– О? Вот это нрав, – усмехнулся он, поднимая её на руки.

– Где, чёрт возьми, ты был?! – выдохнула она, почти рыча, забыв о почтении.

– Тсс. Потом. Держись. Можешь идти сама? – он говорил тихо, почти шёпотом, но в голосе звучала сталь – холодная, как лезвие, заточенное на камне под лунным светом. Каждое слово – будто удар кузнечного молота по наковальне, чёткое, неумолимое, лишённое сомнений.

Елена отрицательно качнула головой, и прядь её тёмных, пахнущих дымом и жасмином волос упала на влажное от пота лицо. Она прижалась к нему крепче, будто он был последним берегом в бушующем океане боли. Под пальцами она чувствовала упругость его мышц – напряжённых, как тетива перед выстрелом, – каждое движение отдавалось в её теле вибрацией, будто сердце его билось не только в груди, но и в её собственных жилах. Тело Ильи было горячим, как раскалённая печь, но от него веяло странным, почти магическим спокойствием – таким, какое бывает в тишине перед рассветом, когда ночь уже сдаёт свои позиции, но день ещё не набрал силы. Словно буря бушевала только в ней, разрывая изнутри, оставляя после себя пепел и дрожь.

Он нёс её сквозь хаос улицы, лавируя между людьми, которые бежали, словно призраки из кошмара – с расширенными зрачками, с криками, застрявшими в горле. Дым полз по земле, как живой, окутывая ноги прохожих серыми щупальцами. Визг сигнализаций резал слух, будто стекло по стеклу, а гул сирен наводил на мысль о древних рогах, возвещающих о конце света. Запах горячего металла, мокрого асфальта и чьего-то испуганного пота смешивались в головокружительный коктейль – горький, острый, с оттенком озона и гари, будто сам воздух сгорал от напряжения.

– Эй, нам нужен пикап, – бросил Илья в коммуникатор, голос его дрожал не от усталости, а от сдержанного гнева – как у хищника, чьё терпение на исходе.

– Ты говорил, что ездить вместе опасно, – прошептала Елена, уткнувшись лицом ему в грудь. Её губы касались ткани его куртки, и каждый выдох был тёплым, как шёпот в темноте. – Ты сам говорил… что мы не должны...

– Случай особый, – перебил он, и в голосе его прозвучало что-то тёплое, почти нежное, но тут же замаскированное лёдком. – К тому же просто не могу нейтрализовать яд в теле своего ученика. Не сейчас.

– Тсс. Пикап на следующем перекрёстке, – откликнулся кто-то на другом конце связи, голос был приглушён, как будто говоривший стоял за толстой стеной изо льда.

Илья выдохнул – коротко, с облегчением, будто сбросил с плеч мешок с камнями. Но расслабиться не успел. Елена дрогнула в его руках, как лист на ветру, и вся её воля, державшаяся на честном слове и последних остатках разума, лопнула, как струна, перетянутая слишком туго. Яд выжег остатки самообладания, оставив после себя пустоту, наполненную жаром и безумием. Её пальцы скользнули по его спине, цепляясь за ткань, будто искали опору в рухнувшем мире. Затем – по груди, медленно, почти ласково, но с такой силой, что под кожей проступили красные полосы. Дыхание её стало горячим, сладким, как испарения сирени в июньскую ночь, и касалось его шеи, оставляя мурашки. Пронзительный взгляд, полный боли и гнева, сменился томным, почти животным блеском – глаза потемнели, стали глубокими, как провалы в ночи, и опасно влажными, будто в них отражался дождь, который так и не пролился.

– Чёрт… что за адскую смесь ей вкололи? – мысленно ругался он, чувствуя, как по спине бегут мурашки. – Держись, Синицын. Если узнает — снесёт всё к чёрту, включая меня. И, чёрт возьми, будет права.

Они почти достигли угла, когда Елена резко потянулась к его губам – рывок, как у раненой птицы, которая в последний миг пытается улететь. Илья успел отвернуться, но не уклонился полностью – подставил шею. Острая боль вспыхнула на коже, как удар раскалённой иглы. Она впилась в него, не целуя, а кусая – как зверёк, теряющий разум от страха и тоски.

– Хнннгх! – он стиснул зубы, но не оттолкнул. Только сжал её крепче, будто боялся, что она рассыплется в его руках. – Малышка, если не умеешь ставить засосы – не грызи, как мясник! Я не свинина на рынке, чёрт тебя дери….

В этот момент раздался короткий, настойчивый сигнал – бип-бип! – грузовой фургон.

Илья рванул к машине, прижимая Елену к себе так, будто боялся, что ветер унесёт её. Он открыл дверцу, закинул её внутрь с ловкостью, привычной к чрезвычайным ситуациям, сам скользнул следом, будто тень, сливающаяся с ночью. Двери захлопнулись с глухим тхук – и уличный хаос остался за бортом, будто за стеклом аквариума. Хорошо хоть – уличные зеваки не увидели этого спектакля, где боль и страсть танцевали один безумный вальс.

Внутри пахло озоном, старым кожзамом и чем-то металлическим – кровью или боеприпасами. Свет тусклой лампочки под потолком дрожал, окрашивая кожу Елены в болезненно-жёлтый оттенок. Она, не теряя времени, оседлала его талию, прижалась всем телом, будто пыталась влиться в него, раствориться. Её дыхание обжигало шею, пальцы впились в его плечи, а губы, всё ещё влажные от его крови, приблизились к уху.

– Ты проклятый аферист, – прошипел он, глядя на неё снизу-вверх, и в её глазах вспыхнул огонь – не любви, не страсти, а чего-то древнего, зыбкого, как отражение в треснувшем зеркале. – Чудовище в человеческом обличье. Даже на ученицу руку поднял….

Голос её был слишком мягок, слишком тёпл, слишком дрожащ – чтобы звучать угрожающе. Скорее, как признание. Как мольба. Как приговор, который она не могла произнести вслух.

Синицын только успел втащить обезумевшую Елену в машину, как из-за перегородки водительского сиденья раздался холодный, чуть хриплый женский смешок. Звук напоминал скрежет лезвия по стеклу.

– Ты, проклятый мошенник, – голос прозвучал с ядовитой насмешкой, – ты и вправду зверь в человеческом обличье. Даже на собственного ученика руку поднял.

Илья не повёл и бровью, хотя слова вонзались в голову острыми иглами. Его взгляд скользнул по Елене. Лицо девушки лихорадочно горело, кожа блестела от испарины. Глаза затуманены, дыхание горячее и частое, руки метались, цепляясь за его рубашку, за сиденье, за ремни – за всё, что попадалось. Но, к счастью, ни ран, ни переломов, ни следов внешних травм. Только яд, только этот проклятый жар, гнавший её в безумие.

– Да-да, я чудовище, – отозвался Илья, сухо и спокойно, – поэтому, чтобы не причинить ей ещё больше вреда, могу ли я попросить вас заняться детоксикацией?

Голос за перегородкой смолк, но ощущение колкой усмешки витало в воздухе, как запах озона после удара тока.

***

Когда Елена очнулась, мир качался, будто она лежала на зыбком мосту над бездной. Сквозь слегка приоткрытое окно машины врывался свежий ветер, пахнущий мокрым асфальтом, бензином и чем-то сладковатым – может, ночными.

Под щекой – упругая поверхность, теплая, едва пружинистая. Осознав, что это вовсе не подушка, а грудь Ильи, девушка резко дернулась и попыталась подняться. Но, если бы не ладонь Ильи, мягко перехватившая её движение и защитившая от удара, её лоб встретил бы металл крыши.

– Мы ещё не доехали, – тихо сказал он, голосом низким и глухим, будто из глубины, – потерпи чуть-чуть.

Тихая потерла виски, пытаясь унять головокружение. Мир перед глазами дрожал, словно отражение в воде после брошенного камня.

– Э-э… Почему я здесь сплю? Что, чёрт возьми, произошло?

Голос прозвучал хрипловато, но в нём уже теплилось раздражение. И только тогда она осознала, насколько плотно прижата к Илье Синицыну. Чувствовала тепло его тела, ритм дыхания и запах – смесь свежего ветра и легкой терпкости мужского одеколона. Хотелось отодвинуться, но тесный салон не оставлял места для маневра. Пришлось просто откинуться назад, насколько позволяли сиденья.

– Это длинная история, – отозвался Илья, голосом спокойным, но чуть уставшим. – Но сперва представлю тебе того, кто только что спас тебе жизнь – врача, который провёл детоксикацию.