Я всегда знала: у нас нет будущего. Мы слишком разные, наши пути ведут в разные стороны. Это было ясно с самого начала — просто я позволила себе ненадолго поверить в сказку.

Рано или поздно всё закончилось бы. И чем дольше мы были вместе, тем больнее было бы потом. Я видела это. Чувствовала. Потому и оттолкнула — чтобы не дать себе увязнуть глубже, чтобы не позволить этой привязанности поглотить меня целиком.

Но почему же тогда так больно? Почему внутри всё рвётся на части, будто я не просто закрыла дверь, а разорвала что‑то жизненно важное?

Я уткнулась лицом в колени, пытаясь унять дрожь. В голове крутилось одно: «Так надо. Так правильно». Но сердце не слушалось, оно кричало другое — то, что я боялась признать.

Всю неделю я была сама не своя. Не находила себе места, будто потеряла якорь в бушующем море. Внутри всё выворачивалось наизнанку: то жар опалял каждую клеточку тела, то ледяной озноб пробирал до костей, то внезапная слабость подкашивала колени. Мне до боли, до ломоты в пальцах хотелось позвонить ему, написать хоть слово — просто услышать его голос, низкий, бархатный, от которого всегда мурашки по спине. Сказать, что я ошиблась. Что не могу без него. Что я… влюбилась в него, как школьница — глупо, отчаянно, без оглядки, вопреки разуму и обстоятельствам.

Но каждый раз, когда пальцы сжимали холодный корпус телефона, в голове звучал ледяной, трезвый голос: «Так надо. Нам всё равно пришлось бы расстаться. Нас осудят. Никто не поймёт. Решат, что я соблазнила парня младше себя. Осуждение всё равно заставит его бросить меня — рано или поздно».

Эти мысли жгли изнутри, выжигали душу, но я цеплялась за них, как за спасательный круг, боясь отпустить. Лучше сейчас. Лучше резко. Лучше больно, но сразу — чем медленно умирать от каждого нового взгляда, от каждого прикосновения, от каждой улыбки, которую он дарит мне, от каждого «люблю», которое так и не прозвучало вслух.

Сегодня мне позвонила Аня и попросила заехать к ней. Сказала, что это очень важно.

Ехать к Ане домой — значит встретиться с Артёмом. Как я посмотрю ему в глаза после того, как выгнала его, словно бездомного пса? Как объясню, почему оттолкнула, когда больше всего на свете хотела прижаться к нему, вдохнуть запах его кожи и никогда не отпускать?

Я хочу его увидеть. Очень хочу — до дрожи, до спазма в горле. Но уверена, что он этого больше не хочет. Что для него я уже просто призрак из прошлого, который лучше не будить.

Когда я подъехала к их дому, машины Артёма не увидела. Значит, его нет дома. Сердце ёкнуло — то ли от облегчения, то ли от острой, неожиданной грусти, острой, как осколок стекла в груди. Может, Аня сказала, что я приеду, и он уехал, чтобы не пересекаться со мной? Скорее всего, так и есть.

Аня встретила меня на пороге. Глаза сияют, на лице — та самая улыбка, которую я помню с детства: искренняя, тёплая, немного смущённая. Она взяла меня за руки, заглянула в глаза и сказала:

— Я беременна.

Я обняла её, искренне радуясь за сестру. Но мысли мои были где‑то далеко — в той квартире, на том балконе, где всё рухнуло в один миг. Я представляла, как Артём сейчас где‑то ходит, дышит, живёт своей жизнью, и в этой жизни больше нет меня. Представляла его улыбку, его руки, его взгляд — и от этих картин внутри всё сжималось в тугой комок боли.

— Ты счастлива? — спросила я, стараясь, чтобы голос звучал ровно, не выдал бурю, рвущуюся наружу.

— Безумно, — ответила Аня, прижимая руки к животу. — Мы так ждали этого.

Я кивнула, улыбнулась, но внутри всё сжалось. Счастье сестры должно было наполнить меня теплом, но вместо этого я чувствовала лишь острую пустоту, зияющую дыру там, где когда‑то билось сердце. Потому что рядом с ней был человек, который любит её, хочет быть с ней, строить будущее. А у меня… у меня не было ничего, кроме страха, сомнений и воспоминаний, которые жгли душу, как раскалённое железо.

Мы сели за стол, Аня заварила чай, начала рассказывать, как они планируют всё устроить. Я слушала, кивала, улыбалась, но мысли снова и снова возвращались к Артёму. К его голосу, его прикосновениям, его запаху. К тому, как он смотрел на меня — будто я единственная женщина во вселенной.

«А если я позвоню? Если скажу, что передумала? Что готова бороться за нас, несмотря ни на что?»

Но тут же перед глазами вставали лица знакомых, шепотки за спиной, осуждающие взгляды. Я видела, как он постепенно отдаляется, как в его глазах появляется усталость от борьбы с общественным мнением, с моими страхами, с моей нерешительностью.

Нет. Так будет лучше. Для него. Для меня. Для всех.

Я допила чай, обняла сестру, пообещала помогать ей во всём. Она сказала, что хочет спать и ушла в свою комнату. А я… я пошла в комнату Артёма. Всё равно его не было дома.

Я медленно вошла, словно боясь нарушить священную тишину.

Рассматривала стены, кровать, понюхала его духи на полке — аромат, от которого колени снова подкосились. На кровати лежала футболка, которая ещё пахла им. Я поднесла её к лицу, глубоко вдохнула, и на секунду мир перестал существовать. Только этот запах, только эти воспоминания, только эта боль.

Положила футболку обратно, сделала шаг к двери. И тут из душевой вышел Артём — в одном полотенце, обмотанном вокруг бёдер.

О, мой Бог… Как же я за ним соскучилась. До боли в груди, до слёз, до судорожного вздоха. Я даже не услышала звук воды, пока рассматривала его комнату, погрузившись в свои мысли.

— Что ты тут делаешь? — спросил он безрадостным голосом, но в глазах — буря.

— Я… я была у Ани, — пролепетала я, чувствуя, как голос дрожит, как колени подкашиваются.

— Я понял. А тут ты что делаешь? — его тон резал, как лезвие.

— Думала, тебя нет дома. Машины нет… — я пыталась собраться, но слова путались, мысли разбегались.

— Ещё раз. Что ты делаешь в моей комнате? — Артём приближался ко мне всё ближе и ближе, как хищный зверь к добыче, каждое его движение — напряжение, каждая черточка лица — невысказанный гнев.

— Я… — я огляделась по сторонам, ища спасения, сделала шаг в сторону, чтобы сбежать, раствориться в воздухе, исчезнуть.

Но он успел меня поймать. Резко, почти грубо прижал к себе — и мир взорвался. Его губы нашли мои, поцелуй — жадный, отчаянный, полный невысказанной боли и тоски. Он целовал так, будто хотел выместить всю обиду, всю злость, всё то, что копилось в нём все эти дни.

А потом — резко развернул к столу, задрал мою юбку. Послышался шелест упаковки презерватива. Одно резкое движение — и он вошёл, не давая ни секунды на раздумья, не оставляя пространства для сомнений.

Я вскрикнула — не от боли, а от шока, от внезапного осознания, что всё это реально. Что он здесь. Со мной. Снова. Что его руки держат меня так крепко, будто боятся, что я исчезну. Что его дыхание обжигает шею, а сердце бьётся так же бешено, как моё.

Его движения становились всё быстрее, всё жёстче, но в них была не только страсть — в них была невысказанная любовь, боль, тоска. В каждом прикосновении — вопрос: «Зачем ты ушла? Почему ты сделала это?»

В какой‑то момент он замер, тяжело дыша. Я почувствовала, как его пальцы слегка расслабились на моей талии, как он прижался лбом к моей спине.

— Зачем ты пришла? — прошептал он, и в его голосе прозвучало не злость, а что‑то другое — то, что я боялась назвать. То, что заставляло моё сердце биться чаще.

Я не ответила. Не смогла. Потому что сама не знала ответа. Потому что пришла не осознанно — пришла сердцем, которое не слушалось рассудка, которое кричало: «Он мой. Он нужен мне. Без него я не цела».

После того, как мы оба взорвались от удовольствия, мир на секунду остановился — будто время замерло, оставив нас в этом мгновении, полном невысказанных слов и невыплаканных слёз. Потом он медленно отстранился, помог мне поправить одежду. Ни слова. Ни взгляда. Только тишина — тяжёлая, давящая, словно свинцовая плита, придавившая нас обоих.

Я повернулась к нему. В горле стоял ком, в глазах — туман из невыплаканных слёз. Хотела что‑то сказать — «Прости», «Люблю», «Не отпускай»… Но он уже отступил на шаг, лицо — каменное, взгляд — холодный, отстранённый.