Последнее Эрме знала на личном опыте: в детстве она переболела снежным жаром и чудом выжила. Одна из юного поколения Гвардари. Она не знала, что было причиной: собственные ее жизненные силы, снадобья Руджери или одержимые старания бабушки, которая, едва встав после болезни и узнав о смерти внуков, тут же принялась лично выхаживать последнего ускользающего во тьму ребенка, вдрызг, до площадной брани, переругавшись с матушкой, которая уже смирилась, что потеряет дочь, и заказала по Эрме поминальные молитвы Непреклонным.

Целый год после болезни Эрме едва передвигала ноги, но все же оправилась, как и многие другие в Виоренце.

Но от пошествия или от «ржавого безумия» исцеления не существовало. Никто за столетия так и не понял толком, почему оно возникает.

Однажды человек полностью терял себя: переставал узнавать родню, говорить, забывал все и вся вокруг, кроме единственной неутолимой потребности — идти к неведомой цели, двигаться днем и ночью, забыв про сон и еду, пока не упадет от истощения. Кожа его трескалась и покрывалась истекающими кроваво-ржавым гноем язвами. Но даже тогда несчастные продолжали ползти, пока не умирали. Или пока им не помогали умереть.

Сколько костей таких невольных одержимых бродяг лежало по канавам вдоль дорог Тормары, знали одни Непреклонные. Когда «ржавый бродяга» шел, все живое бежало прочь, ибо больной непонятной силой вовлекал людей в свое безумие. Чаще всего достаточно было пары-тройки минут близкого, глаза в глаза, контакта, чтобы подчиниться воле «ржавого безумца» и последовать за ним в безнадежный путь. Заранее предсказать, кто выдержит встречу, а кто пойдет, было невозможно.

Главную беду быстро почувствовали те лекари прошлого, кто еще не зная, что исцеление невозможно, но уже понимая, что больного нельзя выпускать на открытое пространство, пытались ограничить его свободу. Восемь из десятка гулен при попытке прервать дорогу в никуда впадали в дикую ярость и начинали убивать все живое вокруг. Безумец становился зверем.

В Века без Луны вспышка «ржавого безумия» прокатилась по всей Тормаре от Греард до моря. «Шли» целые деревни и городки. Кровь и смерть Колесом Бездны катились по дорогам. Все чаще встречались свидетельства, что пошедшие начали пить кровь жертв. Некоторые безумцы от этого погибали, но большинство наоборот обретали жизненные силы на продолжение пути и даже некоторое подобие утраченного рассудка — они становились изворотливее и стремились ускользнуть от преследования.

Одно за другим тогдашние государства полуострова, спасаясь от страшной заразы, принимали позорный и жуткий закон: любой пораженный «ржавым безумием» должен быть убит на месте.

Мир покатился в пропасть, а потом болезнь внезапно словно сама собой пошла на спад, и законы со временем смягчили, разрешив лекарям все же на свой страх и риск пытаться исцелять «тихих гулен». И, видят Благие, лекари пытались, но без толку. «Гулены» все так же одержимо пытались вырваться на волю и либо умирали в заточении, либо заражали или расправлялись с теми, кто пытался помочь. Ни одного случая исцеления. Ни единой надежды. Лишь отчаяние и смерть.

Приметы пошедшего, словно признаки некоего демона, и по сей день фламины заучивали с детворой наравне с молитвами Благим.

«Аще лик ровно ржой изъеденный, аще очи ровно угли горящие, аще испарина на челе, аще немота, аще забвение себя и мира, аще тяга идти неодолимая есть сие гибель ржавая».

Пожалуй, законы против «ржавого безумия» были тем единственным, что скрепляло герцогства Тормары. Менялись правители, города грызлись меж собой, заключая и расторгая союзы, но законы против «гулен» были едины и неизменны. Убей пошедшего, чьи руки уже обагрены кровью, ибо смерть уже убившего «ржавого безумца» — зло неизбежное. Ибо иначе он убьет тебя.

Кошмарный сон любого тормарского врача, потому что лекарь, встретившийся с этим злом и явственно опознавший гулену, обязан был возглавить борьбу. Сбежавший и уклонившийся лишался лекарского знака, права практиковать и записывался в Реестр Отступников Виорентийской Школы, Фортьезского Магистериума, Метофийского Братства и полдюжины других мелких медицинских школ, как предатель и трус.

Эрме так надеялась никогда не встретиться с этим злом. Благие до поры миловали. Она еще ни разу не видела живого пошедшего. Только посмертные слепки в Школе да цветные рисунки в учебнике. В последние лет двадцать вспышки были редки и кратки. Вот Фернан Руджери говорил, что в молодости дважды сталкивался с болезнью лично и еще дважды выезжал на расследования последствий. Однако он, обычно щедро делившийся с Эрме подробностями случаев из своей обширной практики, здесь ограничивался кратким: «сделал, что мог, а мог я мало».

Эрме могла лишь предполагать, что ожидает там, за поворотом усаженной липами аллеи.

Но одно было яснее ясного — ничего доброго.

Липовая аллея оказалась неожиданно длинной. Они двигались неторопливой рысью, озираясь по сторонам и всякий миг готовясь к нападению. Но до времени все было спокойно, лишь деревья шелестели тяжелой запыленной листвой.

Липам полагалось цвести, но жара убила и цветы, и медовый аромат.

Первым знаком был труп собаки. Беспородная черно-белая псина валялась в пыли, выставив неестественно заломленные лапы. Кровь из разорванного горла темной лужей растеклась вокруг, впитавшись в дорожную пыль. Над собакой уже вовсю вились жирные зеленые мухи.

Ройтер, вскинувший было кулак, опустил его.

— Собака-то почему? Неужто так голоден был? — хрипло спросил Эбберг.

— Может, выла?

— Ему все равно, — сказала Эрме. — Собака, кошка, человек — любая живая тварь…

Она смотрела в сжатую в предсмертном оскале пасть и вдруг поняла, что еще чуть-чуть — и повернет назад. Опозорится на весь белый свет.

— Капитан…

— Ройтер, что встал? Мертвой псины испугался? — рявкнул Крамер, и Стефан резко послал коня вперед, словно разрывая вязкую паутину.

Блудница косилась на падаль, нервно прядая ушами.

— Надо, красавица, — прошептала Эрме, наклоняясь к голове кобылы и ласково глядя ее по шее. — Надо.

Больше всего Эрме боялась, что они опоздали, и деревня полна «гулен». Что делать тогда? Убираться прочь, дожидаясь подкрепления, а после ставить заграждения и отстреливать из арбалета каждого, кто попытается прорваться? Каждого мужчину, женщину, ребенка, ветхую старуху, ибо будет ужене понять, кто «тихий», а кто нет?

Благие, не допустите! Если суждено пролиться крови, пусть это будет малая кровь.

И потому, когда дорога вырвалась из аллеи и свернула к домам, и Эрме различила гул голосов, она возблагодарила Благую Инфарис со всей страстью. В деревне были живые люди. И не просто были — они орали, спорили и ругались.

Словом, делали все то, что свойственно нормальным людям.

Ройтер тоже услышал голоса. Приободренный звуками брани, он пришпорил коня, и они бодрой рысью ворвались на пыльную деревенскую улицу и пронеслись по ней, распугивая кур, навстречу группе людей, гудевшей неподалеку от одного из домов — здания в два этажа, выступавшего из зарослей желтой акации.

Завидев всадников, толпа прекратила ор и вопли. Люди развернулись, уставившись на Эрме и греардцев так, словно они были Вестниками Зари и только что свалились с неба вместе с лошадьми и оружием.

Наверно, со стороны это и впрямь выглядело как чудо.

Здесь было человек с пятнадцать мужчин и парней и около десятка женщин разного возраста. Все одеты по-крестьянскии вооружены — теми предметами сельского труда, что селяне при случае привыкли использовать в качестве оружия: вилами, цепами, серпами и кольями из оград. Двое мужчин держали в руке горящие факелы.Девчонок и молоденьких девушек Эрме не приметила: считалось, что они вследствие неокрепшего разума первые поведутся на пошедшего, а вот пара-тройка особо смелых мальчишек имелась: они жались к изгородям поодаль, готовые чуть что дать стрекача.