Прежде чем отцветет шиповник,
Я достигну ворот Драведи,
Чтоб кинжалу найти добычу,
И вернуться домой к закату,
Когда кровь злого бога Солнца
Обагряет пески пустыни…
Она положила травник на стол. Набросила на плечи кружевное покрывало — отчего-то теплый осенний день вдруг показался зябким. Девяносто семь ступеней вниз, к дверям.
— Лаура! Джез! Дедушка зовет!
— Мама, а правда мы скоро уедем?
Они уже пересекли Новый парк и сейчас поднимались по лестнице к боковым дверям палаццо. Джез по своей всегдашней привычке забежал вперед, прыгая со ступеньки на ступеньку. Внезапный визит к своему правящему тезке его только радовал: герцог души не чаял в единственном внуке, и привязанность эта была взаимной.
Лаура держалась за руку Эрме. На ее шелковом платье виднелись пятна травяной зелени, Белокурые волосы растрепались. Серые глаза — светлые, почти прозрачные, точь-в-точь как у ее отца, Энцо Маррано — смотрели с напряженным выражением, странным для ребенка. Это выражение всегда настораживало Эрме.
— Мы уедем? — повторила Лаура каким-то потерянным голосом.
Кто-то проговорился, раздраженно подумала Эрме. Сплетни расползлись настолько, что дошли до детской. Что еще она успела услышать?
— Возможно, Лорри. Ничего еще не решено, — мягко ответила она.
Джез обернулся, сердито уперев руки в бока.
— Она не поедет, да, кузина⁈ Она не должна уезжать! Здесь ее дом! Мне будет без нее скучно!
Это и мой дом тоже, малыш, подумала Эрме, и по доброй воле я бы его ни за что не покинула…
— Ничего не решено, — повторила она и, развернув кузена лицом ко входу, подбодрила его легким шлепком пониже спины. Вовремя: двери палаццо отворились, выпуская на крыльцо Оттавиано графа ди Таоро. Рукава его камичи были закатаны по локоть, в руке — чикветта. Судя по всему, призыв застал его во время тренировочного боя.
— Наконец-то, — проворчал он, угрюмо глядя на дочь и внучку. — Поторопитесь: ни к чему его бесить. И так уже…
Легионер, стоявший на страже, придержал тяжелую дверь, пропуская детей. Джез тотчас проскакал внутрь. Эрме отпустила руку дочери:
— Иди за Джезом, Лорри. Мы сейчас догоним.
Девочка повиновалась без особого желания. Эрме подождала, пока дверь закроется, и обернулась к отцу.
Оттавиано ди Таоро молча взирал на дочь, чуть задрав подбородок. Роста граф был, прямо сказать, совсем невеликого, и Эрме, даже в обуви без каблуков все равно была выше на голову. Обычно этот факт слегка смущал собеседников графа, но отнюдь не самого Таорца. Самому известному кондотьеру Тормары, ценнейшему активу Виорентийского герцогства и младшему сыну Лукавого Джеза было глубоко плевать, какое впечатление он производит. Он жил по своим правилам и те, кто ему мешал, сворачивали с дороги. Либо по доброй воле, либо…
Эрме чуть отступила назад, на ступень ниже. Теперь они смотрели друг другу в глаза. Особого облегчения это не принесло: взгляд у отца был жесткий. Таорца многие считали тяжелым и неприятным в общении человеком.
— Так он не в настроении? — спросила Эрме.
— Только не делай вид, что не ты тому причина, — дернул углом рта Оттавиано. — Не передумала?
— С чего бы, — пожала плечами Эрме. — Я не пересмешник, чтобы поутру запеть с чужого голоса.
— До чего ж ты упрямая, — с явной досадой проворчал Оттавиано.
— В кого мне быть податливой глиной? — ответила Эрме. — Напомни, я что-то подзабыла.
— Не дерзи, — Оттавиано дернул дверные ручки. — И так голова звенит…
Они прошли под своды палаццо во внутренний дворик-кортиле. Здесь журчал малый фонтан питьевой воды. Посреди на постаменте возвышалась статуя подростка — ловца жемчуга с раскрытой раковиной на ладони.
По лестнице с третьего этажа, громко стуча сапогами, спускался дядя Алессандро. Вид у него был довольно растрепанный, словно его только что силком подняли с постели. Одной рукой он застегивал крючки дублета, в другой держал кубок, из которого по пути пытался пить. Следом торопилась Маддалена, его жена и мать маленького Джеза. Судя по лицу женщины, встревоженному и озабоченному одновременно, весь неблагодарный труд по пробуждению мужа лег на ее плечи.
— Тавиньо! Где вы там? — крикнул Алессандро. Хриплый бас отразился от стен. Дядя не умел разговаривать вполголоса. Широкоплечий и краснолицый, словно вышибала в кабаке, он все делал громко, сильно и сплеча — веселился, ругался, дрался и мирился. Как Маддалена выдерживает столь буйный нрав, Эрме не представляла, но подозревала, что той бывает несладко.
Два у меня сына, клинок и таранное бревно, как любил говаривать дед. Изящество приходит с опытом.
— Дай-ка, — Оттавиано дождался, пока старший брат спустится по лестнице, без промедления отобрал кубок, сделал глоток и вернул обратно. — Что такое кислое?
— Чтоб наверняка пробрало, — ответил Алессандро. — А то все мысли слиплись.
Эрме встретилась глазами с Маддаленой и сочувственно кивнула. Братья, несмотря на разницу во внешности и характерах, были весьма дружны и частенько проводили свободные вечера за бутылкой-другой и обстоятельными беседами. Вот и вчера наверняка успокаивали нервы, сетуя на ослиное женское упрямство и провожая в себя бокал за бокалом. По отцу в общем-то не заметно, а вот дядюшке явно с утра тяжеловато.
Ничего, с легким злорадством подумала Эрме. Попросите вы у меня секретной настоечки от похмелья…
— Ты почему без меня фехтуешь, злыдень? — недовольно пробасил дядя, когда Оттавиано оставил клинок на каменной скамье.
— Да сколько можно ждать…
Джез-маленький бочком-бочком подобрался к беспризорной чикветте, но Маддалена тут же пресекла попытку завладеть оружием: притянула сына к себе и принялась расчесывать его всклокоченные волосы.
Эрме ждала, уже не размышляя, лишь наслаждаясь последними мгновениями покоя.
…Легионеров у летнего кабинета герцога отчего-то не оказалось, но у двери стоял Рамаль. Он раскрыл створки, и дядя Алессандро, разом опустошив кубок, перебросил его слуге и первым, как и подобает наследнику, шагнул через порог. Остальные чинно проследовали за ним, точно утиный выводок.
Эрме зашла последней. Лаура крепко сжимала ее пальцы своей ладошкой. Прадедушку она то ли побаивалась, то ли просто дичилась. Эрме часто выслушивала семейные сетования на излишнюю застенчивость своей дочери.
Возможно, здесь была и ее вина. Эрме отбросила лишние мысли. Каяться поздно.
Предстоял бой.
Летний кабинет герцога Джезарио располагался в конце длинной галереи. Окна глядели на кипарисовую аллею Нового парка и практически всегда были нараспашку — герцог не выносил духоты.
Здесь, в отличие от зимнего обиталища герцога, обстановка была предельно простой — ни гобеленов, ни лепнины, ни скульптур. Камина тоже не имелось — в дождливые дни кабинет обогревался углями жаровни и только. Стены были расписаны в серо-зеленоватой гамме. Ничего особенного, просто привычный пейзаж северо-восточной Тормары: горы, долины и пиниевые рощицы, тонущие в мягкой туманной дымке, которая расслабляла, но исподволь, почти против воли притягивала к себе взгляд.
Дед сидел в кресле у стола, в пол-оборота к дверям и вошедшим родственникам. На скатерти перед ним стоял бронзовый канделябр с одинокой зажженной свечой. Пламя при свете дня казалось едва различимым. Огонь сейчас — для чего?
Словно на троне, подумала Эрме, глядя на четкий профиль. Всегда на троне.
В отличие от большинства людей его возраста (а герцогу не так давно исполнилось семьдесят пять), Джез Гвардари не расплылся и не сгорбился. Он почти не изменился за все те годы, которые Эрме его помнила. Разве что морщин на не слишком красивом, но выразительном лице прибавилось, да зачесанные назад волосы сделались не седыми, но словно бы выцветшими, выгоревшими на солнце до желтизны. После смерти бабушки дед отпустил бороду — старинный обычай траура, но когда положенные дни скорби миновали, сбривать ее не стал, и теперь выцветшая щетина густо покрывала его щеки. А вот глаза точно остались прежними, и с этим взглядом Эрме предпочитала не встречаться.
