— Да мы и план-то постоянно корректируем, — наконец сказал он, вытирая слёзы.

— А мне и не нужны они фактически, — сказал я, введя его в состояние непонимания. — Мне нужны бумаги, что вы их мне отгрузили, а я их получил. Мало того, я вам за эти бумаги заплачу реальные деньги.

Главный инженер снова посмотрел моё гарантийное письмо.

— Вы, э-э-э, гаражный кооператив? И, как я понимаю, у вас есть из чего строить?

Я кивнул.

— И вам это что-то надо легализовать?

— По сути, это такие же сэндвич-панели, но сделанные кустарным способом. Ведь это же не трудно, на самом деле.

— Не трудно?

Собеседник почесал в затылке.

— Ну, наверное. И много вы наделали панелей?

— На гаражный кооператив хватит, — уклончиво сказал я. — В письме написано.

— Когда переведёте деньги?

— Деньги с собой.

— Наличка? — удивился инженер.

— А что тут такого. Сумка денег.

Я показал на сумку, словно я только что сошёл с поезда. Хотя, так фактически и было.

— Можно глянуть? Никогда не видел столько денег.

Я приоткрыл замок сумки. Симпатично мелькнули желтовато-коричневые сторублёвки.

Так у нашего кооператива появились сэндвич панели. Вагоны с «бумажными» панелями заехали на полустанок, где на них погрузили реальные панели и благополучно доехали до Владивостока. Панели во Владивостоке, опять же благополучно, стали двухэтажными гаражами, крыша и стены которых была сплошная солнечная батарея, покрытая противоударным стеклом, кстати, по которому хоть кувалдой бей, хрен взломаешь. В отличие от бетона, опять же, кстати, панели из которого ломали в тридцать три удара. Лично проверял, доказывая эффективность инновации. Не хотелось мне выделяться. Знаю же, что отказавшись от «моих панелей», соседи потом будут локти грызть и кляузы на меня строчить. Потому, что у меня будет красиво, а у них нет. А так всё, кхе-кхе, как в песне: 'Все жили вровень, скромно так — система коридорная: на тридцать восемь комнаток всего одна уборная.

Кстати на счёт уборной. Из гаражей провели канализацию, которую врезали в нашу «общедомовую», но с отдельным сливным колодцем для контроля санэпидстанцией в стоках технических масел. 'Колхоз, как говорил мой дядька Сашка, мы проходили, а поэтому и у каждого собственника бокса стоял свой небольшой стокоприёмник, а строгие штрафные санкции усматривались уставом кооператива. Тем более, что для слива технических жидкостей предусматривалась своя система с приличных размеров емкостью. Не-е-е… Нормально мы с отцом и активной группой покумекали. Хрен подкопаешься. Вот никакие органы при согласовании проекта и не подкопались. Сейчас бы ещё госприёмку пройти, но это без смазки не обойдётся. Да и до госприёмки нашего гаражного кооператива было как до луны.

Зато я приобрёл себе жилище, ещё не подключенное к городскому электричеству, но вовсю пользующийся даровым солнечным. Две тысячи квадратных метров крыши позволяли получать до двух тысяч киловатт электроэнергии в сутки, чего мне категорически хватало, чтобы запитать всё, что нам с отцом требовалось: большие холодильники, электролампы электронагреватели, телевизоры. Хотя у отца во владении имелся только нижний бокс для его автомашины. Весь верхний этаж я нагло забрал себе под жилище. Обосновал это я тем, что любил громкую музыку, а родителям она была невмоготу.

Основание моего покидания родительского очага папой и мамой воспринялось адекватно и даже с тайным удовольствием, ибо я уже давно вырос и папа маму, извиняюсь, за попу ущипнуть когда, э-э-э, «было желание», уже не всегда мог. А желание в таком возрасте, чаще всего скоротечно.

Зато я в своих хоромах обустроился с размахом. В моём распоряжении оказалось помещение общей площадью двести квадратных метров, где мне удалось разместить даже небольшой зал для фитнеса, оборудованный по последнему слову науки и техники. По слову, произнесённому в две тысячи восемьдесят втором году, если что.

Как только я всё обустроил в своём новом доме, пришло время уезжать на производственную практику на остров Шикотан. Кто же без студентов даст стране консервы «сайра бланшированная в масле».

Сборы были не долги и двадцать пятого июля мы погрузились на огромный пассажирский теплоход «Советский Союз»[1], который раньше, говорили, носил название «Адольф Гитлер» и был передан СССР после капитуляции Германии по разделу имущества между нами и американцами.

Было весело. Со студентами всегда было весело. Мы погрузились на теплоход и заселились в каюты по восемь человек. Погрузились и как только отошли от причала, принялись пить. Я снова оказался в каюте с Андреем Курьяновым, Сергеем Нестеровым, Сашей Баскаковым, Сашей Кудрявцевым и третьекурсником Вовкой Манцуровым. Плюс с нами, каким-то образом оказалось две девушки из экономического факультета: Оля и Ира. Как так получилось, я так и не понял. Курьянов имел свойство притягивать к себе народ, как известный «дудочник» детей. Да, мы и были всё ещё дети. Даже в какойто степени и я. А Кура вечно улыбался, что-то полупохабное декламировал, кричал частушки, шутки-прибаутки. И молодёжь, открыв рты и улыбаясь, шли на этот шум. И я тоже, кстати, пошёл и оказался в итоге с ними в одной каюте. Вроде и нес Кура всякую «чухню», но ведь другого звукового сопровождения не было.

Баскаков Саша был похож на худого Пола Маккартни и неплохо исполнял песни «Битлз», а я подпевал вторым голосом, а ля — Джон Леннон. Вот мы и стали ещё одной точкой кристаллизации, так сказать. С одной стороны — Кура с шутками-прибаутками, а с другой стороны мы с Баскаковым и его гитарой. Поэтому наша восьмиместная каюта представляла собой даже не двухсот сорокаграммовую банку с сайрой, нарезанной кусочками и уложенной «розочкой», а пятидесятилитровую бочку с сельдью.

Было весело, но мне такое веселье скоро наскучило. Вина и водки много я не пил, продолжая дозировать опьянение, песни были спеты. Не так уж много их знал Сашка, а я играть на гитаре не хотел, как не просили. А Курыны частушки я знал дословно. Они претили моему, э-э-э, высоконравственному, э-э-э, существу. Поэтому, с трудом покинув каюту, я вышел сначала на закрытую прогулочную палубу, а потом и на открытую площадку, отведённую пассажирам перед ходовой рубкой. Там было достаточно народа, но для меня вдруг нашлось место между Галиной Родионовой и Мариной Ушаковой, которых я сразу обнял и прижал к своему большому телу.

— Вот ты медведь стал! — проговорила Галинка. — На тебе нас двое поместится.

— Ну так… Для того и строил тело. Чтобы с двумя справиться.

— Ой-ой-ой… Фиг тебе! — засмеялась Галинка. — Ходи голодный!

— Ну-у-у… Это вряд-ли…

— А-а-а… Ну, да… Там же на Шикотане третий курс технологов. И твоя Ларисочка тоже там?

— Там, — кивнул я и поскучнел. — Но она пока не моя.

— Чего так? — вскинула она брови.

— Не считает меня достойным себя, — со вздохом произнёс я.

— У, какая она злюка, — надув губки, проговорил Галинка.

Марина всегда больше молчала. Она всегда молчала в моём присутствии.

— Вон, на Маринку лучше бы внимание обратил, — кивнула в сторону подруги Родионова.

— Да, я и обращаю, — проговорил я, ещё сильнее прижимая девушек спинами к моей груди. Грудь у меня была широкая, и лёгкие, раскачанные фридайвингом до шести литров. Правда, оказывается мне и воздух то был практически не нужен для передвижения под водой. Только для снабжения мозга… Да и то… Весь мой разум в матрице, ха-ха… Потому-то я и удивляю всех своими затяжными погружениями при активной работе мышц на двадцать минут. А я всё думал, почему у меня сахар так сильно падает, когда я бегу кросс, как стометровку? Тоже опасность, да-а-а… Так, э-э-э, не беги кросс, как стометровку. Беги по-человечески, ха-ха…

— Только мне не хочется её расстраивать. Я такой непостоянный.

— Хм! Самокритично! — проговорила Марина. — Спасибо за откровенность.

Мы сидели, обнявшись, и мне было хорошо. И девушкам тоже было хорошо. Я опирался спиной о стальную рубку огромного корабля, девчонки лежали у меня на груди. Мы смотрели на звезды и слушали звуки волн Тихого океана, разбивающихся о форштевень океанского лайнера. Даже звук двигателей был где-то далеко. На нас просто надвигались звёзды.