«Она не придёт», — повторял я себе. — «Она даже не знает».

Кто‑то сунул мне в руку бокал с шампанским. Я поднял его, кивнул в ответ на чьи‑то слова, сделал глоток. Вкус не ощущался. Всё было как в тумане — яркие огни, громкие голоса, музыка, смех. Но где‑то за этим фасадом — только я и тишина.

— О, Артём, с днём рождения! — ко мне подошёл Макс, один из ребят из команды. — Ну что, отмечаем по полной?

— Конечно, — улыбнулся я. — Куда без этого.

Он хлопнул меня по плечу, что‑то сказал про завтрашнюю тренировку, про то, что надо бы собраться всей командой. Я кивал, отвечал, но мысли были где‑то далеко.

В какой‑то момент я отошёл в сторону, прислонился к стене. Взгляд скользнул по толпе: кто‑то танцевал, кто‑то оживлённо беседовал, кто‑то уже нырял в бассейн. Всё как всегда. Только не хватало одного человека.

«А вдруг она передумала? Вдруг сейчас войдёт?»

Я резко отвернулся от входа. Нельзя. Нельзя надеяться. Она ясно дала понять: всё кончено.

Музыка сменилась на медленную мелодию. Кто‑то начал танцевать парами. Я смотрел на них и вспоминал, как мы с Леной последний раз целовались в темноте кинотеатра. Как её тело прижималось ко мне, как её дыхание смешивалось с моим.

«Это была самая большая ошибка в жизни. Держись от меня подальше».

Слова снова резанули, как лезвие.

Я глубоко вдохнул, выдохнул. Поднял бокал, будто обращаясь к невидимому собеседнику:

— С днём рождения, Артём. Пусть хоть что‑то в этом году будет лучше.

И выпил до дна.

Потом ещё бокал, и ещё, и ещё.

Алкоголь тёплым потоком разливался по венам, приглушая острые края мыслей. Сначала стало легче — будто туман окутал воспоминания, размыл очертания её лица, приглушил звук её голоса. Я даже рассмеялся в ответ на чью‑то шутку, почувствовал мимолетное облегчение: может, так и получится забыть?

Но чем больше я пил, тем сильнее проступала реальность сквозь алкогольную дымку. Смех вокруг казался фальшивым, музыка — назойливой, голоса — слишком громкими.

— Артём!

Я обернулся и подумал, что это мираж. Стоял, раскрыв рот, не в силах поверить. Неужели это и правда она? Или я уже так сильно напился, что она мне мерещится?

— С днём рождения!

Нет, это она. Точно она. Её голос. Её цитрусовый аромат, который я ни с чем не спутаю.

— Что ты тут делаешь? — выдохнул я, всё ещё не решаясь сделать шаг навстречу.

— Олег попросил заехать, проверить, как ты тут себя ведёшь, — улыбнулась она, но в глазах читалось что‑то ещё. Что‑то, что я не мог разобрать.

— Значит, снова моя нянька? — попытался пошутить я, но голос дрогнул.

Она слегка приподняла бровь, будто оценивая моё состояние. Я вдруг осознал, насколько нелепо выгляжу: слегка покачиваюсь, глаза, наверное, блестят от выпитого, а в руках — очередной бокал, который я даже не помню, когда взял.

— Ну, — она сделала паузу, оглядывая шумную вечеринку, — кажется, нянька тебе действительно не помешает.

Я поставил бокал на столик, сделал шаг к ней. Расстояние между нами сократилось до пары шагов — достаточно близко, чтобы разглядеть каждую черту её лица, каждую тень в глазах.

— Ты правда здесь… — прошептал я, и голос дрогнул, будто каждое слово рвало горло изнутри. — Потому что отец попросил? Да? Я ведь ошибка?

Она вздрогнула, но тут же натянула маску холодности.

— Артём, не начинай. Я приехала сюда как твоя тётя. Проконтролировать ситуацию.

— А‑а‑а, — протянул я, и горький смех вырвался сам собой. — Вот оно в чём дело. Как моя тётя? Моя тётя, которая… которая скакала на моих пальцах месяц назад в кинотеатре.

Её лицо дрогнуло. Она попыталась скрыть это, но я успел заметить: за маской равнодушия — боль. Настоящая, живая.

— Зря я сюда приехала, — выдохнула она, отводя взгляд. — Ты не в себе. Тем более, кажется, дождь начинается.

— Не в себе? Да! Я не в себе! — выкрикнул я, чувствуя, как внутри всё горит. — И знаешь, кто в этом виноват? Угадай? Правильно — моя тётя, которая пудрит мне мозги!

Она резко развернулась, шагнула прочь. Каждый её шаг будто вырывал кусок из моей груди.

— Так, мне пора. Дождь и правда усиливается.

«Опять сбегает», — пронеслось в голове. И это было хуже всего. Хуже её слов, хуже дождя, хуже этой проклятой вечеринки за спиной.

— Стой! — рванул я за ней, голос сорвался на крик.

Она шла, не оборачиваясь, будто я — пустое место. Будто между нами ничего и не было.

— Стой, мы не договорили!

— Договорили, — бросила она через плечо, и эти два слова ударили сильнее любого удара.

Дождь усиливался — капли хлестали по лицу, смешивались с испариной, с чем‑то горячим, что жгло глаза. Я не понимал, плачу ли я или это просто дождь.

— Стой!

Она уже открыла дверь машины. Я рванулся вперёд, захлопнул её и с силой, смешанной с отчаянием, прижал Лену к кузову.

— Отпусти! — она попыталась оттолкнуть меня, голос дрожал, но в нём звучала сталь.

Я схватил её руки, зафиксировал, не давая вырваться. Её дыхание сбилось, глаза метали молнии — но за этим гневом я видел то, что она пыталась скрыть: страх. Страх перед тем, что между нами. Перед тем, что мы не можем контролировать.

— Ты не можешь просто так уйти, — прошептал я, глядя ей в глаза. — Не после того, как появилась, как дала мне надежду, а теперь снова собираешься исчезнуть.

— Нет у тебя никакой надежды, Артём! — выкрикнула она, пытаясь высвободиться.

Не думая, почти инстинктивно, я обхватил её затылок, притянул к себе и со страстью впился в её губы.

Это был не нежный поцелуй — это был крик, вырвавшийся без слов. Вся боль, вся тоска, всё отчаяние, копившееся месяц, выплеснулось в этом прикосновении. Я чувствовал, как её губы сначала сопротивляются, напрягаются, а потом — медленно, почти неохотно — поддаются.

Она попыталась оттолкнуть меня, но хватка ослабевала. Её руки, ещё секунду назад упирающиеся в мою грудь, вдруг безвольно опустились. А потом — едва ощутимо — пальцы скользнули вверх, вцепились в мои плечи, будто она искала опору, чтобы не упасть.

Дождь хлестал по нам, промочил одежду насквозь, но я не чувствовал холода. Только её тепло, только её дыхание, смешивающееся с моим. Только биение её сердца, которое я ощущал даже сквозь ткань мокрой куртки.

Когда я наконец отстранился, мы оба тяжело дышали. Её глаза были широко раскрыты, зрачки расширены, а на щеках — не то следы дождя, не то слёзы.

— Артём… — её голос дрогнул, сливаясь с шумом дождя.

Я прижался к ней ещё сильнее, чувствуя, как колотится её сердце — то ли от борьбы, то ли от того, что она пыталась скрыть.

— Скажи, — прошептал я, едва касаясь её губ. — Скажи, что у тебя нет ко мне никаких чувств. Скажи это. Ты не вспоминала этот месяц обо мне? Не думала? Не хотела меня видеть?

Она закрыла глаза, и по щеке скользнула капля — то ли дождь, то ли слеза. Молчание резануло острее ножа.

— Артём… — повторила она, и в этом звуке было столько боли, что у меня внутри всё сжалось.

— Не молчи, — выдохнул я. — Скажи, что не скучала. Скажи прямо сейчас, глядя мне в глаза. Если сможешь.

Её пальцы всё ещё цеплялись за мои плечи — то ли чтобы оттолкнуть, то ли чтобы удержаться. Я ждал. Каждая секунда тянулась бесконечно, будто время остановилось, оставив нас двоих в этом мокром, дрожащем мире.

Наконец она открыла глаза. В них — буря. Страх, гнев, тоска… и что‑то ещё. То, что она так отчаянно пыталась спрятать.

— Я… — голос сорвался. Она сглотнула, попыталась начать снова. — Я не могу… не могу сказать этого.

Слова повисли между нами, как раскалённая проволока. Я почувствовал, как внутри что‑то рушится — но не от боли, а от облегчения.

— Почему? — спросил я, и голос дрогнул, будто натянутая струна.

Она замерла, взгляд метнулся в сторону, словно искал путь к отступлению.

— Я… мне пора. Отпусти меня, — прошептала она, но в голосе не было твёрдости — только усталость и что‑то ещё, неуловимое.

— Нет, не отпущу, — я сжал пальцы чуть сильнее, не позволяя отстраниться.