стену.

— Уходите, — прошептал он. — Пока не поздно. Или останьтесь. Или… вспомните. Вспомните все.

Он закрыл глаза, и искра сознания в них погасла. Его лицо снова стало пустым и безмятежным. Он поднялся и, не глядя на них, побрел прочь, сливаясь с толпой других спящих. Попытка контакта провалилась, но она дала Елене ключ — Скипетр боится памяти. Боится правды.

Они шли дальше, и город открывался перед ними. Проспект вел к широкой площади, а за ней…

Кремль, окутанный инеем. Башни — как ледяные иглы. Он парил в дымчатом мареве, словно мираж. Стены древнего Кремля были скрыты под наслоениями льда, который натек за долгие годы, создав новые, фантастические формы. Башни не просто были покрыты инеем — они превратились в гигантские ледяные сталактиты, острые и хрупкие на вид, уходящие своими иглами в бледное, молочное небо. Они переливались всеми оттенками синего и фиолетового, словно внутри них горел холодный, угасающий огонь. Это была не крепость, а кристаллическое образование, чудовищный по размерам морозный цветок.

И самое ужасное зрелище ждало их наверху. Над главной башней парила фигура птицы, собранная из чистейшего, искрящегося снега. Ее крылья были распахнуты в величественном порыве, перья вырезаны с невероятной, божественной точностью. Но она не двигалась. Она была застывшим мгновением, памятником собственному полету. Ледяные цепи, почти невидимые в мареве, опутывали ее лапы и крылья, приковывая к башне. Феникс — символ возрождения — был пленником, замороженным в вечном ожидании смерти, которая не могла к нему прийти, потому что он был уже частью льда.

И по мере их приближения к центру, они начали видеть людей.

Сначала это были лишь силуэты в боковых переулках, застывшие у окон. Потом они появились и на главном проспекте. Они двигались. Медленно, очень медленно. Их фигуры были закутаны в меха и ткани, выцветшие от времени и холода. Их лица были бледны, почти прозрачны, а глаза… Глаза были пусты. В них не было мысли, не было осознания. Они скользили по Елене и Даниле, не видя их, и продолжали свой путь.

Один из них, старик с бородой, покрытой инеем, нес в руках сверток. Он делал маленькие шажки, потом останавливался, замирал на несколько минут, а потом снова двигался. Его движения были лишены цели, они были ритуалом, смысл которого давно утрачен.

Другая, женщина с лицом фарфоровой куклы, стояла у ледяного дерева и гладила его кору, беззвучно шевеля губами. Издалека это можно было принять за нежность, но вблизи было видно, что ее пальцы в кровь содраны об острые грани льда, а на губах застыла не песня, а одно и то же бессмысленное слово, повторяемое снова и снова.

— Это не жизнь, — прошептал Данила, и в его голосе прозвучал ужас, настоящий, глубинный ужас, который не могли вызвать ни пустоши, ни ледяные стражи. — Это существование. Они… они как заводные куклы. В них нет души.

— Они спят, — сказала Елена, чувствуя, как боль города проникает в нее через ледяную руку, становясь ее собственной болью. — Они застряли в сне, из которого не могут проснуться. Скипетр… он не просто высасывает жизнь из города. Он высасывает ее из них.

Пытаясь найти хоть какое-то укрытие, они зашли в полуразрушенное здание, похожее на старый вокзал. И здесь, в углу одного из залов, Данила заметил нечто иное. Не лед, а оплавленный камень. Небольшой участок стены почернел, и лед на нем растаял, обнажив обугленную кладку. На полу лежало несколько обгоревших стрел с оперением из красного фениксового пера.

— Следопыты, — мрачно констатировал Данила, поднимая одну из стрел. — Они уже здесь. Пролезли, как крысы. И смотри, — он указал на узор оплавления, — они не просто прожгли лед. Они пытались выжечь сам шепот. Видишь эти символы?

Елена присмотрелась. Среди оплавленных линий угадывались древние руны огня, выжженные на камне.

— Они создавали барьер. Очищали пространство. Ненадолго.

— Значит, не все здесь подвластно Скипетру, — в голосе Данилы прозвучала надежда. — Есть способы бороться.

— И есть те, кто уже борется, — добавила Елена. — Но где они теперь?

Ответа не было. Только шепот снаружи, становившийся настороженным, почти враждебным, будто город почуял в этом месте чужеродную, опасную энергию.

Они дошли до центральной площади. Она была огромной, круглой, мощенной черным камнем, который просвечивал сквозь идеальный, как зеркало, лед. В центре площади бился источник — не воды, а чистого света, который вырывался из-под земли и растекался по площади жидкими золотыми ручьями, тут же застывая в причудливые узоры. Но свет этот был слабым, пульсирующим неровно, как аритмичное сердце.

И тут из самого источника, из его пульсирующего света, начал формироваться силуэт. Сначала это была лишь колонна мерцающего воздуха, но вот проступили черты — высокий рост, широкие плечи, лицо, высеченное из ветра и мороза. Это был Буран. Но не тот, что они встречали в лесу. Этот был больше, величественнее, одетый в мундир, напоминающий форму древних имперских генералов, весь сотканный из вьюги и сверкающих льдинок. Его глаза горели не синим, а почти белым светом, в котором не было ни тепла, ни жизни.

Он парил над источником света, его взгляд упал на Елену.

— Добро пожаловать в сердце Империи, Елена Ветрова, — его голос был подобен грохоту далекой лавины, мягкому и разрушительному одновременно. Он не звучал в ушах, а рождался прямо в сознании. — Мы ждали тебя. Хотя, глядя на это, — он медленно повел рукой, очерчивая круг площади, спящих людей, замерзшего феникса и поющие фонари, — ты, наверное, задаешься вопросом: чего же именно мы ждали?

Елена не отводила взгляда. Она чувствовала исходящую от него мощь, но это была мощь угасающей звезды — ослепительная, но обреченная.

— Я вижу не сердце, — тихо, но четко сказала она. — Я вижу гробницу.

Буран склонил голову, и в его ледяных чертах мелькнуло что-то похожее на печаль.

— Гробница — это тоже сердце. Сердце, которое перестало биться. Когда-то здесь кипела жизнь. Но баланс… хрупкая штука. Слишком много власти, сосредоточенной в одном месте. Слишком долгая зима. Скипетр был создан, чтобы поддерживать жизнь, но он может лишь консервировать смерть. Мы, Стражи Ветров, стали тюремщиками. А они, — он кивнул в сторону сомнамбул, бредущих по площади, — стали заключенными в своих собственных телах.

— Почему они так выглядят? — спросил Данила, не в силах оторвать глаз от женщины, продолжающей раздирать руки о ледяное дерево.

— Скипетр питается памятью, эмоциями, снами, — ответил Буран. — Чтобы город не умер окончательно, он медленно вытягивает все это из людей. Сначала уходят сны. Потом яркие эмоции. Затем воспоминания. Остается лишь оболочка, выполняющая простейшие ритуалы, чтобы поддерживать видимость порядка. Они не страдают. Они уже ничего не чувствуют. Это милость, в какой-то степени.

— Какая ужасная милость, — выдохнула Елена.

— Зима не бывает милосердной, — холодно парировал Буран. — Она просто есть. Трон ждет, Елена. Он ждет нового Хранителя. Может быть, твоя свежая кровь, твои незамороженные сны дадут ему еще одну тысячу лет такой жизни. А может быть… — он сделал паузу, и его белый взгляд стал пристальным, — ты пришла положить конец этой болезни. Но знай, конец болезни может стать концом пациента.

— А если я откажусь? Если я просто уйду? — спросила Елена.

Буран улыбнулся, и это было самое безрадостное зрелище, которое она видела.

— Уйти? Отсюда? Милая девочка, ты вошла в организм болезни. Ты или станешь его частью, или его лекарством. Третьего не дано. Скипетр уже почуял тебя. Твоя кровь Ветровых — как свежая вода для умирающего в пустыне. Он не отпустит тебя. Посмотри.