— А что с радиосигналом? — спросил капитан, глядя в бинокль на водную гладь.

Радист пожал плечами.

— Сигнал был чистый, с коротковолнового передатчика, мощность низкая — как будто знали, что не должны быть услышаны кем-то ещё. Позывной не идентифицирован, но похоже на англичан.

— Ну а откуда передавали? — настаивал капитан.

— Примерно отсюда. С разбросом в две мили максимум.

На палубе готовили шлюпку. Моряки с тревогой переговаривались:

— Говорят, балкер утонул.

— Точно?

— А как же. Наш радист и принял сигнал — «бедствие», «взрыв», «координаты»… потом — тишина.

Шлюпку спустили аккуратно, словно боялись потревожить спящих духов моря. Двое в спасательных жилетах вглядывались в воду, перехватывая весла.

— Помощник, — негромко сказал капитан, обращаясь к офицеру у иллюминатора. — Вам не кажется, что нас просто водят за нос?

— Похоже на постановку. Ни масляных пятен, ни мусора… Даже чайки в стороне держатся, — отозвался тот, вглядываясь в море. — Но раз приказ есть, обязаны проверить.

Капитан отвёл взгляд от воды и взглянул на флаги сигналов на мачте.

— После возвращения шлюпки держим курс на Кубу. Пусть «наши» разбираются.

Он ещё раз посмотрел на пустой горизонт.

Потом тихо, почти про себя добавил:

— С самого начала в этом рейсе всё не так.

Я стоял у борта, глядя в бесконечную даль, где горизонт сливался с морем. Волны лениво катились, словно дразня — здесь, мол, ничего не было и нет.

В голове приятно прозвучал сигнал от «Друга».

— Контакт!

— Медик-инженер второго ранга, — голос у него всегда был спокоен, а сейчас еще и немного ироничен. — Все поисковые дроны прочесали свои квадраты. Поверхность обследована полностью. Ни обломков, ни пятен ГСМ. Ни одного живого или мёртвого.

Я коротко выдохнул и отступил в тень надстройки.

— То есть — совсем ничего?

— Всё, что можно было заметить — три небольших расхождения температуры на поверхности воды. Но они уже исчезли. Я проверил — аномалий по гидроакустике тоже нет.

Я на пару мгновений задумался, правильно ли поступил, приказав обследовать квадрат фейкового бедствия. И пришел к выводу что «да». Во-первых капитан нашего судна доложит в Москву что квадрат чист, во-вторых я сообщу Измайлову, что квадрат ТОЧНО чист, и он сделает вывод что корпуса «Олимпа» здесь нет, если он уже в курсе этого. Ведь ВМФ может и не поделиться этим сундуком…

— Значит мы сделали все правильно «Друг»! Если бы я был на месте противника, я бы сейчас придумал запасной план. Или вообще ушел бы в тень.

— Или ждал бы, пока ты расслабишься.

Я усмехнулся.

— Напоминай мне это каждый день.

День был спокойный. Море — как залитый светом ковёр, ни качки, ни шума. Даже чайки исчезли куда-то. Инна спала, и я вышел прогуляться, когда меня перехватил замполит нашего судна, с короткой стрижкой и привычкой говорить на полтона громче, чем надо. Он окликнул меня у буфета.

— Товарищ Борисенок! Есть минутка?

— А? Что? Мобилизация? — Улыбнулся я.

— Почти, — оценив мою шутку, ухмыльнулся он. — Шахматный турнир замутил…

— Замутил и замполит… Однокоренные?

— Не будем отвлекаться, дело серьезное.

— Можно сказать политическое…

— Можно… Пассажиры против команды. Народ рвётся в бой. Говорят, вы неплохо играете?

— Когда есть с кем, — ответил я уклончиво.

— Будет с кем! У нас в экипаже два разрядника и один мастер спорта по переписке. А ещё, — он понизил голос, — полковник в гражданке, тот самый… Упрямый, но играть умеет. А народ требует зрелищ. Турнир — на открытой палубе, под тентом. Приз — коробка конфет и личная слава!

— Слава, говорите? — я прищурился. — Ладно, иду. Только не жребий — посади меня напротив полковника сразу. Проверим, кто у нас стратег.

Шахматные доски стояли в два ряда на длинных столах, над ними — тент и флаги. Рядом — таблички с фамилиями, бутылки с лимонадом и откуда-то извлечённый магнитофон, игравший марши и «Песню о тревожной молодости».

Полковник сидел ровно, с прямой спиной, в белой рубашке и тёмных очках. На мое приветствие, кивнул мне сухо.

— Вы — Борисенок?

— А то вы не в курсе полковник… И да, я продаю славянский шкаф…

От моей шутки полкан дернулся…

— Давно играете?

— А с какой целью вы проявляете свой интерес, полковник?

— А я — с первого курса. Правда, тогда мы учились, чтобы побеждать врага, а не пешками двигать.

— Что вы говорите, а сейчас? — спросил я, усаживаясь напротив.

Он прищурился, и ответил почти не слышно:

— Сейчас — тренируюсь. Вдруг снова придётся победить.

— Как я посмотрю, вы настроены крайне решительно.

Мы играли почти полчаса. Сначала — осторожно, разведкой боем. Потом он начал активнее, пошёл в атаку — но я развернул фланг и заставил его отступить. Несколько ходов — и у меня перевес. Через пятнадцать минут он ошибся — оставил слона без защиты, и это стало началом конца. Я поймал ферзя, и дальше — техника. Когда он протянул руку, я понял, что всё — он сдался.

— Крепко играете, — сказал он без злобы. — Жаль, не на стороне партии.

— А вы уверены, что на её стороне? — спросил я, вставая.

Он не ответил. Только хмыкнул, и, сдержанно улыбнувшись, отошел.

Поскольку система была не «олимпийская», а «каждый с каждым», то через пару часов мне вручили коробку конфет и нарисованный фломастером диплом «Чемпиона шахматного турнира», а ему бутылку «Пепси-Колы» в качестве поощрительного приза. Инна, раскрасневшись, прибежала с флягой лимонада:

— Ну ты и молодец! Наш семейный мозговой штурм.

— Я не ради награды, — сказал я, пожимая плечами.

— А ради чего?

Я посмотрел ей в глаза и тихо ответил:

— Чтобы понять, как думает полковник.

— И как?

— Он не чувствует игру, он ее видит на только доске, значит не умеет играть вслепую. А это иногда нужно.

Инна не стала уточнять. Просто молча села рядом, и мы долго вдвоём смотрели, как тень от флага с серпом и молотом колышется на тенте, словно сама партия ещё продолжается… где-то в других масштабах.

Каждое утро, примерно в одиннадцать, у моей двери раздавался привычный гул и лёгкий скрежет. Это Саша Щеглов тащил из своей каюты «Юность» с переделанным звуковым трактом и усаживался прямо на палубу возле выхода из коридора, упершись спиной в переборку. Там была смонтирована розетка, в которую он включал свой телевизор.

— Ну что, дон Константин, — произнес он, оборачиваясь ко мне с ухмылкой. — Арриба?

— Арриба, дон Алесандро, — кивал я, уже открывая дверь. — Continuemos aprendiendo español(Давайте продолжим изучать испанский язык).

Он хлопал ладонью по корпусу телевизора, включал его, и в динамике раздавался знакомый сигнал — после чего следовал взрыв Инбского оптимизма.

— ¡Bueeenoossss dííííías, mis amigos!(Доброе утро, друзья!) — разносился голос диктора. — ¡Arreeeebaaaa! ¡Arreeeeibaaa Latinoaméricaaa!Вперёд, Вперед Латинская Америка!) — и за ним — залп сальсы, свиста, «ррр»-катящего смеха.

— Вот это я понимаю! — восторженно говорил Саша. — Слушай, у них, кажется, даже погода в прогнозе поёт.

— Или танцует, — я подхватил его настрой. — Кажется, стал понимать их лучше, чем Минздравовские инструкции.

— Это потому, что у них интонация честнее, — философски заметил курсант. — У наших — «граждане, сохраняйте спокойствие». А тут — «эй, чувак, ты живой — и уже это круто!»

— Что сегодня слушаем? — спросил я, садясь на корточки у двери.

— Радио Маями-Тропикаль. Обещали включить интервью с каким-то их диджеем, который эмигрировал с Кубы. Будет рассказывать, почему «El ritmo es vida». Это «ритм — это жизнь».

Он ловко крутил ручку дециметровой настройки, ища нужную волну. На экране иногда мелькала рябь, и совсем редко пробивался танец каких-то певиц, но звук был чёткий.