Пауза на вдох, и сразу продолжение:

— Я тебе больше скажу! Эта твоя Магда…

Светофор сменился, но рука Инны легла на рычаг коробки:

— Подожди! Я не закончила! У неё взгляд как у хищной чайки — сожрать и не поперхнуться. А ты у неё — как бесплатный сэндвич в кулёчке! Уж не знаю, где у тебя там интеллект…

На этой фразе мне стало даже немного смешно, но смеяться было нельзя. Это бы усугубило.

— И вообще, хочешь — проводи свои «экскурсии» с кем хочешь. Только учти: если ещё раз увижу, что ты так на какую-то курву смотришь… я устрою тебе прямой эфир с кастрюлями. Без монтажа. В прайм-тайм!

Последние слова прозвучали особенно театрально.

— Точно Инка!!! В прайм-тайм!!!

И после наступила тишина. Глубокая, как в студии перед прямым включением. Инна отвернулась к окну, но глаза у неё блестели уже не от злости. Там уже читалась забота, обида, и желание остаться единственной.

«Друг» в нейроинтерфейсе выдал осторожное сообщение: «Регистрирую эмоциональную турбулентность. Рекомендую шоколад и молчание.»

Шоколад был в бардачке. Молчание — под вопросом. Вспомнив свой богатый семейный опыт из прошлой жизни и невероятную силу воли из этой, я взял паузу. Как там у театрального корифея: «Не делай паузу без нужды, а уж если взял её, то тяни её сколько сможешь!». Это выражение приписывают Сомерсету Моэму, и похоже он был сильно прав…

— И чего ты молчишь? — Прозвучало с нотками подозрения прозвучало через добрый десяток минут.

— Думаю душа моя…

— И о чем, если не секрет?

— Как заслужить прощение такой божественной, такой красивой…

— Начни с того, что поцелуй меня в ж#пу!

Мой искренний вопрос был изображен двумя бровями, лихо поднявшимися к самой макушке.

— То же начнешь издалека…

— В койку или лучшую варшавскую кондитерскую, дорогая?

— Конечно в кондитерскую, мимо спальни мы все равно не пройдем.

— Значит, Nowy Świat(Новый Свет) 35, Варшава, — произнес я с интонацией варшавского таксиста.

— Слушай, ты ведь помнишь это место? — Инна склонилась над мной. — Мы тогда брали там вкуснейший торт для дяди Вацлава.

— А он потом сказал, что это единственное, ради чего стоило жить.

— Тогда постарайся, чтобы этот вечер тоже стал таким.

— Уже стараюсь.

Кондитерская «Blikle» на Новом Святе манила запахом ванили и горячего шоколада ещё с тротуара в настоящем и с 1869 года в прошлом. Дверь с изящным витражом неохотно поддалась, впуская нас в сияние зеркал, латунных кофе-машин и царство пирожных, от вида которых даже самые упрямые диеты сдавали позиции без боя.

Инна, едва переступив порог, заметно повеселела. Ветер на улице сдул остатки обиды, а витрина с эклерами окончательно растворила всю нашу драму сегодняшнего вечера.

— Моя божественная и прекрасная, что прикажешь из этой оды польской гликемии? — с придыханием шепнул в самое ухо, чуть склоняясь к ней.

— Прикажу два «взрывных» эклера с ганашем, штрудель с маком, горячий шоколад и… — она сделала театральную паузу — … и чтобы ты пил чай, а не это «своё кислое варево из сухофруктов». И сидел молча, но с немым восхищением.

— Хочу заметить, со всем своим почтением, моя госпожа… ничего не слипнется?

— Не дождешься!

Только после этого железного обещания, кивнув в знак того, что ее информация дошла до меня, занял очередь. Позади зашуршали тёплыми голосами две пожилые дамы в нарядных беретах, обсуждая новые туфли на витрине обувного магазина через дорогу. В воздухе витала атмосфера доисторической дипломатии — разные конфеты, как аргумент мира.

За столиком у окна Инна сняла перчатки, аккуратно сложила их, осмотрелась и чуть кивнула:

— Тут красиво. А ты, выходит, не совсем безнадёжен. Знал, куда пригласить даму.

— Лучшее место в городе. Тут даже серьезные люди забывают о служебном долге и дезертируют снее ради штруделя.

Официант в белоснежной рубашке и с безупречно выглаженным фартуком подал заказ. Дымящийся шоколад в тонких чашках и десерты, каждый из которых был настоящим произведением искусства. Вилка в руке Инны загарцевала над тарелкой, мучительно выбирая с чего начать.

— Смотри, как красиво, — произнесла она, поддевая край эклера. — Вот бы и в жизни всё было так. Немного ванили, чуть терпкости и чтоб сверху сахарная глазурь.

— А внутри — начинка, которую можно съесть только ложечкой. Остальное — расплескается.

Инна засмеялась.

— Философ ты, однако. Особенно под эклер.

— Когда такая дама рядом…

— Смотри, а то ещё один комплимент — и я тебя окончательно прощу.

— Только один?

— Ладно. За штрудель можно и два. Но вот за телестудию — только если закажешь мне коробку макарунов на вынос.

Официант, будто предчувствуя развитие событий, уже нёс деревянную коробочку с эмблемой «Blikle». Принял торжественный вид и, переглянувшись со мной, торжественно подал её Инне.

— Вуаля. Как и просила, моя душа. От всей кондитерской Варшавы — только тебе.

Пальцы Инны сжали коробку.

— Вот теперь можно и домой.

— В койку или на кухню, дорогая?

— На кухню. Сначала чай. Потом — может быть.

На выходе Инна держала меня под руку. А в отражении витрины мимоходом заметил, что на её лице всё ещё оставался оттенок улыбки. Значит — живем!

Пока Инна скидывала туфли и деловито командовала электрическим чайником, а затем скрылась за дверью ванной, внутренний взгляд машинально вернулся к нейроинтерфейсу. Плавно всплывшее уведомление в правом углу поля зрения означало, что «Друг» закончил обработку данных о варшавском телецентре.

Визуальный пакет открылся на полном 3D макете здания с подробной разметкой по этажам. Каждый узел, каждая линия, каждая телекамера — всё было прорисовано с компьютерной скрупулёзностью. Центр вещания оказался куда сложнее, чем можно было подумать вначале. Несколько монтажных, отдельный пульт выпускающего редактора, технический архив с уникальными ключами доступа, две параллельные линии связи — одна официальная, вторая слабо замаскированная как резервная, но ведущая совсем не туда, куда должна.

Люди, отмеченные метками, распределились по уровням: режиссёры, монтажеры, охрана, инженерная группа, редакторы. Данные по каждому — краткая биография, степень вовлеченности, связи, вероятность подверженности влиянию. Несколько фамилий были знакомы по другим эпизодам — одна из них даже всплывала в связи с финансированием мероприятий «Солидарности».

В финале отчёта раздался спокойный голос «Друга»:

«Структура телецентра полностью смоделирована. Каналы внешней и внутренней передачи установлены. Доступ возможен через четыре независимых точки. Ключевые фигуры отмечены. Какие указания по дальнейшему плану действий?»

«Друг» делаем следующим образом…

Только я закончил озвучивать план нашей акции, как Инна хлопнула дверью ванной. Запах ванили и мятного геля проник в комнату.

Следующим днем, пятничный вечер будто застыл в напряжении. Воздух стал вязким, как кисель, улицы опустели, лишь трамваи продолжали своё движение, гремя на поворотах, как будто в тревоге.

За два часа до этого в так называемый «прайм-тайм», десятки тысяч телезрителей проживающих в варшавском воеводстве не отрывались от просмотра документального фильма по каналу TP1 (Telewizja Polska 1). В нем подробно с доказательствами были представлены вопиющие факты педофилии среди католического духовенства.

Около двадцати одного часа от системы наблюдения начали поступать первые сигналы. Сеть дронов, в том числе несколько зондов, плотно накрывшие территорию Варшавы и Варшавского воеводства, сообщали о начале массового передвижения людей.

Сначала это выглядело как обычные вечерние прогулки. Но слишком уж слаженные колонны, слишком однонаправленные потоки. Направление совпадало — в сторону католических приходов. Очень многих. Почти одновременно. Некоторые из них фигурировали в материалах расследования, переданных ранее Лаптеву. Другие — только вчера были отмечены «Другом» как однозначно связанные с сетью священников, промышляющих тем, о чём теперь не молчат.