И именно в этот момент, когда она щелкнула ключом, опуская металлические жалюзи на витрину, за спиной прозвучал знакомый голос:

— Оля, привет. Я подожду тебя.

Она вздрогнула. Обернулась — и увидела его.

Руслан стоял в полутени, прислонившись к фонарному столбу. На нем была простая футболка и джинсы, но в этом было что-то болезненно-родное: именно так он приходил за ней раньше, когда они еще были семьей, когда забирал её после смены, неся тяжелые сумки и обнимая за плечи.

— Что ты здесь делаешь? — устало спросила она, не пытаясь скрыть раздражения.

— Ждал, — честно ответил он. — Хотел проводить.

— Руслан, я и сама справлюсь. — В её голосе звучала сталь, но глаза уже не горели ненавистью, как раньше. Только горечью и усталостью.

Он сделал шаг ближе.

— Я не могу просто так уйти. Каждый вечер думаю, как ты добираешься одна.

— И это всё? — горько усмехнулась она. — Думаешь, если будешь ждать у дверей, всё вернётся?

Руслан молчал. Он хотел сказать, что готов ждать вечно. Хотел кричать, что любит, что сходит с ума от её молчания. Но слова застряли в горле.

Они шагали рядом по тротуару. Оля молчала, сжимая ремень сумки, будто он был её щитом. Руслан шёл чуть позади, боясь нарушить тонкую границу.

У перекрестка загорелся зелёный. Люди потянулись к «зебре», и Оля вместе с ними. Она шла спокойно, задумчиво, и в этот момент Руслан заметил.

Из-за угла с визгом шин вылетела машина. Водитель, явно не справившись с управлением, несся прямо на пешеходный переход. Секунда. Всего секунда — и Оля окажется под колесами.

Руслан увидел это первым.

Время вдруг растянулось. Каждая доля секунды стала вечностью. Он успел уловить, как её волосы чуть дрогнули от вечернего ветра, как в глазах мелькнула усталость, как её пальцы крепче сжали сумку. Успел понять: если он не сделает шаг сейчас, он потеряет её навсегда.

— ОЛЯ!!! — выкрикнул он, и в этом крике было всё: любовь, отчаяние, страх.

Он бросился вперед. Его руки обхватили её плечи и резко оттолкнули назад. Она полетела на тротуар, ударившись локтем о плитку, но даже не почувствовала боли. Потому что в следующее мгновение услышала страшный удар.

Глухой, тяжелый, такой, что кровь застыла в жилах.

Руслан оказался прямо перед машиной. Металлический блеск фар, визг тормозов, крики людей — всё смешалось в один кошмарный звук. Его тело отбросило на несколько метров, и он рухнул на асфальт.

— РУСЛАН!!! — крик Оли разорвал вечер.

Она бросилась к нему, спотыкаясь, падая на колени рядом. Люди вокруг закричали, кто-то побежал звонить в скорую, кто-то хватал водителя, который выскочил из машины с белым, как мел, лицом. Но Оля не видела ничего. Только его.

Он лежал на асфальте, кровь тонкой струйкой стекала к обочине. Его глаза были открыты. Он с трудом поднял руку, будто хотел дотронуться до неё.

— Я… люблю тебя, — прошептал он еле слышно.

И в ту же секунду его веки закрылись.

— НЕТ!!! — закричала Оля так, что прохожие обернулись. Она трясла его за плечи, слёзы струились по лицу. — Не смей! Слышишь, не смей! Руслан!

Мир вокруг рухнул. В ушах стучала только кровь и её собственное отчаяние. Люди толпились рядом, кто-то пытался её оттащить, кто-то кричал: «Скорая уже едет!» Но она держала его за руку, холодеющую, и не отпускала.

Свет светофора мигнул, зажегся красный, но Оля этого не видела. Для неё мир остановился в тот момент, когда Руслан успел произнести три слова.

Три слова, которые вернули ей всю боль, всю любовь и всю правду, от которой она бежала.

И теперь — она боялась только одного: что он больше никогда их не повторит.

Ночь накрыла город тревожным, чужим светом. Машина скорой с воем сирены прорезала улицы, оставляя за собой рваный след паники и отчаяния. Внутри, на жестких носилках, лежал Руслан. Его лицо было бледнее простыни, на губах застыли капли крови. Оля сидела рядом, вцепившись в его руку, будто пыталась удержать его здесь, в этой реальности, не дать утонуть в черной бездне, куда он уходил.

— Держись… слышишь меня, держись… — шептала она сквозь слёзы, даже не понимая, слышит ли он её. — Ты обещал… Ты не имеешь права…

Врач рядом коротко бросал команды: «Пульс слабый… давление падает… быстрее, быстрее…»

Оля слышала, но ничего не понимала. Вся её душа была зажата в тисках ужаса. Каждый вдох давался с трудом, сердце билось так, будто готово вырваться из груди.

Больница встретила их ярким светом ламп, холодным запахом антисептика и спешкой. Его увезли прямо в операционную. Двери захлопнулись.

— Подождите за пределами, — врач бросил это как приказ, и у неё не осталось выбора.

Она упала на пластиковый стул в коридоре. Сердце колотилось, руки тряслись, а внутри всё кричало: «Это я должна была быть там! Это меня должна была сбить эта машина, а не он! Почему он всегда спасает, даже когда я этого не прошу?!»

Через несколько минут в больницу ворвались родители Руслана. Оля им написала по дороге в больницу. Мама — с растрёпанными волосами, в пальто наспех накинутом поверх домашнего платья. Отец — молчаливый, с каменным лицом, но с глазами, полными боли.

— Где он?! —Марина Юрьевна бросилась к Оле.

— Оперируют… — только и смогла выдохнуть она.

Мама зарыдала и прижала ладони к лицу. Александр Борисович сел рядом, молча положив руку на плечо Оле. Никто не находил слов.

Часы в коридоре тикали мучительно громко. Минуты превращались в вечность. Люди приходили и уходили, из других операционных выходили врачи, кто-то радовался, кто-то плакал. Но дверь, за которой был Руслан, оставалась закрытой.

Оля сидела неподвижно, пальцы ломали край платка, сердце било в висках. Она вспоминала каждую деталь — его крик «Оля!», его руки, резко оттолкнувшие её назад, его голос: «Я люблю тебя» . Эти слова теперь звенели в голове как проклятие и как спасение одновременно.

Прошло больше трёх часов. Когда дверь наконец открылась, и в коридор вышел хирург, у Оли подкосились ноги. Она вскочила, чувствуя, как сердце ушло в пятки.

— Мы сделали всё возможное, — сказал врач усталым голосом. — У него множественные травмы, переломы, сильная потеря крови. Операция прошла тяжело, но он выжил. Сейчас его переведут в реанимацию.

— Господи… — прошептала Марина, опускаясь на колени прямо на холодный кафель.

Оля зажала рот ладонями, чтобы не закричать. Слёзы потекли сами. Это не была победа. Это была крошечная надежда в океане страха.

— Но… — врач сделал паузу. — Понимаете, он пока в коме. Организм борется. Первые дни будут решающими.

Его перевели в палату интенсивной терапии. Белые стены, гул аппаратов, ритмичный писк мониторов, тонкие трубки, впившиеся в его тело. Он лежал неподвижно, словно неживой, только лёгкая дрожь груди говорила, что он всё ещё здесь.

Оле разрешили несколько минут побыть с ним, она вошла тихо, словно боялась спугнуть. Подошла, опустилась на стул рядом. Её пальцы дрожали, когда она коснулась его ладони.

— Здравствуй… — прошептала она, и голос её дрогнул. — Ты опять всё решил за меня. Как всегда. Даже сейчас… ты спас. А я… я не успела даже сказать…

Она замолчала, не в силах справиться с комком в горле.

С того дня она приходила к нему каждый день.

Она рассказывала о мелочах, будто он мог слышать. О том, как Кирюша скучает и рисует рисунки для папы. О том, что в кондитерской девочки опять перепутали заказ, и она три часа исправляла чужие ошибки. О том, что мама Руслана передала ему тёплый свитер — «пригодится, когда поправится».

Она говорила, что скучает. Что без него всё кажется пустым, ненастоящим. Что даже её злость растворилась, осталась только эта дикая боль и страх.

Иногда она гладила его по руке, иногда клала голову на край кровати и засыпала, слушая писк мониторов, который стал музыкой её надежды.