– Да…, – сказал председатель.- Действительно профессионально. Я лично ничего не заметил. Дай пояснение, Георгий Николаевич.

– Включите второй отрывок ещё раз,- обратился Давыдов к оператору.- Вот он идёт,- указал он на бредущего по тротуару молодого человека.- Вот приближается к стоящим у входа, вот выходит "Длинный", вот следом Солдатов, Владимир, проходят, этот уже в толпе, пересекает проход, расчищенный ими, и… Солдатов начинает оседать. Оператор, верните чуть назад и остановите. Да-да, вот тут, хорошо. Спасибо. Вот момент. До жертвы два с половиной метра, это подтвердила экспертная замерка, это и есть момент пуска, жаль, что не видно его левой руки. Что главное! Работу как сделал, а? Через шаг Солдатов оседает, а он продолжает движение уже через сходящихся присутствующих, смотрит спокойненько, и виден только его нечёткий профиль. Вопрос. Чем? Ответ. Касания у них не было. Значит, был у него какой-то хитрый игольчатый шарик или просто очень тонкая игла, он пускал её пальцами, как лезвие бритвенное, заметить невозможно, но это неважно. Важно другое. Как подошёл? Вовремя. Была ли у него информация, что выходят? Уверен, что нет. Чудеса. И он ни до, ни после не появлялся в камере. Включили её в 18.30, а выключили в 22.40. Камеры автоматические. Людей наших там не было. У него нюх, как у зверя, интуиция волка. И морду ни разу не повернул, одни профили.

– Надо было камеры ставить иначе,- с огорчением произнёс Юрий Антонович.

– Теперь уж что гадать,- председатель встал,- прошу всех в кабинет.- Когда все расположились, он продолжил:- Мероприятия на дальнейшее. Георгий Николаевич, предлагай.

– Плотно закрыть страну. По всем каналам. Все данные срочным телексом в центр на компьютер. О всех выезжающих, уплывающих, вылетающих. О всех эксцессах на границе. Особый режим на южном направлении. Лагеря и пункты подготовки бойцов для Афганистана. Рейсы военной авиации, автокараваны. И ни в коем случае не брать. Упаси Господь пытаться это сделать. Мы должны его выявить и отследить, чтобы прибыла группа захвата. Это, пожалуй, коротко. Подробно завтра к семи часам утра.

– Всем обдумать. Утром в 7.30 представить соображения, подготовить подробные информативные карты, остальное устно, сразу и обсудим,- председатель сделал жест, что все свободны, встал из-за стола и за руку попрощался с каждым.- Георгий! Задержись,- коротко бросил он Давыдову. Помолчав минут пять, председатель, вздохнув, спросил:- Что, Николаевич, всё действительно так серьёзно? Ты ничего не приукрашиваешь? Или, может, что утаиваешь?

– Во всё посвятить я не могу даже тебя. Чревато. Но, чтобы ты был в курсе, слушай. Дело это было закручено Андроповым на свой страх и риск. Разрешения сверху ему никто не давал. Потом он его контролировал, став Генеральным. После смерти Юрия нас свернули. Нынешний дал ему тихий ход. Подозреваю – он сам побаивается. Основное в следующем. Бриллиантами в верхах испачкались многие. Снабженцы – пешки в этой игре. Их приберут, как только пойдут связи в высший эшелон. Отдать же курьерскую часть, а её делала неизвестная даже в верхах клановая семья, не в силах никто, её не знают. "Клан" этот надо найти. Во-первых, этот препарат, ему, как сказали эксперты, нет цены. Это синтезированное вещество паралитического действия. Путь к хозяину вещества через этого убийцу. Во-вторых, их сеть, если выйдем, даст хорошую "казну". Это даже весомее, чем первое. Ведь это финансы огромные и неизвестные. Скрытое финансирование теперь необходимо, как воздух. И здесь опять этот парень. Ты представляешь – столько времени пусто и вдруг он. Единственная ниточка. И, в-третьих, сам этот профессионал. Его готовили. И готовили добросовестно. Как, по какой системе, кто эти люди, родившие на свет этого монстра? Этот парень работал уникально. Вероятно, уровень его аналитического мышления многократно выше обычного. Мы знаем его как убийцу, а я уверен, что он более высокого ранга, и работа по ликвидации для него так, мелочь. Столько лет и ни одного прокола. Чувствуешь? Я занимаюсь этим делом уже десять лет. Пустота. А ведь этому парню, по нашим данным, не больше двадцати пяти. Значит, десять лет назад он ещё не был в делах, его учили, и лишь в 1981 году он был задействован. Мы не знаем о нём до сих пор ничего. Кто он: манкурт, зомби, лохнесское чудовище или дьявол? То, что мы сейчас получили, имею в виду кино – это не прокол для него, на этом мы его не съедим, подавимся. Надо под стать ему готовиться к встрече. Выходить на него тихо, неспешно и на равных, не дай Бог спугнуть, хоть, думаю, он не из пугливых. Потом уже будем работать – он и наш человек – но на свободе. Про группу захвата я наплёл. Её нет. Его не взять. С нашим уровнем физической подготовки – не сможем. Хлипко сидим. И, если я хоть чего-то стою и в чём-то разбираюсь, я знаю, где его найти. Боюсь, что не успею. Что-то стал сдавать в последнее время. Тяжело. Восьмой десяток разменял. То, что "клановые" там разработали, аналогов не имеет, это самое драгоценное, я это нутром чую, и я пойду на охоту за этим. Отдай мне Владимира Ронда. Ему у Давыдовича не место. Я его подпасал, годика через два-три ему цены не будет, я его сам стану готовить. Отдай, прошу! Знаю, что его к нам перевели окончательно. Решай. Как ни крути-верти, а в этом вертепе многие попадутся. Туда! – Николаевич показал пальцем в потолок, – не копай. Это без толку, только зря обожжёшься, мне потом помочь не сможешь. Прикрой годика на три. Я всё подготовил, документы, счета и прочее. Ну что? Убедил?

– Георгий, верю тебе, но после того, что ты сказал, боюсь долго не протяну, сожрут. Вот поэтому я тебя и прикрою. Приноси завтра в 6 утра. Всё, что потребуется, я подпишу,- закурив, он добавил.- Задал ты мне задачу. Ночь бессонная предстоит.

– Спасибо! Знал, что поймёшь,- сказал Давыдов, пожимая руку на прощание,

Москва. Конец августа. Домодедово встретило, как всегда, людской суетой, грязью, бранью и жадными до лёгких денег глазами московских таксистов. "Всё как прежде,- думал он.- Ничего не меняется в этом городе-государстве, даже запах и тот прежний, особый, московский, который невозможно перепутать, даже закрыв глаза. Да! Это и есть визитка городов – запах". Он мог без труда по запаху определить те города Союза, в которых приходилось бывать. Их было много, но он ни разу не ошибся. Порой его корёжило оттого, что он перестаёт называть в себе самом города их именами, а подсознательно называет их запахами. Город цветущих акаций. Город клопов. Папироса, которую он курил, еле слышно потрескивала. Он не спешил, медленно оглядываясь вокруг, наслаждаясь после шестичасового перелёта дымом, ждал, когда объявят получение багажа. "Непрошенный гость – хуже татарина". Поговорка, которую он не любил, сейчас приобретала точный смысл. Он был нежелательным гостем в Москве. Его приезды в этот мифический рай всегда заканчивались кладбищами для тех, по чьи души он прибывал. Так будет и сейчас, обыденно, как всегда, просто, как прежде, так, как было уже неоднократно. Умерев много лет назад, он продолжал жить, тихо и неприметно, выполняя черновую работу "братства". Лишь смерть людей оттеняла его присутствие на земле надгробными плитами и похоронными процессиями в малых и больших городах. Он не любил городов. Особенно Москву. Столица напоминала ему свалку отбросов, здесь царили пороки и ложь, здесь процветали беспардонное хамство и подлость, прикрытые фасадами модных театров и государственных учреждений да разговорами о морали и нравственности. Ему становилось не по себе, когда очевидные хамы призывали к возрождению духовности. Жалость. Вот что он испытывал ко всем, кто живёт в этом городе: и к хозяевам, и к холопам. У каждого свой удел и свой шесток.

Объявили получение багажа. Он медленно двинулся в сторону нужного сектора. Его сумка и кейс выехали по эскалатору почти сразу. Подхватив поклажу и сверив на выходе талоны, он вышел из здания вокзала, направившись к парковке автобусов. Подскочивший таксист, получив на своё предложение "за стольник до Москвы" ответ, понурив голову, отошёл от него, матерясь. Ему не жалко было денег, просто дело требовало точного соблюдения определённых правил и, в частности, обязательное пользование общественным транспортом. Такси вообще исключалось как средство передвижения, а нарушать заведённый когда-то порядок он себе позволить не мог. Автобус шёл ходко, плавно покачиваясь, и за полтора часа донёс его до Таганки, где он провалился с толпой в зев метро. Спустя ещё двадцать минут он стоял, заполняя бланк поселения в неприметной ведомственной гостинице по улице Воровского, у которой не было названия, и знали о ней лишь те, кто работал в отрасли и, по роду работы, часто приезжал в Москву по делам. Номер был на двоих. В одиночных апартаментах селили элиту, ему этого не надо было сейчас. Сосед отсутствовал. Приняв душ и включив телевизор, он лёг на свою кровать. Шли новости. Диктор сообщила о столкновении судов в Чёрном море на внешнем рейде Севастополя, о гибели пассажиров теплохода "Нахимов". "Чернобыль, теперь "Нахимов", и так всё время у нас. Мы без аварий, как без хлеба, так же, впрочем, как и без врагов внешних и, особенно, внутренних, не можем жить, ещё больше мы не можем без крови и смерти. И это не коммунистическая идея тому виной, это наша внутренняя предрасположенность, природная, из века в век, если не чужая, так своя собственная кровь должна пролиться. Не можем мы без панихид и проклятий, запоздалых раскаяний и новых смертей. Это – мы. Это – наш образ жизни",- промелькнуло у него в голове. Он встал, выключил телевизор и снова лёг. Спать не хотелось, но полежать после многочасового сидения в самолёте, а потом и в автобусе было приятно.