— Подожди! — крикнула Елена. — Как мне найти этот "третий путь"?

Последнее, что она услышала, был шепот, доносящийся уже из самого ветра: — Слушай землю, Ветрова. Она говорит с тобой. Просто ты никогда не слушала…

Когда видение исчезло, буран обрушился на них с новой силой, будто негодовал, что его на время лишили голоса. Елена стояла, не в силах сдвинуться с места. Слова "память", "защита", "отражение" звенели в ее ушах, сталкиваясь с заученными с детства заклинаниями.

— Он лжет, — прошептала она, но в ее голосе не было уверенности. — Должен же он лгать…

Данила тяжело дышал, его плечи были напряжены. Он смотрел туда, где исчезла птица, и в его глазах читалась борьба между долгом солдата и тем, что он только что услышал.

— Царь… — он произнес это слово с таким горьким недоумением, будто пробовал его на вкус и находил его чужим и ядовитым. — В учебниках говорилось, что он бежал. Или что его убили в подвале. А он… он просто испугался. И остался. Навсегда.

— А ты веришь ему? — спросила Елена, ища в его глазах опору.

— Я верю в лед, — мрачно ответил Данила. — Я видел, что он творит. И верю в твою бабку. Но то, что он сказал… о земле… — Он умолк, вглядываясь в снежную муть. — Когда я был мальчишкой, дед водил меня в лес по грибы. И говорил: "Земля — она живая. Если к ней с почтением, она и накормит, и приютит. А если нет… ну, сам знаешь, какие сказки бывают". Я думал, это просто старые байки.

В его словах была горькая правда. Замерзание не было похоже на сказочную кару. Оно было слишком всеобъемлющим, слишком безличным. Как землетрясение или потоп. Как реакция организма на болезнь.

Елена закрыла глаза, пытаясь отыскать внутри себя тот холодный покой, что помог ей спасти Данилу. Но теперь на него наслаивались новые образы: не ярость стихии, а ее безмерная, древняя усталость. Она представила не величественные дворцы, сковываемые льдом, а крестьянскую избу, в которой в один миг застыл пар над щами, а на лице ребенка — не боль, а чистое удивление. Не зло, а бесконечно грустный конец.

Она почувствовала, как что-то в ней откликается на эту грусть. Лед в ее жилах не горел теперь холодной ненавистью, а тихо печалился.

— Пойдем, — наконец сказала она, и в ее голосе прозвучала не решимость воина, а тяжелая покорность пути. — Но помни: мы идем не сражаться. Мы идем… понять.

Когда они вышли на лед Волги, ветер внезапно стих, будто река затаила дыхание. Перед ними открылась панорама невероятной красоты и ужаса. Широкая лента реки была скована льдом, но это был не обычный лед — он переливается всеми оттенками синего и фиолетового, словно огромный замерзший самоцвет. В некоторых местах лед был идеально прозрачным, открывая взгляду темную воду под ним.

— Осторожно, — предупредил Данила. — Лед слишком тонкий для такой ширины реки. Это… неестественно.

Елена медленно ступила на лед, и он отозвался под ее ногой мелодичным звоном, словно хрустальный колокольчик. С каждым шагом лед слегка подсвечивался, оставляя за ними светящийся след.

— Смотри, — тихо сказала она, указывая на лед у их ног.

В прозрачной толще плавали бледные тени — силуэты людей, лодок, древних поселений. Волга хранила в своей памяти все, что когда-то происходило на ее берегах. Но это были не просто тени — они двигались, жили своей застывшей жизнью. Рыбаки закидывали сети, женщины полоскали белье, дети играли на берегу — все это было запечатлено во льду, как в гигантском стеклянном музее.

Елена, заглянув вглубь, увидела не просто тени — она увидела лица. Женщину с ребенком на руках, старика с посохом, воина в доспехах. И ей почудился тихий, протяжный шепот, идущий из самой толщи воды:

"Ветрова… дочь льда и пепла… мы ждали… мы помним…"

Она отшатнулась, но голоса не умолкли. Они звучали теперь в ее сознании, переплетаясь с голосом ворона, с воспоминаниями бабушки.

— Что? — резко спросил Данила, видя, как она побледнела.

— Ничего, — соврала она, делая следующий шаг.

Но это было не "ничего". Лед под ногами пульсировал в такт ее сердцебиению. Морозные узоры на ее руке светились мягким синим светом. Она чувствовала, как что-то в ней откликается на печаль этой замерзшей реки, на боль земли.

Данила шел рядом, каждый его шаг был осторожен и выверен. Его глаза постоянно сканировали окружающее пространство, ища опасность не только в буране, но и в самом льду.

— Следы, — внезапно сказал он, указывая вперед.

На снегу, еще не успевшем полностью покрыть лед, виднелись отпечатки сапог. Но это были не обычные следы — они светились слабым алым светом, будто кто-то прошел по льду с раскаленными подошвами. Лед под этими следами был покрыт паутиной трещин, словно не выдерживал прикосновения Следопытов.

— Идут цепью, — мрачно заключил Данила. — Охотятся. Идут по нашему следу.

Елена почувствовала, как лед под этими следами трещит тоньше, будто сама река отторгала пришельцев. Она присела и осторожно прикоснулась к одному из светящихся следов. Ее пальцы едва не обожгло — следы были не просто теплыми, они излучали враждебную энергию, совершенно чуждую этому месту.

— Они не должны быть здесь, — прошептала она. — Река… она не принимает их.

Они шли дальше, и с каждым шагом Елена ощущала нарастающее давление. Воздух становился гуще, дышать было все труднее. А голоса… голоса в ее голове звучали все отчетливее.

"Ты должна выбрать, дитя льда… Путь воина ведет к погибели… Путь мудреца — к забвению… Но есть третий путь…"

— Ты слышишь? — обернулась она к Даниле.

— Слышу только ветер, — покачал головой тот. — Но что-то не так. Лед… он движется.

И правда, лед под их ногами теперь не просто трещал — он слегка колыхался, будто река пробуждалась ото сна. В просветах между снежными зарядами Елена видела, как в глубине плывут огромные тени — не человеческие, а какие-то древние, могучие.

— Духи реки, — прошептала она. — Они просыпаются.

Данила молча достал нож. Его лицо было напряжено. Он верил в то, что можно пощупать, в то, во что можно выстрелить. А здесь он был бессилен.

Внезапно лед под ними дрогнул, и из трещины брызнула черная вода. Но это была не просто вода — в ней плавали светящиеся частицы, похожие на звезды, и доносился запах времен года — весенних паводков, летних гроз, осенних туманов.

"Переправа начинается, Ветрова… Испытание памятью…"

Елена почувствовала, как сознание уходит куда-то вглубь, в толщу веков. Перед ее глазами проплывали образы: бабушка Евдокия, молодая, красивая, стоящая на этом же берегу; мать, которую она почти не помнила; длинная вереница женщин в белых одеждах — все Ветровы, все хранительницы. Она видела их жизни, их выборы, их жертвы.

— Я не могу… — прошептала она, падая на колени. Голова раскалывалась от напора чужих воспоминаний.

Сильная рука подхватила ее. Данила держал ее, его лицо было рядом, реальное и твердое в этом мире призраков.

— Можешь, — сказал он твердо. — Ты сильнее их всех. Я видел. Ты смогла пройти через огонь и лед. Сможешь и это.

Его вера стала якорем в этом море чужих воспоминаний. Она глубоко вдохнула и поднялась, чувствуя, как голоса в голове стихают, уступая место ее собственной воле.

Лед снова застыл, но теперь он был другим — он стал продолжением ее самой. Она чувствовала каждую его трещину, каждую пузырьку воздуха в его толще. И понимала, что может им управлять.

Она провела рукой над трещиной, из которой била вода, и лед послушно сомкнулся, затянув рану реки. Это было не приказ, а просьба, и лед откликнулся.

— Боже правый, — прошептал Данила, глядя на это.

— Они близко, — сказала Елена, вслушиваясь уже не в ветер, а в саму реку. — Очень близко. Но теперь я знаю дорогу.

Она протянула руку, и слой снега на льду расступился, обнажая чистый прозрачный лед. Под ним виднелся путь — не прямой и короткий, а извилистый, повторяющий древние символы, которые она узнавала из бабушкиных рассказов.