Все всегда меня недооценивают. Почему Петров должен быть исключением?

— Ты пырнула меня моим же, блять, ножом? Ты хоть представляешь, как долго я его искал? — спрашивает он, разглядывая золотой перочинный нож.

— Хм, если я должна угадать, я бы сказала, около шести недель? — Я вопросительно смотрю на него, приподняв бровь.

Михаил наклоняет голову. Его пристальный взгляд скользит по моему телу, останавливаясь на животе, после чего он снова смотрит мне в глаза.

— Ты ничего не хочешь мне сказать, котенок? — спрашивает он.

Он знает. Откуда, черт возьми, он знает? Это мой момент "бей или беги". Я не позволю ему отнять это у меня. Я поднимаю колено и бью его по яйцам, а правой рукой наношу удар по лицу. Этого достаточно, чтобы он ослабил хватку. Я толкаю его в грудь, и он падает назад. Затем моя рука тянется под журнальный столик и достает пистолет, который прикреплен снизу.

Целясь ему прямо в голову, я снимаю пистолет с предохранителя.

— Мне нечего тебе сказать Думаю, тебе пора уходить, — говорю я ему.

Михаил встает во весь рост, потирая рукой подбородок.

— У моего котенка есть когти. Хорошо. Они тебе понадобятся.

— Дверь в той стороне, если только ты не предпочитаешь выйти в мешке для трупов? — Быстро добавляю я. — В любом случае, мне все равно.

— Ты не станешь стрелять в отца своего ребенка, — уверенно говорит он.

Я смеюсь. Он понятия не имеет, с кем имеет дело, и, чтобы доказать свою правоту, я стреляю ему в руку.

— Какого хрена? — шипит он.

— Я убила собственного отца, когда мне было восемь. Ты действительно думаешь, что я буду испытывать угрызения совести, убив тебя?

На его лице отражается изумление, когда он закрывает рану на руке. Затем он улыбается. Этот парень, должно быть, жаждет смерти, раз вломился в мою квартиру и теперь стоит передо мной, пока я направляю заряженный пистолет ему в голову.

— Ты интересная, но, заметь, ты не отрицала, — говорит он.

— Чего не отрицала? — спрашиваю я.

Он вытаскивает палочку из кармана и протягивает ее мне.

— Ты беременна.

Я подумываю о том, чтобы сказать ему, что это не мое, что я не беременна. Вместо этого я решаю, что, наверное, будет лучше, если я просто заставлю его поверить, что ребенок не от него. Поэтому я одариваю его своей лучшей улыбкой.

— Ты думаешь, раз я беременна, значит, он твой? Это ужасно самонадеянно с твоей стороны, Михаил. Ты один из многих мужчин, с которыми я трахалась за последние два месяца. Хочешь поиграть в папочку? Найди себе другую девушку, которую можно обрюхатить, потому что, уверяю тебя, этот ребенок не твой, — говорю я ему.

Его челюсть сжимается, когда он приближается ко мне. Я не двигаюсь, по-прежнему направляя на него оружие. Он не останавливается, пока не оказывается совсем близко, и дуло пистолета не касается его лба.

— Ты лжешь, — говорит он, после чего протягивает руку, выхватывает пистолет и швыряет его через всю комнату.

Его рука обхватывает мой затылок, цепляясь за волосы. Прежде чем я успеваю среагировать, его губы прижимаются к моим. Его язык проникает в мой рот, и я на мгновение отвечаю на поцелуй, но потом здравый смысл берет верх и напоминает мне, что он враг. Я прикусываю его язык, и он быстро отстраняется.

— Ты, блять, укусила меня, — говорит он.

— Если попытаешься засунуть в меня еще какую-то часть своего тела, я ее отрежу, — говорю я ему.

— Ты передумаешь, котенок. Ты будешь умолять меня заполнить все твои дырочки.

— Я скорее перережу себе вены, чем стану умолять тебя о чем-либо. — И я говорю серьезно. Я ни о чем и никогда не буду умолять Петрова.

— Скажи мне, ты собираешься навредить этому ребенку? — спрашивает он.

— Что? Нет, — отвечаю я. — К тому же это не твое дело.

— Хорошо. Я буду на связи, — говорит он, отпускает меня и уходит. Но перед этим останавливается и бросает через плечо: — О, Изабелла, все, что касается тебя, только что стало моим делом.

Я смотрю ему вслед и спрашиваю себя, почему я не застрелила его. Что, черт возьми, со мной не так? Я не могу допустить, чтобы эта новость стала достоянием общественности, и он это знает. Бьянка – единственный человек, который знает, что я беременна, и она понятия не имеет, кто является донором спермы.

Звонит мой телефон. Я достаю его из сумки и вижу на экране имя своего дяди.

— Дядя Ти, как дела? — спрашиваю я его.

— Хорошо, как ты, Белла?

О, черт, только бы он не догадался. Скрыть что-либо от моей семьи практически невозможно – они всегда находят способ совать нос в мои дела, – но я готова продать душу, чтобы сохранить этот секрет.

— Хорошо. Что случилось?

— Мне нужна услуга. Встретимся за завтраком, — говорит он.

— Хорошо, — соглашаюсь я. Потому что, ну, никто никогда не отказывает этому человеку.



Наверное, мне следовало договориться о встрече с дядей за ланчем. Я не учла, что сегодня утром буду чувствовать себя паршиво. Надев огромные солнцезащитные очки, я вхожу в ресторан и быстро осматриваю интерьер.

— Белла. — Дядя Ти встает из-за стола и обнимает меня. Я обнимаю его в ответ, пока он не отстраняется, чтобы оглядеть меня. — Что случилось? — спрашивает он меня.

— Ничего. Просто ночь была более бурной, чем я планировала, — вру я, надеясь, что он поверит, что у меня просто похмелье.

— Ладно, садись, — говорит он, отодвигая мне стул, и добавляет: — У меня есть для тебя работа.

Я приподнимаю бровь.

— А папа знает об этом? — Мой отец терпеть не может, когда я выполняю работу для кого-либо из членов семьи. Меня это не останавливает, но я знаю, что, будь его воля, я бы сидела взаперти в башне, без какого-либо контакта с внешним миром.

— Теперь знает. — Голос позади меня заставляет меня обернуться. — Бел, ты заболела? — спрашивает меня папа.

— Нет, я в порядке, папа. — Я вскакиваю на ноги и обнимаю его чуть крепче и чуть дольше, чем обычно, потому что мне очень нужны его объятия. Затем я ослабляю хватку и возвращаюсь на свое место, а отец садится рядом со мной.

— Ти, что, черт возьми, происходит? — спрашивает папа.

— Как я уже говорил, прежде чем ты грубо прервал мой завтрак с племянницей, у меня есть для нее работа, — отвечает дядя Ти.

— Она моя дочь. — Папа указывает на себя. — И не обязана выполнять для тебя какую-либо работу.

— Нет, не обязана. Именно поэтому я всегда давал понять, что ее участие необязательно. — Дядя смотрит на меня и протягивает мне листок бумаги. — Вот.

Я разворачиваю его, и мои руки дрожат, когда я читаю два слова, нацарапанные посередине. Михаил Петров.

— Почему? — Спрашиваю я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно. Ровно. Сдержанно.

— Он рыскал по нашей территории. Не знаю почему, но его нужно убрать. — Дядя Ти пожимает плечами.

— Я сделаю это. — Отец выхватывает листок у меня из рук.

— Нет, папа, я сама. — Я выхватываю его и засовываю себе в лифчик, зная, что ни один из них не попытается теперь его забрать.

— Это нечестно. И я не хочу, чтобы ты это делала, — говорит мне папа.

— Знаю, но я хочу, — настаиваю я.

— Мы обсудим это позже, — фыркает он, хмуро глядя на моего дядю.

— Это была идея Анжелики, а не моя, — признается дядя Ти.

— Это была мамина идея? — спрашиваю я, не в силах скрыть своего потрясения.

— Ага. — Дядя Ти кивает мне, прежде чем повернуться к моему отцу. — Ты когда-нибудь пытался отказать моей сестре?

— Да, — невозмутимо отвечает папа. — Это не так уж и сложно.

— В самом деле? Может, мне позвонить ей сейчас, чтобы ты мог сказать, что Бел не будет выполнять эту работу? — Дядя Ти достает телефон из внутреннего кармана пиджака.

— В этом нет необходимости. Я живу с этой женщиной, сплю с ней в одной постели. Уверен, что сам смогу сказать ей об этом. — Папа улыбается.