Генерал чуть заметно усмехнулся.

Посол и резидент переглянулись.

Измайлов пожал руки Виноградову и Рыжову, потом на секунду остановился, оглянулся на трап и заговорил, чуть приглушив голос:

— Пётр Тимофеевич, передайте своим: наблюдение за фигурантом прекратить. Больше не имеет смысла. Те, кто за ним стояли, отошли в тень. Остался только фантом, играющий роль, которую ему навязали. Пусть затухает сам по себе. Не будем будить змею, если та решила прикинуться палкой.

Рыжов кивнул, не споря.

— Что ж, ваше слово. Наши ребята просто отрабатывали указания. Но если что — дёрнем за ниточку, пусть даже тонкую.

— Вот за это и благодарю, — кивнул генерал. — И отдельно — за помощь Иванихину. Не ожидал, что Варшава окажется на высоте. Но ваши парни справились. Без вашей поддержки, так бы быстро не разобрались.

— Ваш лейтенант тоже не промах, — ответил Рыжов с уважением. — Быстро ориентируется, держит язык за зубами, и главное — не паникует. Таких бы побольше.

Измайлов поправил перчатку, поднял воротник пальто и добавил, чуть тише:

— Передам в докладе Андропову. И вас персонально упомяну. Если не премия, то хотя бы поощрение на внутренней линии получите. Мы ведь одно дело делаем.

— Спасибо, товарищ генерал, — сказал резидент. — Это очень приятно.

Измайлов коротко кивнул, положил руку на плечо Иванихину:

— Пошли, лейтенант. В Москве нам есть что рассказать.

Он поднялся по трапу первым. Иванихин кивнул стоявшим у машины и последовал за своим шефом.

Двигатели Ту-134 запустились, Лопасти турбин начали вращение, и спустя несколько минут самолёт скрылся за серым утренним небом, в котором ещё не рассеялась предрассветная влага.

Когда самолет с генералом из Москвы поднялся в воздух, резидент КГБ еще долго стоял, глядя в серое небо.

Ту-134 летел в выделенном ему эшелоне, на крейсерской скорости. За иллюминатором медленно плыли сизо-серые облака, а выше, резкий, почти металлический блеск неба. В салоне было тихо, как бывает только на спецрейсах: никакой болтовни, никакой суеты. Только гул двигателей, лёгкая вибрация, да равномерный свет потолочных ламп.

Лейтенант Иванихин задремал, откинувшись на кресло. Его щеки чуть касался подголовник кресла, правая рука соскользнула с подлокотника и свисала. Он тихо дышал, как ребёнок, которому дали передышку после энергичной игры. Генерал Измайлов бросил на него взгляд — сдержанно, но с ноткой почти отеческой теплоты.

Он не стал будить. Парень вымотан, и не только телом — вся его нервная система сейчас работает в режиме перегрузки. Для него это была не просто командировка. Это был экзамен, к которому не готовят в академиях.

Измайлов перевёл взгляд в иллюминатор, слегка прищурившись. Где-то там, за этой прозрачной синевой, была орбита на которой он совершил три витка. Такая вот неофициальная экспедиция.

Как всё изменилось с тех пор. Там, в невесомости, всё казалось простым. А теперь? В мутной воде на Земле каждый шаг — как по болоту: вроде бы твёрдо, а через секунду — трясина.

Он вспомнил, как смотрел на Землю сквозь маленький круглый иллюминатор. Тогда планета казалась мирной и далёкой. Всё на ней было будто игрушечное — города, границы, самолёты… И не было видно ни врагов, ни интриг, ни педофилов в сутанах, ни мальчиков с разорванными судьбами. Только мерцающий шар, прекрасный и безмолвный.

Но там, на орбите, он понял главное: чем выше поднимаешься, тем яснее видишь, как мало у людей времени. И как легко сломать то, что строится поколениями. Поэтому он и вернулся — не героем с лентой, а просто человеком, который знал цену времени.

Генерал слегка прикрыл глаза. Но не заснул. Просто дал себе минуту, между прошлым и будущем. Между Варшавой и Москвой.

За спиной едва слышно вздохнул Иванихин, переворачиваясь на другой бок.

Самолёт шёл точно по расписанию, время до посадки: 47 минут.

Чкаловский встретил нас плотным утренним туманом и щемящей прохладой, как бывает под Москвой в марте. На дальнем краю лётного поля уже дымили выхлопами дежурныя «Волга» из гаража Комитета. Из салона первым вышел я, за мной Иванихин, ещё не до конца проснувшийся, но уже собравшийся. Внизу у трапа ждал местный особист:

— Добро пожаловать, товарищ генерал, — коротко произнёс подполковник и кивнул в сторону машины. — Транспорт на площадь готов.

Путь до Лубянки проехали молча. Иванихин сидел впереди, рядом с шофёром, не задавая лишних вопросов. Измайлов молчал на заднем сиденье, поглядывая в окно. Серый снег, потрёпанный мартовским солнцем, лежал на тротуарах. Москвичи сновали по делам, ничего не зная о том, что в их столицу только что привезли доказательства войны, о которой не напишут в газетах.

На парковке у второго подъезда генерала уже ждали. У кабинета дежурного он задержался лишь на минуту, чтобы расписаться в журнале прибытия. Дальше — знакомый коридор, массивная дверь с табличкой «Комната совещаний», а в глубине — его временный кабинет.

Он снял пальто, повесил его на спинку стула, и кивнул Иванихину:

— Иди, отдыхай. Если уснёшь — не беда. Всё равно сейчас, пока не доложусь никуда не двинемся.

Лейиенант усироился в углу, у стены, молча.

Измайлов уселся за письменный стол. Вытащил папку с рабочей тетрадью. Дернул завязку, внутри бумаги, заметки на небольших листочках, листы с пометками. Поверх них он положил чистый, чуть шероховатый лист.

Подвинул чернильную авторучку. Стряхнул мысленно всё лишнее.

И начал писать:

Председателю КГБ СССР

товарищу Андропову Ю. В.

От начальника…

Почерк был уверенным, чётким, с лёгким уклоном влево. Слова ложились ровно, строчка к строчке. Он писал медленно, вдумчиво, как всегда делал это в важных случаях, когда надо было не просто донести информацию, а расставить акценты.

Рапорт рождался как операция, точно, строго, без эмоций. Но между строк, была скрытая тревога: если теперь не нажать на нужные рычаги, эта раковая сеть в Польше прорастёт еще глубже. А потом будет поздно.

Коридоры Лубянки по ночам дышат иначе — глухо, сдержанно, будто здание само внимает чужим шагам. Пакет с рапортом уже лежал на столе: бледный картон, плотный сургуч, нитка натянута, как струна. Внутри — не просто бумага. Там было то, что могло перевернуть представление о текущем моменте. Сведения, которые не подлежали сомнению. Фотографии, негативы, записи и краткое изложение — без художеств, но с выверенной аналитикой.

Измайлов поднялся, взял пакет в левую руку, поправил пиджак. Тяжесть не от бумаги, а от содержания. Коридор встретил пустотой. Свет ламп под потолком плавно угасал в конце прохода. Рядом с дверью без таблички, а только с номером никого не было. Только в предбаннике, у вент канала сидел сутулый секретчик с крошечной пепельницей и какой-то замусоленной папкой. Увидев приближающуюся фигуру, поднялся, подтянулся.

— Всё готово? — голос его был привычный, без интереса, но с внутренним вниманием.

— Готово. Председателю, немедленно, через фельдегеря.

Секретчик вытянул руки, как при приёме знамени.

— В личную почту, под роспись.

— Принято.

Пакет ушёл за глухую дверь, а в предбаннике снова стало тихо.

Вернувшись в кабинет, Измайлов снял пиджак, аккуратно повесил его на вешалку и направился в комнату отдыха. Там стояла узкая койка, старое, но крепкое одеяло и серая тумбочка с будильником. Обувь оставил рядом у двери. Рубашка — на спинку стула. Ложиться в одежде генерал не привык.

Комната приняла его как родного. Тело погрузилось в состояние сна почти сразу. Мысли стихли. Шум Москвы растворился за толстым стеклом.

Утренний свет пробивался сквозь шторы. Из коридора доносился почти неслышный скрип паркета. Генерал очень удивился обострению своего слуха. Открыл кабинет, снаружи у двери стоял дежурный с папкой.