В какой‑то момент, когда на экране пылали страницы книг, Лена тихо произнесла:

— Знаешь, я иногда думаю: а что бы выбрала я? Сжечь или запомнить?

Я повернулся к ней:

— И что?

Она задумалась, потом посмотрела мне прямо в глаза:

— Запомнить. Навсегда. Даже если придётся бежать, прятаться, но сохранить в себе. Потому что это — я. Мои мысли, мои чувства, мои книги.

Её слова повисли в воздухе, наполняя комнату особым смыслом. Я не ответил — просто кивнул. Потому что в этот момент мы поняли друг друга без слов.

Я молчал, глядя ей в глаза, и в груди разрасталось странное, почти пугающее чувство — будто мы вдруг оказались в каком‑то своём, отдельном мире, где есть только она, я и эти пронзительно честные слова.

— Знаешь, — тихо произнёс я, подбирая каждое слово, — мне кажется, ты из тех людей, кто действительно способен сохранить что‑то важное. Не только в памяти, но и в сердце.

Лена слегка наклонила голову, и в её взгляде мелькнуло удивление, смешанное с теплом.

— Ты так думаешь?

— Уверен. Ты умеешь видеть глубже, чем большинство. И ценить то, что другие могут не заметить.

Она улыбнулась — не иронично, не с вызовом, а по‑настоящему. И в этой улыбке было столько света, что на мгновение мне стало трудно дышать.

— Спасибо, — сказала она просто. — Это… приятно слышать.

Мы снова перевели взгляд на экран, но я чувствовал, что фильм уже перестал быть главным. Важнее было это новое, хрупкое ощущение близости — будто мы оба сняли невидимые маски и позволили себе быть настоящими.

На экране герой продолжал свой монолог о памяти и утрате, а я краем глаза наблюдал за Леной. Она снова погрузилась в историю, но теперь я знал: за этой сосредоточенностью скрывается целая вселенная — яркая, глубокая, полная мыслей и чувств.

Неосознанно я чуть подвинулся ближе. Не настолько, чтобы нарушить её границы, но достаточно, чтобы ощутить тепло её присутствия. И, кажется, она это заметила — на долю секунды её плечо коснулось моего, и я почувствовал лёгкий разряд, пробежавший по коже.

— Кстати, как там наши овощи? — спросил я, невольно потянувшись к пульту, чтобы поставить фильм на паузу.

— Пошли проверим, — кивнула Лена, поднимаясь с дивана.

В кухне пахло варёными овощами и тёплым мясом — уютно, по‑домашнему. Я приподнял крышку кастрюли: всё как надо, готово. Мы аккуратно переложили еду в большие миски и вынесли на улицу — пусть немного остынет перед тем, как резать.

Вечер был удивительно мягким. Воздух напоён запахом свежескошенной травы и отдалённой свежестью реки. Где‑то вдалеке стрекотали кузнечики, а над головой медленно зажигались первые звёзды.

— Может, посидим немного, воздухом подышим? Пока овощи остывают, — предложила Лена, оглядываясь по сторонам с лёгкой улыбкой.

— Давай. Сейчас вынесу ром сюда, — согласился я, чувствуя, как внутри разливается приятное предвкушение.

Я вернулся с бутылкой и двумя стаканами, устроился рядом с Леной в садовом кресле. Она подтянула колени к груди, обхватила их руками, глядя в небо. В свете уличного фонаря её лицо казалось особенно выразительным — мягкие тени подчёркивали линию скул, а глаза блестели, будто отражая первые звёзды.

— Почему в городе не видны звёзды, знаешь? — спросил я, сам не ожидая, что голос прозвучит так тихо, почти шёпотом.

Лена повернула ко мне голову, чуть приподняв бровь:

— Знаю. Световое загрязнение. Городские огни, реклама, фонари — всё это забивает естественный свет. А здесь… — она снова посмотрела вверх, — здесь небо настоящее.

Я проследил за её взглядом. Над нами раскинулся тёмный купол, усеянный тысячами мерцающих точек. Они то вспыхивали ярко, то едва теплились, словно дышали.

— В детстве я думал, что звёзды — это дырки в небесном полотне, сквозь которые пробивается свет из другого мира, — признался я, и сам удивился своей откровенности.

Лена рассмеялась — негромко, но так искренне, что у меня внутри что‑то дрогнуло.

— Романтично. Но наука говорит, что это раскалённые газовые шары, до которых миллионы световых лет.

— А мне нравится моя версия, — упрямо сказал я, глядя на неё. — Так интереснее.

Она улыбнулась, и в этой улыбке было что‑то тёплое, почти доверительное:

— Знаешь, в этом ты весь. Всегда выбираешь сказку вместо правды.

— Не вместо, — возразил я мягко. — Рядом с правдой. Почему нельзя верить и в то, и в другое?

— Ром так и стоит на столе, — вспомнил я, пытаясь немного разрядить атмосферу. — Может, всё‑таки выпьем?

— Давай, — улыбнулась Лена. — За звёзды. За то, что они есть. И за то, что мы их видим.

Я поднялся за бутылкой. Когда вернулся, она уже подогнула под себя ногу и смотрела на меня с тем самым тёплым, искренним выражением, которое заставляло моё сердце биться чаще.

Мы подняли стаканы. В этот момент одна звезда сорвалась с небес, оставив за собой короткий светящийся след.

— Видела? — воскликнул я, чувствуя, как внутри всё сжалось от восторга. — Это знак!

— Какой? — рассмеялась она, и её смех слился с ночной тишиной, как музыка.

— Что сегодня будет хороший вечер. И не только сегодня, — сказал я, глядя ей в глаза.

Лена посмотрела мне в глаза.

В этот момент время словно остановилось. Я поймал себя на том, что не могу отвести взгляд. Какие же у неё красивые глаза — тёмные, с искорками, будто в них спрятаны маленькие созвездия. А губы… мягкие, чуть приоткрытые, с едва заметной улыбкой. Как же сильно я хочу узнать их вкус…

— Эм… Артём, овощи, кажется, остыли. Бери тарелки, пошли в дом, — вдруг произнесла она, и голос её прозвучал чуть выше обычного.

Лена подскочила, как ужаленная, резко отвернулась, будто пыталась спрятаться от чего‑то — или от собственных мыслей. Её движения были порывистыми, почти нервными. Она схватила одну из мисок, прижала к груди, словно это был щит.

Я медленно поднялся, чувствуя, как внутри всё сжалось от внезапной потери той хрупкой близости, что была секунду назад.

— Да, конечно, — пробормотал я, стараясь говорить ровно. — Пошли.

Мы двинулись к дому. Я шёл следом, глядя на её напряжённую спину, на то, как она чуть быстрее обычного перебирает ногами. В воздухе повисла неловкость — тонкая, но ощутимая, как натянутая струна.

«Что это было?» — пронеслось в голове. То ли она почувствовала мой взгляд, то ли сама испугалась той искры, что проскочила между нами.

Мы вошли на кухню, я включил комбайн. Гудение прибора заполнило пространство, приглушая неловкость, повисшую между нами.

— Ты… — начал я, пытаясь подобрать слова, чтобы как‑то сгладить резкую перемену в её настроении.

— Давай уже нарезай овощи. Хочется есть, — перебила Лена, нарочито бодро хлопая ладонями по столешнице. Она потянулась к миске с картофелем, будто стремилась занять руки, избежать паузы, в которой могли прозвучать невысказанные мысли.

— Конечно, — кивнул я, стараясь не выдать разочарования.

Я загрузил овощи в комбайн, нажал кнопку. Ритмичное постукивание ножей создавало иллюзию будничности, будто ничего необычного только что не произошло под звёздным небом.

Лена тем временем достала тарелки, расставила их с излишней аккуратностью — каждую ровно по центру, каждую под одинаковым углом. Её движения были резкими, но точными, словно она пыталась через эту механическую деятельность удержать контроль над ситуацией.

— Может, музыку включить? — предложил я, сам не зная, зачем это сказал. Просто тишина давила.

— Не надо, — быстро ответила она, не глядя на меня. — Так лучше. Спокойнее.

Я кивнул, хотя внутри всё протестовало. «Спокойнее? Для кого? Для тебя? Для меня? Или для нас обоих, кто боится сказать то, что на самом деле думает?»

Комбайн щёлкнул, завершив цикл. Я открыл крышку, проверил нарезку — ровно, как надо. Лена тут же подхватила миску, начала перекладывать овощи в большую салатницу. Её пальцы слегка дрожали, но она старалась делать всё быстро, будто спешила закончить и уйти.