– Потому народ и ворует. Нутром чует обман.

– Ворует не оттого, что обман виден. От того, что наверху жируют с воровства, там каждый по малости себе прижучивает, по крохам, но берёт. И приучается к этому, и привыкает, и детей, того не осознавая, к тому же ведёт. Потом от соблазна этого вылечиться будет нелегко. Лекарств нет таких, чтоб этот порок обезвредить. Он в мозгах сидит.

– Конечно. Всех не пересажаешь.

– Куда садить? Страна – тюрьма. С какой стороны не подойди. Вроде свободны все, но нет, кругом запреты. Сплошь.

– Военный коммунизм,- утвердительно произнёс Сашка.

– Рабский коммунизм. Я ведь не про строй наш. Про психологию речь веду. Её без крови ни одному народу в истории сменить не удалось, душ везде погубили без счёта. Сам процесс такого перехода страшен.

– Революция?

– Этой девкой развратной пока не пахнет. Пока есть что воровать, никто рыпаться не будет. Всех ведь устраивает. Но чем хуже дела пойдут, а с такими расходами глупыми этого не избежать, будет и заваруха.

– Когда?

– Как время поспеет. Кризиса не миновать.

– Так стрелять начнут. Вон как в Новочеркасске.

– Толпа, да ещё голодная, боли не чует. Всех, коль выйдут, в пещеры не загонишь.

– Что? Чехов вон загнали, венгров и своих загонят.

– Чехи, венгры – что? Их мало, да и густо живут. Да и то лишь скопом задавили. А у нас нет конца и края стране, и проблем не счесть. Тут джина выпустишь, обратно загнать – сил не хватит.

– У нас тихо было?

– Тихо. Переговорщик последний весточку дал.

– Что?

– Предупредил, что на связь скоро не сможет выйти. Видно, отбыл куда-то. Но куда, информации не дал. Скорее всего, это был внешник.

– Так полезут или нет?

– Не думаю. Так сдаётся, что "системка" крутиться начнёт. Не могли они бойню эту не засечь. Это их работа – нас сыскать.

– Им-то мы к чему?

– Мы им задаром не нужны. Средства им наши нужны. Металл, который мы добываем, и который они своим считают, лично-народным.

– Так это всем нужно. Не им одним.

– Верно. Желающих погреться много. Шушера всё сжуёт, но "системка" – опасный конкурент. Самый.

– Что, опасней партии?

– "Системка" и есть партия, только самый верх. Там чёрт – и тот не разберёт, кто главней. Конторы разные, а делом одним живут. Грабежом.

– А залётчики чьи тогда?

– Нить, если потянуть, высоко пойдёт, очень высоко. А там, чем выше, тем жестче борьба. Если хозяин большой и в "системке" не состоит, так только, косвенно – будет стараться не дать ей нас открыть.

– Что так?

– Свои сожрут. Этих дел нигде не прощают. Удавят. Но тихо. Автокатастрофа или сердце. Способов много. Он же на народное позарился, сделал это втайне. Хоть и сам в какой-то мере власть. Секёшь?

– А если маленький?

– Ничтожность на такое не замахнётся без согласия властителя могущественного, пусть и молчаливого. Золото – всегда товар. Партия ведь тянет, помимо плана, втихаря. Сдают в нейтральных странах в банки, и не на поддержку братских компартий мира, этих наш бюджет содержит, партия на себя копит, вернее, её бонзы на себя стараются накопить. "Системка" эти операции реализует только лишь на последней стадии, внешней. Внутри им зачем торчать? Ты посмотри, как всё устроено. Никто не знает, где сколько добывается. Чем выше секретность, тем больше возможности брать бесконтрольно.

– Что, золото только?

– Металл. Камни драгоценные. Нефть, газ. Лес. Оружие, опять же. Но это отдельный разговор.

– Много наши в году этом подняли?

– Три.

– Тонны?

– Да. Кузьма на твоём тонну добыл. Никита у себя полтонны. Ещё полторы выгребли везде помаленьку. Самый лучший год выпал.

– Кузьма мало взял. Хуже пошло?

– Штольню заложил только весной. Матвеич писал, что металл отличный, их там шестеро всего. И у Михаила шестеро. Он на своём двести добыл.

– Ясно.

– Как ты?- отец посмотрел в глаза.

– Тяжко, батя, но терпимо,- признался Сашка.

– Умнее будешь в другой раз.

– Сам виноват, сам расхлебаюсь.

– Никто подсоблять и не берётся. Со школой что делать будешь?

– Она мне нужна?

– Речь ясная, нет. Коль толком сам готовишься. Зимой что делал?

– Всё понемногу,- стал Сашка перечислять.- Языки, математику, физику, химию, биологию, горное дело, ботанику, географию, по философии книги читал, ещё Кана расшифровывал.

– Эти книги береги. Им цены нет. Слышал я про них, но не видел. Сказывали, что в них то, что мир перевернуть может кверху дном. Хоть я и не верю в это. Кан – мужик был тайный во всём, там, за кордоном, информации о нём меньше, чем у нас тут. Кто он, откуда взялся – никто не ведает. Раз он тебе передал – храни и ни с кем не делись, даже со мной. Если бы можно было, он бы поделился, раз не сделал он этого, то и тебе не след. Это твоё, личное, теперь.

– Бать, знаю, что он сам пришёл, без какой бы то ни было сопроводиловки, без рекомендаций. Правда?

– Да. Он в год смерти Сталина объявился. Кордон наш не шибко великий был. Вышел прямо на разработку, минуя посты. Собаки даже не учуяли. Народ горячий был, за стволы похватались. Он свой ТТ достал и положил на землю. Смотрит. Пистолет этот, кстати, непростой, он у тебя теперь, разбери и приглядись. Вот стоит и говорит, что, мол, со старшим самым поговорить хочу. Бурхала с ним гутарил долго. Потом Ло на разработку подошёл. О чём говорили, не знаю, но они его и вводили в "семью". Но в совет его с правом голоса приняли только за пять лет до смерти.

– Не доверяли?

– Долго, причём. Он ведь почти полную данность о нас принёс. А откуда взял – умолчал. Как верить?

– Обижался?

– Что не доверяли – нет,- отец большой щепкой подкидывал мелкие. – Его вообще пробить чем-то было невозможно. Монолит. Что бы ни было, всегда одно лицо, маска. Ничего не выражает. Как мертвец. По первости даже пугались, потом уже обвыкли. А дети, несмотря на рожу такую, тянулись к нему безбоязненно. Ты с Лёхой о нём потолкуй, он сызмальства возле него крутился. Такой же стал, как и Кан, домой из тайги калачом не заманишь.

– Лёха расскажет, как же. Из него слова не вытянешь. Я его летом пытал, встретились случайно. Он мне сказал, как отрезал, что всё, мол, у тебя, читай и меркуй. И баста.

– Не жирно. Может, он оттого, что не ему Кан оставил. Время сгладит. Ты только не спеши. Читать их не спеши, и искать о нём что-то не торопись. Время откроет всё, все тайны.

– Только Лёха не в обиде. Я говорит, братуха, читал их, книги эти, Кан код давал. Кое-что понял, кое-что нет. Не моё это.

– Так верно сказал. Ему по тайге бродить всласть, а остальное не его.

– Бать, что он в стрелковой разведке торчит? Ни роста, ни цели.

– Предлагали. И не единожды. Отказывается,- отец пожал плечами.

– Отчего?

– Его и спроси. Сам себе на уме. Может, ответственности не хочет брать на себя. По принятию решений. Ведь исполнять проще, чем принимать.

– Так для чего же он шесть лет потел в школе. Отличия получал высочайшие за свои успехи. И на тебе?

– Как его убедить? Взрослый человек, имеет право сам за себя решать. Одно время пытались его урезонить, но бестолку. Кан с ним беседовал, Проня не раз, я опять же. Но не вышло. А неволить никто не может.

– Как Верка с ним справляется?- вздохнул Сашка, он имел в виду жену брата.

– Она его видит?- отец раздосадовано метнул щепку в сторону топки.- Как пятерых сделал? Когда? Ума не приложу. Но вот внуки ладные.

– Говорят, что Ванька – копия я в детстве. Так или нет?

– Тебе ещё самому из детства ползти и ползти, не далеко ушёл. Но сходство поразительное. Мать, как увидит, слёзы на глазах. Она тебя ох тяжело рожала, не молодка уж, намучилась. Однако, он проворней тебя идёт, бестия. Диву даюсь, какой ты ко всему хватко справный не по годам, а он вообще вурдалак ещё тот, всё подряд сглатывает, кашалот. Против дома в ручье мыть зачал, проходнушечку сам сладил, грузит с косогорчика, тачку катает малехонькую. Участковый к Павлу бегом: так и так. Идут. Павел ему: "Племяш Иван, что делаешь?" "Мою,- отвечает,- дядя Паша". Тот ему: "Нельзя. Закон не велит". Ну и шестилеток, старатель сопливый, ему отвечает: "Да знаю я закон, что ты пристаёшь. Если бы мне шестнадцать было. А так – в попку меня поцелуй. Заберёшь струмент, новый слажу".