Кирилл слушал, не сводя с меня глаз.

— Взамен, — продолжил я, — я хочу тридцать процентов от чистой прибыли «Золотого Гуся». Пожизненно.

Кирилл застыл.

Потом вскочил так резко, что ящик чуть не опрокинулся:

— ТРЕТЬ⁈

Голос его грянул эхом по пустому залу. Варя вздрогнула. Матвей отпрянул.

Кирилл побагровел:

— Ты хочешь треть моего заведения за несколько рецептов⁈ Ты спятил⁈

— За спасение твоего заведения и за обучение новым приемам готовки, — спокойно поправил я, не вставая. — Есть разница.

— Это грабёж! — Кирилл начал мерить шагами, размахивая руками. — Обычный грабёж! Я — мастер! Моё заведение! Мои двадцать лет труда! И ты хочешь взять треть⁈

— Ты прав, — кивнул я. — Это твоё заведение. Твои двадцать лет. Только вот скоро всё это станет собственностью Белозёрова.

Кирилл замер.

— Давай считать, — я поднял палец. — Семьдесят процентов от работающего «Гуся» или сто процентов от ничего. Что выгоднее?

Кирилл развернулся ко мне:

— Дай мне рецепты за фиксированную сумму! Сто серебряных. Нет — двести! Я заплачу! Но не долю!

— Нет, — коротко ответил я.

— Почему⁈ — он сжал кулаки. — Ты же получишь деньги сразу!

— Потому что я не продаю рецепты, Кирилл. Я вкладываю в твоё заведение. Тот кто вкладывает получает долю, а не разовую выплату.

— Тогда… — он запнулся, подбирая слова. — Тогда десять процентов. Это справедливо.

— Нет.

— Пятнадцать!

— Нет.

— Двадцать! — голос Кирилла сорвался. — Двадцать процентов — последнее предложение!

Я откинулся назад, скрестив руки на груди:

— Справедливо было бы пятьдесят процентов. Потому что без меня через несколько дней у тебя будет ноль процентов от несуществующего заведения.

Кирилл замер, глядя на меня широко открытыми глазами.

— Ты же мастер, — продолжил я мягко. — Посчитай сам. Семьдесят процентов от полного зала или сто процентов от пустоты?

— Я… — голос его дрожал. — Я не могу просто отдать треть. Это моя жизнь. Двадцать лет. Я вложил в «Гуся» всё, что у меня было. Все деньги, силы и время.

— Я знаю, — кивнул я. — Поэтому я и спасу его, но за это ты заплатишь. Не деньгами — долей. Потому что я вкладываю не рецепты, Кирилл. Я вкладываю знания, которых больше нет ни у кого в этом городе, понимаешь?

Кирилл медленно сел обратно. Провёл обеими руками по лицу, потёр виски. Плечи опустились. Руки легли на колени — безвольно, как у человека, который больше не может бороться. Внутри него шла война. Гордость против отчаяния. Мастерство против банкротства.

Наконец он поднял голову. Глаза его покраснели — то ли от усталости, то ли от сдерживаемых эмоций. Голос, когда он заговорил, дрожал:

— Хорошо. — Он выдавил это слово, как будто оно обжигало язык. — Тридцать процентов. Пожизненно.

Кирилл сказал это как человек, подписывающий приговор самому себе. Голос звучал глухо, без прежней ярости. В нем слышалась горечь

Я встал, протянул руку:

— Мы оба слишком многое поставили на кон, чтобы проиграть Белозёрову.

Кирилл посмотрел на мою руку, потом на моё лицо. Секунда. Две.

Потом он встал и крепко пожал её.

— Александр… — он помедлил, подбирая слова. — Почему ты помогаешь мне? Мы же были врагами. Я почему-то думаю, что доля это не самое главное.

— Мы были конкурентами и здорово поспорили. Ты дрался честно и показал себя хорошим человеком, Кирилл. Если бы не это, я бы не стал тебе помогать, — поправил я. — А теперь у нас общий враг. Враг моего врага…

— … мой друг, — закончил Кирилл. Он кивнул, будто эта старая истина впервые обрела для него смысл. — Логично.

Он сделал шаг к двери, но я остановил его:

— Кирилл, подожди.

Он обернулся.

— Нам нужно начинать завтра с утра. Времени в обрез — четыре дня, помнишь?

— Помню, — кивнул он мрачно. — Что мне подготовить? Какое мясо? Дичь? Осетрину? — в его голосе прозвучала надежда. — У меня ещё остались связи. Могу достать что-то редкое. Оленину, может быть или дикого кабана.

Я усмехнулся:

— Никакого мяса пока. Запоминай что нужно.

Кирилл замер, нахмурившись:

— Как это — никакого мяса? Мы же будем готовить блюдо для элиты…

— Запоминай или запиши, — повторил я, не обращая внимания на его недоумение.

Он неохотно вытащил из кармана свои принадлежности. Приготовился писать.

— Сливки, — начал я, отсчитывая на пальцах. — Самые жирные, какие найдёшь. Литра три.

Кирилл записал.

— Белое вино. Хорошее, не помои. Кувшина два.

— Дорого, — заметил Кирилл, но записал.

— Сливочное масло лучшего качества.

— Это не проблема. — Кирилл поднял голову. — Что еще?

— Записывай дальше. Сыра фунта два. Если потверже найдешь — будет хорошо.

Кирилл кивнул, записывая. Пока всё звучало дорого, но логично.

— Свежий тимьян, лавровый лист и чеснок.

— Травы, — пробормотал Кирилл, записывая. — Хорошо.

— Белый хлеб. Вчерашний, чтобы был чуть подсохший. Буханки две.

— Для сухарей? — уточнил Кирилл.

— Именно.

Он записал, всё ещё не понимая, к чему я клоню.

Я сделал паузу. Выдержал эффектную тишину. Варя, Матвей, Угрюмый и Волк смотрели на меня с любопытством.

— И ещё, — я сказал это медленно, наслаждаясь моментом, — несколько мешков репчатого лука.

Кирилл замер, не поднимая головы от блокнота.

Варя тихо ахнула. Матвей переглянулся с Тимкой — оба вытаращили глаза.

Потом Кирилл медленно поднял взгляд: — Что?

— Несколько мешков лука, — повторил я, будто речь шла о самой обычной вещи на свете. — Репчатого. Среднего размера. Главное, чтобы был без гнили.

Кирилл моргнул: — Несколько… мешков… лука?

— Да, и ещё говяжьи кости. С мозгом и хрящами. Можешь взять самые дешёвые — те, что мясники почти даром отдают. Бери много сразу.

Кирилл стоял, глядя на меня, как на умалишенного. Матвей прикрыл рот рукой, сдерживая смех. Варя покачала головой, будто не веря услышанному.

— Лук? — переспросил Кирилл, словно не веря своим ушам. — Кости?

— Именно.

— Ты… — он сделал шаг вперёд, голос задрожал. — Ты хочешь, чтобы я спасал элитный трактир… луком и костями?

Я кивнул:

— Да.

— Это же… — Кирилл провёл рукой по лицу, пытаясь сохранить остатки самообладания. — Это еда бедняков! Лук! Из него же варят похлебку нищие!

— Да, но у вас так не будет, — возразил я спокойно. — У вас из них сварят один из самых дорогих супов в мире.

Кирилл застыл:

— Луковый суп? — он покачал головой, будто пытаясь прогнать безумный сон. — Ты предлагаешь мне луковый суп? В «Золотом Гусе»? Заведении, где подают жареных гусей целиком, поросят с яблоками, осетрину?

— Не луковый, — я поднял палец. — Луковый суп — это когда ты нарезал лук, кинул в воду и сварил. Это действительно еда бедняков.

Я подошёл ближе, глядя ему прямо в глаза:

— А то, что я покажу тебе завтра, называется «Суп Короля». Это совсем другое дело.

— Суп… Короля? — Кирилл нахмурился, но в его голосе появилась нотка интереса, несмотря на скепсис.

— Карамелизация лука, — начал я, отсчитывая на пальцах. — Медленный огонь, постоянное помешивание. Лук превращается из белого в тёмно-золотой, сладкий.

Кирилл слушал, но всё ещё недоверчиво морщился.

— Бульон из костей, — продолжил я.

Матвей что-то записывал. Варя слушала, приоткрыв рот.

— Карамелизованный лук заливается вином, — я продолжал, видя, что внимание Кирилла поймано. — Оно даёт кислинку, которая режет сладость. Тимьян и лавр — для аромата. Потом заливается бульоном и всё это томится ещё час.

— И это… всё? — спросил Кирилл неуверенно.

— Нет, — я усмехнулся. — Подача. В глиняный горшок наливается суп. Сверху кладутся гренки из белого хлеба, натёртые чесноком. На гренки — толстый слой тёртого сыра. И всё это ставится в печь.

Кирилл стоял молча. Я видел как в его голове разворачивалась картина.

— Это… — он запнулся. — Это правда может быть вкусно?