Финальный монолог Аманды, когда она понимает, что все ее попытки устроить жизнь детей провалились, прозвучал как реквием по утраченным иллюзиям. Раиса Аркадьевна произнесла слова о том, что надо задуть свечи, и в зале стояла абсолютная тишина.

Когда занавес опустился, зал взорвался аплодисментами. Люди вскакивали с мест, кричали «Браво!», требовали выхода актрисы.

Занавес поднялся снова. Раиса Аркадьевна сидела в своем кресле, по лицу текли слезы, она кланялась, прижимая руку к сердцу. Зал не унимался.

— Браво! — кричал седой мужчина в первом ряду. — Брависсимо!

— Это же настоящее искусство! — говорила дама рядом с нами. — Такой Аманды я не видела никогда!

Аплодисменты продолжались минут десять. Раиса Аркадьевна несколько раз кланялась, потом помахала рукой и скрылась за кулисами.

Инна плакала, не скрываясь:

— Костя, ты видел? Видел, как она играла? Это же чудо какое-то!

— Видел, — я обнял ее. — Твоя мама — великая актриса!

После спектакля, когда мама Инны, сияющая, принимала цветы и поздравления, подошли журналисты с магнитофоном и фотоаппаратом.

Мы дождались, пока зал почти опустел, и пошли за кулисы. Раиса Аркадьевна сидела в гримерной, еще в костюме, вокруг нее толпились актеры, режиссер, какие-то незнакомые люди с цветами.

— Раиса Аркадьевна, — говорил режиссер, — это триумф! Завтра же звоню в Москву, в Художественный театр. Они должны это увидеть!

— Мамочка! — Инна бросилась к ней и крепко обняла. — Ты была потрясающей! Весь зал плакал!

— Правда? — Раиса Аркадьевна смотрела на нас сияющими глазами. — Я так волновалась… А потом как будто что-то щелкнуло, и я стала Амандой. Совсем стала… Понимаете?..

— Это было видно, — сказал я. — Зал был покорен.

Пожилой мужчина в очках и с блокнотом подошел к нам:

— Позвольте представиться, Семен Львович Кац, «Советская Белоруссия». Раиса Аркадьевна, это лучшая Аманда, которую я видел за двадцать лет. Разрешите взять у вас интервью?

— Конечно, — растерянно ответила она. — Только… это все как сон какой-то.

— Самый прекрасный сон, — засмеялась Инна.

Началось короткое интервью — вопросы о творчестве, будущих планах. На фоне работы затворов фотоаппаратов и камеры, едва слышно раздался сигнал в ухе:

— Задание выполнено. Видеоматериал готов. Качество — студийное. Файл с тегом «РАИСА\_АРКАДЬЕВНА\_СПЕКТАКЛЬ\_ОДИН» размещён в защищённом архиве. Готов к трансляции или передаче.

Сердце наполнилось тихой радостью. Мама Инны была в центре сцены. Заслуженно. А память об этом моменте теперь навсегда останется. Не только в душах, но и в видеоматериале, с любовью и уважением собранном «Другом».

Домой мы вернулись поздно, около полуночи. Раиса Аркадьевна все еще была под впечатлением от вечера, говорила без умолку:

— Знаете, дети, когда я заболела, думала, что все кончено. Три года я не могла подняться с постели, не то что на сцену выйти. А сегодня… сегодня я поняла, что жизнь только начинается.

— Мам, а что дальше? — спросила Инна. — Будут еще спектакли?

— Режиссер говорит, что да. Хотят возобновить «Трех сестер», и он видит меня в роли Раневской в «Вишневом саде». Представляете? Раневская!

Я смотрел на этих двух женщин — мать и дочь, и понимал, что завтра нам предстоит расставание. Но сегодняшний вечер останется с нами навсегда. Триумф Раисы Аркадьевны, ее возвращение к жизни и искусству, счастье Инны, все это было так важно накануне нашего отъезда на Кубу.

— Мам, — тихо сказала Инна, — я так рада, что успела это увидеть. Что мы все вместе были в этот вечер.

— И я, дочка. И я.

Мы поужинали. Простая советская еда показалась нам необыкновенно вкусной после польской кухни. Инна действительно с удовольствием съела тарелку борща, а я — котлету с картошкой.

— Последний раз едим борщ неизвестно сколько времени, — заметила она.

— Может, научимся готовить кубинский суп, — пошутил я.

— Обязательно научимся. И кубинский кофе, и всё остальное.

Мы сидели на кухне, пили чай с оставшимися пирожными, и никто не хотел разрушать эту теплую атмосферу. За окном шумел майский дождь, но в доме было тепло и уютно.

Завтра нас ждала дорога на Кубу, неизвестность, новая жизнь. Но сегодня был этот вечер — вечер триумфа, любви и счастья. И я знал, что где бы мы ни оказались, память об этом вечере будет согревать нас.

Вечером, лёжа на кровати в темноте, мы ещё долго разговаривали. О Кубе, о том, что нас ждёт, о наших планах. Инна волновалась, но я чувствовал, что она готова к переменам. А я… я думал о генерале Измайлове, о том, какая работа нас действительно ждёт на острове, и о том, что не всё так просто, как кажется на первый взгляд.

Но это были мысли на завтра. Сейчас же мы были вместе, в безопасности, и впереди нас ждало большое приключение.

— Спокойной ночи, Инка, — тихо сказал я.

— Спокойной ночи, Костя. Завтра будет новый день.

— Уже сегодня…

И я заснул под мерное гудение города за окном, думая о том, что завтра мы будем уже на пути к морю, к кораблю, к новой жизни.

Следующим утром, перед уходом мама Инны вынесла нам в пакете два свёртка — в одном были вареники с творогом, в другом, вязаный свитер. Оба, тёплые по-своему.

— Мама, ну свитер зачем? Мы же в Гаване жить будем!

— Бери дочь, до этой самой Гаваны еще добраться по морю надо, а еще весна…

На улице еще темнело. Машина снова ждала у подъезда.

— Береги её, Костя, — повторила мама тихо, на прощание.

— Обязательно и непременно, — ответил я, и это была правда.

— Завтра уже будем в Одессе, — сказал я.

— А послезавтра на корабле, — добавила она. — Страшно представить.

— Ничего страшного. Морской воздух, солнце, время подумать о будущем.

— Костя, — она обняла за плечи, — как думаешь, мы справимся? На Кубе, я имею в виду.

Я повернулся к ней, взял её лицо в ладони:

— Обязательно справимся. Мы же команда, помнишь?

— Команда, — повторила она и улыбнулась. — Мне нравится, как это звучит.

Платформа была почти пустой. Сквозняк вдоль перрона тянул запахом мазута, железа и давно нечищеных рельсов. Поезд до Одессы должны были подать минут через десять, но я уже стоял у начала платформы, прикрывшись от ветра воротником куртки. В дальнем конце показалась тень. Плечи узнавались сразу — сутуловатая фигура с легкой, разболтанной еврейской походкой.

— Ну что, космонавт, — хрипло произнёс Исаак, подходя. — Думал, не приеду?

— Даже не сомневался, — улыбнулся, пожимая протянутую руку. — Всё при тебе?

— Конечно. Тебе как — в руки или в упаковке?

— Лучше в упаковке. Меньше вопросов от соседей по купе.

Исаак на секунду прищурился, потом ловким движением вытащил из-под куртки плотный брезентовый сверток, напоминающий старую аптечку. Внутри что-то мягко перекатывалось, как песок, но по весу сразу чувствовалось: там не бинты.

— Четырнадцать тысяч, — тихо сказал он. — пятерка новыми, остальное полтинниками и по двадцать и десять. Всё настоящее, проверено.

— Огромное спасибо. Деньги — это не главное, но они многое упрощают. — Счастье не в деньгах, а в их количестве…

— Деньги — это инструмент. А тебе, Костя, я скажу по-другому. С таким инструментом очень многое становится доступным. Только будь аккуратен. Места, куда ты едешь, не для лохов.

— Ты про Кубу?

— Именно. Там ни тебе не Польша, ни даже Минск. Другой климат, другие люди, другие хищники. С этими — можно. А с теми — лучше быть с зубами.

Я кивнул, еще плотнее прижав пакет к своему боку и потом осторожно сунул его в двойное дно дорожной сумки. За это время поезд уже подали, и народ потянулся в вагоны, к своим местам.

— Пройдешь с нами в вагон? — спросил я, бросив одновременно взгляд на вагоны.

— Нет, дружище. Мой путь тут заканчивается. Дальше, вы уже сами… Только вот что: если будет нужно, выходи на связь через ту же линию. Проверяется регулярно. Будь умнее и мудрее всех.