— Да, есть, я хочу поехать к Войцеховской и поставить точку.

Он опустил кружку в раковину и обернулся ко мне.

— Хорошая идея, — кивнула я. — Но давай сначала с утра съездим к Михаилу Федоровичу. Он ведь сегодня ненадолго приедет. А мне очень надо с ним поговорить.

— О чем? — приподнял бровь Егор.

— Мне необходимо кое-что ему показать, а вы встретитесь. Я вижу, как ты переживаешь.

— Вик, это можно сделать в любое время, после того, как я решу более насущные вопросы, — он сложил руки на груди.

Но отступать я была не намерена.

— Войцеховская решила отомстить тебе за дела Артема. И одно дело отдать деньги, доказав, что ты ничего не знал, и тогда уж поставить точку. И совсем другое — приехать к ней на поклон, — весь этот монолог я произнесла, не глядя на Егора. — Ты в любое время можешь поехать к ней...

Мужчина долго молчал, но потом нехотя кивнул.

— Спасибо, — произнесла я тихо, опустив голову. — Я пойду, приведу себя в порядок.

— Давай только сделаем это побыстрее, я, черт дери, хочу уже отпустить все это, — послышалось мне в след.

Ясное дело.

В ванной, включив воду в раковине, я уперлась лбом в холодное полотно двери. Я так устала бояться его потерять, прислушиваться к его словам, выискивать подтекст, видеть отчуждение. Слезы почти полились … Мне потребовалось минут пять и все свои силы, чтобы заставить себя двигаться. А пока чистила зубы, листала предложения о покупке студии от застройщика.

***

Михаил Федорович сам себе удивлялся. Потрясающая вещь память, он и не думал, что всплывет такое, мужчинам это не свойственно замечать, это больше Аленька. Хотя может быть это ее воспоминания, просто со временем для супругов, которые жили душа в душу, они стали общими.

— А я вам сейчас покажу! Так, где же он? А, вот!

Старый альбом был толст, красен корочками и на нем изображен был театр оперы и балета на главной площади родного города. Хранился он бережно в пакете между двумя томами большой советской энциклопедии. Тот, кто разорил квартиру, вытащил альбом из пакета, рассыпал фото, но не повредил. Они ему были не нужны. Михаил Федорович собрал, бережно вернув каждую на свое место.

И вот он-то лежит сейчас перед Викой и сыном. А внутри кусочек жизни семьи Зиновьевых, в него перестали добавлять фотографии, когда мальчишкам стало лет по шестнадцать. Там уже новые пластиковые, какие-то безликие пошли альбомы. А здесь еще фото крепились на картонные уголки к толстой выбеленной бумаге.

— Вот!

Отец развернул к сыну раскрытый на одной из страниц альбом.

— Вам тут лет по девять. Это ребята после конкурса музыкального, тут все: и родители, и учителя, и ученики, ну и родственники пришедшие.

В первом ряду чуть ближе к краю стоял Артем, вихрастый со светящимися глазам, чуть приоткрытым ртом и скрипкой в руках, рядом с ним Егор, стриженный почти под нолик, хмурый, потому что явно фотографироваться не хотел, да и присутствовать на собрании "бренчистов" тоже (ниже его достоинства), а между ними замерла девочка на голову ниже братьев. На голове одуванчик, волосы короткие светлые, торчат в разные стороны, огромные глаза на пол лица. Больше похожая на ангелочка или на анимешку. Она стояла близко к Егору, почти касаясь его руки своей, и, будто тонко деревце, тянулась к мальчишке.

— Ты ей даже портфель носил, помню, нравился ты ей жутко.

— Я? — Егор был искренне удивлен.

— Ты. А вот ее мать. Сейчас и не вспомню, как зовут.

— Вера... — пробормотал Егор.

— Точно, Вера. Они с нашей матерью дружили, все умилялись, как она на тебя смотрела. А Артем злился. Ой, как злился. Вы же тогда даже подрались из-за нее.

— Я... я не помню, — руки Егора подрагивали.

— Знатно ты тогда брату врезал, чуть руку не сломал. Все испугались, что он играть не сможет. А он бросил скрипку тогда и стал на пианино учиться.

Михаил Федорович покачал головой, углубившись в воспоминания.

— А потом они с матерью уехали в другой город. Это вам было уже лет шестнадцать. Эх, Артемка горевал.

— А почему я! Я! Этого не помню?! — Егор провел рукой по волосам.

— Ты, Егорушка, мне ближе по духу. Ты тогда весь в спорте был. Помнишь, как раз на соревнования по всем окружным областям колесил. Приходил домой тарелку щей наворачивал, и спать, а утром уже убегал в школу, а потом на тренировки. Не до девчонок было.

— Да, точно...

— А Темка уже тогда был летящий, у него другое на уме. Да и скрытный он, не в пример тебе. Хотя ты тоже хорош. Это вы потом сблизились.

Скрытность — это проказа братьев Зиновьевых, я это уже усвоила.

— Не хрена, пап, мы не сблизились! — Егор уронил голову на ладони. — Он жил своей жизнью, помощи не просил. Если бы он только сказал.

Михаил Федорович зажмурился. Чуть кольнуло сердце.

— Пап!

— Он плохое сделал? Все эти долги...

— Долги ерунда, он все отдал, оплачивал Насте лечение. Он к ней ездил постоянно, все эти годы после школы. У нее было что-то с сердцем. Я всего не знаю, но скорее всего в какой-то момент ситуация ухудшилась резко. Единственный, кто предложил ей помощь — клиника в Израиле. А там денег надо было немерено. И быстро...

— Сколько? — отец плотно сжал губы.

— Восемнадцать миллионов.

— Те самые, — сердце опять кольнуло.

— Артем, он... украл их у... бандитов считай. Только не успел их передать, Настя... Она умерла. А он...

Егор встал, подошел к окну и, отодвинув занавеску, посмотрел на заснеженный двор, где они играли в детстве, гуляли, и верили, что этот мир к ним может быть вполне лоялен.

— А теперь надо вернуть деньги.

— Как же это сделать?

Михаил Федорович покачнулся.

Егор и Вика бросились к пожилому мужчине, ругая себя, на чем свет стоит.

— Пап, пап, где лекарства?! Я нашел деньги. Их надо просто отдать. Вот я идиот! Все хорошо, пап! Я ведь не потому, мне просто... мне просто больно оттого, что я оказался ни тем, кому бы брат доверял!

— Нет, Егор! Он доверял! — выдохнул Михаил Федорович. — Он... понимаешь, он всегда тебя за старшего считал. Он твоего одобрения больше моего хотел получить. А девочка эта, он ее любил, но понимал, что ее сердцу не прикажешь...

— Тогда почему, почему, черт возьми, он не пришел, не рассказал?

— Он ведь деньги для нее взял?

— Да!

— Ты бы позволил?

— Нет... Да ... Черт! Я не знаю!

Вика, сидевшая рядом, вдруг чуть побледнела, хотя может Михаилу Федоровичу и показалось.

Они приехали с утра с одним единственным вопросом. Точнее он был у Вики. Она показала фото, где Настя и Артем стоят возле школы на выпускном.

И только тут Зиновьева старшего озарило, что да, была такая! Артем по ней сох, а она больше по Егору. Детский любовный треугольник на ровном месте. Помнил Михаил Федорович, что девочка тоже была талантлива в музыке, а в город другой мать ее увезла, потому что там по ее болезни доктор какой-то работал. Многие говорили, что она и до восемнадцати не дотянет, но дотянула!

И хоть Михаил Федорович еще до конца не понял, не осмыслил того, что узнал сейчас от сына и его девушки, но на душе у него стало совсем немножечко, но легче. Не был Темка плохим человеком, не был и все тут! Раз на все это пошел ради нее. Много ошибок совершил, глупостей, но разве не стоит человеческая жизнь этого?

— Погодите-ка, Вера-то уехала, но с Алей, пока та была жива, созванивались они. Был ее номер телефона где-то записан. Сейчас, — мужчина опять поспешил в свою спаленку, где только-только привел все в должный вид, копался он долго, пока не нашел блокнот с красными маками, в который Аленька записывала все самое важное.

— Вот, посмотрите, может и сменила, конечно, но вдруг. Вера... Вера... Вот Вера Васильевна Суркова.

— Суркова, — повторила как эхо Вика. — А у Насти другая фамилия. Трефолева.

— А! — озарило Михаила Федорович. — Там, по-моему, по отцу фамилию дали, он у нее военный был, погиб во второй Чеченской.