Роуз долетел до ближайшей больницы, время для Элизабет растянулось в мучительную, бесконечную вечность. Он вновь подхватил Дэя на руки и, словно одержимый, ринулся внутрь.

В приемной молоденькая медсестра едва не подпрыгнула от ужаса, увидев эту кровавую, искореженную картину из трех человек.

– Агент Блейк Роуз, номер значка два восемь два пять, – чеканно произнес он, обращаясь к ошеломленной девушке. – Ему нужна немедленная помощь. Пулевое ранение в живот.

Последние слова прозвучали уже в спину удаляющейся каталке, на которой спешно увозили Дэя в операционную.

Элизабет, словно парализованная, застыла на месте. Лишь когда Дэйтон, окруженный роем врачей и медсестер, исчез за поворотом коридора, ее ноги подкосились, и она бессильно осела на пол.

Блейк, присев рядом, обнял ее за плечи, пытаясь хоть как-то разделить ее боль. Но что он мог сказать? Какие слова могли утешить в такой момент, когда сама жизнь висела на волоске? Он просто сидел рядом, позволяя ей выплакаться, зная, что сейчас любое утешение прозвучит фальшиво и неуместно.

Время тянулось мучительно медленно. Каждая минута казалась часом, каждая секунда - вечностью. Элизабет сидела неподвижно, уставившись в пустую стену, словно ожидая увидеть там ответ на свой вопрос: почему это случилось именно с ними? Почему судьба так жестока? Она не слышала ничего вокруг, не видела никого, кроме Дэйтона, лежащего на операционном столе, сражающегося за свою жизнь. В голове снова и снова прокручивались их последние мгновения вместе, его улыбка, его прикосновения, его слова любви. И от этой бесконечной череды воспоминаний боль становилась только сильнее, острее, невыносимее.

Внезапно, словно в тумане, она увидела перед собой врача в окровавленном халате. Его лицо было серьезным и усталым. Сердце Лизи замерло в ожидании приговора. Она боялась услышать самое страшное, боялась, что ее мир рухнет окончательно и бесповоротно.

– Мы сделали все, что могли, - произнес врач, и эти слова прозвучали для Элизабет как гром среди ясного неба. Мир вокруг перестал существовать. Осталась только пустота, холодная, всепоглощающая пустота, грозившая поглотить ее целиком. Но затем врач добавил: – Он жив. Но состояние остается критическим. Следующие двадцать четыре часа будут решающими.

И в этой фразе, словно луч надежды, пробился сквозь тьму, вселяя в истерзанную душу Лизи слабую, но такую необходимую веру в чудо. Слезы сами покатились градом, а Элизабет закрыла руками рот, чтобы никто вокруг не слышал ее вопли.

Надежда вспыхнула крошечной искрой в ледяной пустыне ее отчаяния. Жив. Он жив! Слова звучали как молитва, как мантра, как самое драгоценное сокровище, которое ей сейчас могли подарить. Но "состояние критическое"… этот дамоклов меч продолжал висеть над ней, напоминая о хрупкости их счастья, о жестокости судьбы, готовой в любой момент отнять самое дорогое.

Лизи ухватилась за эту искру надежды, как утопающий за соломинку. В голове замелькали картины их будущего: их дом, полный смеха детей, их совместные путешествия, их старость, проведенная рука об руку. Все это могло быть отнято в одно мгновение. Страх снова сковал ее сердце ледяными тисками.

Блейк крепче обнял ее, чувствуя, как дрожит женское тело. Он не мог представить, какую боль она сейчас испытывает. Он просто был рядом, молчаливо поддерживая, готовый подставить плечо в любой момент. Он знал, что сейчас слова бессильны, что ей нужно время, чтобы пережить этот ужас, чтобы принять эту страшную реальность.

Элизабет подняла на него глаза, полные слез и отчаяния. В этих глазах Блейк увидел всю ее любовь к Дэйтону, всю ее боль и страх. Он нежно вытер слезы с ее щек и прошептал:

– Он сильный. Он справится. Ты должна верить.

Верить… это все, что у нее оставалось. Верить в чудо, верить в любовь, верить в то, что их история не закончится здесь, в стенах этой больницы, под мерное пиликанье медицинских приборов. Верить… и ждать. Ждать, когда забрезжит рассвет, когда надежда окрепнет и прогонит эту кромешную тьму.

Элизабет, словно прикованная, застыла у дверей реанимации, время потеряло очертания. Мимо сновали врачи, тени скользили по стенам, но она оставалась неподвижной статуей скорби. В какой-то момент рядом возник Роуз, уже освобожденный от следов недавней трагедии – чистый, умытый, переодетый.

– Тебе нужно домой, Лиз, – тихо произнес он, кладя тяжелую руку на ее плечо. – Приди в себя. Я позвоню, как только он очнется.

– Нет, – отрезала она, в ее голосе звенела сталь. – Я не уйду. Что с Платом? – внезапный вопрос, как удар хлыста, заставил Роуза вздрогнуть.

– Он мертв.

Элизабет коротко кивнула, и в этом кивке было что-то жуткое, отрешенное. Да, так было лучше. Так ей, определенно, было легче.

Блейк вздохнул. Он понимал ее отчаяние, ее потребность быть рядом, но видел и ее измученный вид. Ей нужно было хоть немного отдохнуть, собраться с силами, чтобы выдержать предстоящее.

– Лизи, я понимаю. Но ты ничего не сможешь сделать здесь. Тебе нужно поесть, принять душ, хоть немного поспать. Дэйтону нужна сильная ты, а не тень. Пожалуйста, сделай это для него.

Ее глаза, красные от слез, уставились на него с болезненной мольбой. Она словно боролась сама с собой, разрываясь между желанием остаться и пониманием его слов. Блейк видел, как тяжело ей дается это решение, и сжал ее плечо в ободряющем жесте.

Спустя, казалось, целую вечность, Элизабет слабо кивнула. В ее глазах не было ни капли надежды, лишь глубокая, всепоглощающая усталость. Она позволила Блейку увести себя, словно сломленную куклу, не оказывая никакого сопротивления. Каждый шаг давался ей с трудом, словно она несла на своих плечах непосильную ношу. Ноша эта называлась страхом – страхом потерять навсегда ту любовь, что озаряла ее жизнь, страхом остаться одной в этом холодном, безжалостном мире. И Блейк, идя рядом, чувствовал эту ношу, эту боль, как свою собственную, и в душе молил лишь об одном: чтобы Дэйтон выжил. Чтобы Элизабет снова смогла улыбаться, чтобы в ее глазах вновь зажегся свет жизни.

Блейк молча вел ее по коридору, стараясь идти медленно, чтобы не причинять ей дополнительных страданий. Каждый ее вздох отдавался у него в груди болезненным эхом. Он чувствовал, как ее сердце кровоточит, как рушится ее мир, и знал, что никакие слова не смогут сейчас утешить ее. Лишь время, да и то, если случится чудо.

Они вышли на улицу, и холодный воздух хлестнул по лицу Элизабет, словно ледяная пощечина, отрезвляя, но не проникая в кокон ее горя. Она оставалась заключенной в нем, непроницаемая для жалости и утешений.

– Я вернусь через час, – прошептала Лизи, взгляд ее был пуст и отстранен.

Роуз понял: спорить – все равно что пытаться сдвинуть гору. Бесполезно.

Девушка нырнула в первое попавшееся такси и назвала адрес. Дома ее ждала облегчающая пустота: Шерил не было. Элизабет не знала, как объяснить подруге, что из-за нее Дэйтон балансирует на самой грани.

Под душем она яростно терла кожу, смывая с рук и груди кровь любимого, словно стирая клеймо вины. Переодевшись, она села у окна, утопая в предрассветной тишине. Город еще дремал, укутанный в серую дымку, а Лизи не представляла, как сомкнуть веки. Даже моргая, она видела лишь одно: мертвенно-бледное лицо Дэйтона, белое, как погребальный саван.

Дверь распахнулась, впуская вихрь рыжих волос и обеспокоенное лицо Шерил, а следом вошел Деклан.

– Лизи! Как ты? – рыжая копна едва не коснулась лица Элизабет. – Как Дэйтон? Что говорят врачи?

– Да не сыпь ты соль на рану! – прошипел на удивление спокойный Дек. Элизабет всегда казалось, что из них двоих он самый эмоциональный, но, видимо, в критических ситуациях в нем просыпался не по годам рассудительный взрослый. – Сейчас поедем в больницу, и все узнаем. Лизи, как ты?

Он опустился напротив Элизабет, и его карие глаза, полные тревоги, заглянули ей в самую душу. Ответом были лишь слезы, безудержным потоком льющиеся из глаз. Деклан обнял девушку, прижимая к себе.