Вдруг я ощутил знакомый виброзвонок. Привычно прошёл в комнату и снял трубку стационарного телефона.

— Слушаю.

— Привет, Костя, — голос Измайлова звучал тихо, будто издалека. — Надеюсь, не разбудил.

— Нет, Филипп Иванович. Что-то случилось?

— Да нет… Просто решил напоследок сказать пару слов. Пока вы еще в Варшаве, есть время.

— Слушаю…

— Тут Куба ведь, сам понимаешь. Не курорт, несмотря на пальмы.

Он помолчал, затем продолжил:

— Тут тяжело, Костя. Не так, как у нас, многое по-другому. Всё бедно, практически во всём дефицит. Аптек мало, еда по карточкам, народ простой, но измученный. Наши держатся, но бытовуха такая, что хочешь-не хочешь, а по тылам ударит. Но ты умный парень, Костя, вот тебе совет.

— Слушаю внимательно.

— Вези всё, что сможешь. Понимаешь, то что в Союзе вроде как никому не нужно, типа: пуговицы, нижнее бельё, портсигары, зубные щётки, ручки, мыло — всё идёт. Привезешь три ящика барахла, и ты тут король. А еще лучше, четыре. Только умно пакуйте, не броско. И с людьми нашими поговори, может, у кого что завалялось. Оно вам потом много чего принесет.

— Принято, — я коротко кивнул, хотя генерал этого и не видел.

— Ладно, ты и Инна — пара крепкая, выдержите. Остальное — приложится.

— Спасибо, товарищ генерал.

— Береги её. И настраивайтесь что Куба, это не отпуск.

— Понятно.

— Всё, конец связи.

На подоконнике пылилась старая записная книжка, где Инна хранила телефоны друзей, коллег и бывших преподавателей. По моей просьбе она открыла её, пролистала.

Уже на следующее утро Инна устроила «ревизию ценностей». На кухне, в коридоре, даже на балконе стояли раскрытые коробки. Она вытаскивала вещи из шкафов, заглядывала под кровать и даже в ящик с хламом, который она собирались давно разобрать и лишнее просто выбросить.

— Костя, а вот эти пижамы брать?

— Бери, особенно новые. Пижамы, это считай валюта.

— А мыло? У меня запас хозяйственного…

— Оно станет золотым. Сюда, в коробку номер два.

Затем мы пошли по соседям и всем знакомым. У Инны оказывается был талант: она могла войти в любую дверь и разговорить кого угодно. К вечеру в квартире стояли три огромных ящика — один с одеждой, второй с бытовыми мелочами, третий с «разным нужным». Кто-то отдал старые джинсы, кто-то, пару поломанных калькуляторов,которые можно было восстановить. а одна женщина принесла почти полный набор для шитья, сказав:

— На острове-то, чай, тоже люди живут. Может, пригодится.

Жена от нее вернулась домой, сияя как солнце.

— Мы не едем, мы идём как экспедиция. Всё, что можно обменять, у нас есть.

— Ты у меня тогда будешь торговым атташе, — засмеялся я.

Она подмигнула:

— А ты у меня, сопровождающий по особым поручениям.

— Кстати, раз пошла такая жара, нам нужна швейная машинка!

— И вязальная плюс нитки для нее!

— А еще ленточки и запас кожи разной! Ты инструмент скорняжий берешь?

— Уже. А за кожей далеко ходить не надо, деда снабдил перед поездкой сюда.

Это все мы и отправим багажом по железной дороге в одесский порт.

Самым грустным для меня было расставание с «Нивой». Но к моему огромному сожалению, даже с помощью генерала, перевезти ее на Кубу было не реально. Поэтому пришлось продавать ее здесь в Польше. Самое смешное, что купил ее один ксендз… за доллары. Самое главное что баксы были на сто процентов подлинными. Имея их как образец, можно было довести до ума те несколько пачек фальшивых, которые я нажил почти случайно. Вот такая загогулина вышла. Ничего, придумаю что то с колесами на острове Свободы.

Даже накануне нашего отъезда в Одессу, Инна как электровеник искала вещи для Кубы.

— Может, кому-нибудь позвонить? Попрощаться?

— Хочешь — звони, — мягко сказал я. — Только, помни: мы ничего не рассказываем. Просто «уезжаем на работу, надолго». Всё. — Она кивнула. Потом закрыла книжку.

— Ладно. Напишу открытки с Кубы, будет сюрприз.

Ближе к ночи наша квартира притихла. Чемоданы были все собраны, вещи по списку разложены, документы сто раз проверены. Мне не спалось, лежа на спине, и глядя в потолок, думал как вся эта «афера» пройдет, что нас ждет в этой далекой стране? И ещё, крнечно же о том, каково это: быть вдвоём в незнакомой стране, среди чужого языка, людей, климата. С одной стороны, вроде как романтика. С другой — неизвестность. Ответственность. Слишком много за плечами, чтобы было всё равно. А рядом ровно дышала Инна, и приятно грела мне правый бок.

И все равно, несмотря на приятное ощущение, мысли лезли в голову, как мыши — тихо, но назойливо, я думал о генерале, об нашем, достаточно странном сотрудничестве, о том, как и чем всё это обернётся.

Я осторожно повернулся на бок, и нежно обнял Инну за талию. Она вздохнула, прижалась.

— Ты не спишь? — прошептала она.

— Нет. А ты?

— Тоже нет. О чем думаешь?

Я только усмехнулся в темноте.

— О многом… душа моя…

— Костя, если честно, то мне очень страшно, — призналась она. — Но и страшно интересно. Знаешь, у меня такое ощущение, что как будто мы шагаем в другой роман. Только теперь не читаем его, а сами его пишем.

— Главное — вместе, — ответил я, крепче прижимая ее к себе. — Всё остальное, будем решать по ходу появления вопросов и проблем, да, Инка?

— Как скажешь дорогой…

— Ой… лиса!..

Утро наступившего дня было хмуро, по-весеннему серым и туманным. Выйдя из дома, мы не сговариваясь оба на мгновение задержались у двери, словно прощаясь с ним. Хоть мы и прожили тут недолго, но успели вложить в него свой труд и частичку души. Мне было жаль оставлять тут переделанную печь, а жена было грустно, от того что она лишается такой уютной веранды с прекрасным видом и обстановкой.

— Дождь пойдёт, — сказала Инна, глядя в серое небо.

— Не страшно. Нам — в тепло.

Я поднял воротник и взял первый чемодан.

— Всё будет хорошо, Инка.

Мы спустились вниз, к ожидавшей машине из госпиталя. Двор наш ещё спал — в окнах не было света, чирикали воробьи, и только старенький дворник в тёплой куртке протирал тряпкой ручку входной двери соседнего подъезда.

— Вокзал? — спросил шофёр.

— Вокзал, — кивнул я, повторив единственное слово эхом.

Машина фыркнув, тронулась, и дом остался за спиной, будто глава прочитанной книги.

Наш поезд отправлялся ранним утром. Платформа была полупустой, сонные фигуры, чемоданы, запах кофе, железа и… железной дороги. Состав был советский. Мы сели на свои места в вагон заранее, устроились в купе и разложили вещи: меньшие чемоданы наверх, большой и не совсем подъемный, в ящик под нижней полкой, сумка с едой в отсек у окна, который напротив стола, документы, во внутренний карман моей куртки.

Поезд медленно тронулся, и за окном поплыли пригороды Варшавы. Я устроился поудобнее на нижней полке, а Инна села напротив, у окна. Проводник, мужчина средних лет, но уже с седыми усами, заглянул к нам в купе:

— Документы проверим после границы. Чай будете?

— Спасибо, пока нет, — ответил я, и он кивнул, продолжив свой обход.

Инна молча смотрела в окно, наблюдая, как мелькают знакомые места. Промелькнула небольшая пригородная станция, где мы когда-то покупали цветы для нашей квартиры. А вот тот самый магазинчик, где мы брали продукты в первые дни после приезда в Польшу.

— О чём думаешь? — тихо спросил я.

— Странно всё это, — она повернулась ко мне. — Вроде были в Польше недолго, а ощущение, что навсегда из дома уезжаем… Как будто один этап жизни закончился, и начинается совсем другой.

— Может, так и есть, — я протянул руку и накрыл её ладонь своей. — Но мы же вместе. Это главное.

Она улыбнулась, но в глазах всё ещё читалась не ушедшая совсем тревога.

— Костя, а ты не сожалеешь? Ну, про Варшаву, про то, что мы там обустроились?