— Интересные образцы, — сказал я, внимательно рассматривая лоскут. — Очень интересные, Минхо. Ваш дед был не просто ремесленником. Похоже, он был по-настоящему одарённым человеком.

Минхо подошёл ближе, с любопытством заглянул в ящик.

— Да? Ну не знаю… Для меня это просто старые тряпки, — он с сомнением покачал головой.

Я положил лоскут обратно.

— Чхве-ши, — сказал я, поворачиваясь к нему, — у меня к вам будет одна несколько необычная просьба. Не могли бы вы оставить меня здесь одного на некоторое время? Скажем, на час-полтора. Мне нужно подумать. Иногда лучшие идеи приходят в тишине, когда тебя никто не отвлекает.

Минхо посмотрел на меня с явным удивлением.

— Здесь? В кабинете? — он обвёл взглядом свою скромную контору. — Ну… если вам так удобнее… Конечно. Я тогда закажу нам хороший обед из ресторана неподалёку, как раз успеют привезти. А сам пока не буду вам мешать. Вернусь через полтора часа, вас устроит?

— Вполне, — кивнул я. — И, если можно, попросите, чтобы меня не беспокоили.

— Разумеется. — Минхо всё ещё выглядел немного озадаченным таким поворотом событий. Он вышел из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь.

Я подождал несколько минут, прислушиваясь к отдалённым звукам фабрики, чтобы убедиться, что меня действительно никто не потревожит. Затем обернулся к ящичку с образцами тканей, снова открыл его и достал тот же самый лоскут, который первым привлёк моё внимание, — небольшой квадрат из плотного серого шёлка с вытканным на нём сложным спиралевидным узором тёмно-синего цвета.

Я сел в кресло Минхо, держа ткань в руках, и закрыл глаза. Вдох. Выдох. Сознание начало медленно отстраняться от запаха пыли и старого дерева, от приглушённого гула станков за дверью, от физического мира вообще. Я позволил себе погрузиться в туманные глубины Зазеркалья, используя старый лоскут как якорь, как нить, ведущую в прошлое. Глубоко, в самое далёкое прошлое, для чего мне и потребовалось взять ткань в руку и всерьёз сосредоточиться.

Образы возникли не сразу. Сначала это были лишь обрывки, цветовые пятна, неясные звуки. Но постепенно, по мере того как я настраивал своё восприятие, туман рассеивался. Вот он, Чхве Джинсу, дед Минхо. Не тот пожилой мужчина с фотографии, а моложе и полный сил. Он сидит за деревянным ткацком станком. Его руки уверенно направляют челнок, который летает туда-сюда, а ноги ритмично нажимают на педали станка. Лицо сосредоточенное, глаза горят энтузиазмом. Он что-то тихо напевает себе под нос — старую народную мелодию.

Картинка сменилась. Тот же Чхве Джинсу, но уже в этом самом кабинете. За столом, заваленным эскизами, образцами ниток, книгами с узорами. Он склонился над большим листом бумаги, что-то быстро чертя угольным карандашом. Рядом — чашка с остывшим чаем. Он бормочет себе под нос: «Нет, не то… Нужно, чтобы сама нить рассказывала… чтобы цвет говорил…»

Ещё одна вспышка. Чхве Джинсу показывает готовый отрез ткани своей жене. Она восхищённо ахает, проводя рукой по гладкой поверхности. «Это… это как лунный свет на воде, Джинсу, — говорит она. — Когда смотришь на неё, становится так спокойно…» Он улыбается, довольный.

Я прокручивал эти фрагменты прошлого, впитывая атмосферу, слова, эмоции. Это было не просто производство, совсем нет.

Вернувшись в реальность, я сместил фокус. И теперь погрузился в Сомнию, в мир идей, всё ещё удерживая связь с лоскутом. И здесь, в этом информационном пространстве, я увидел то, что осталось от наследия Чхве Джинсу. Это была не яркая, живая концепция, а скорее, её слабый, почти истлевший отпечаток. Как высохший цветок в старой книге, сохранивший лишь намёк на былой аромат и цвет. Идея «ткани, несущей покой» или идея «узора, дарующего вдохновение» — они всё ещё вибрировали здесь, но так слабо, что обычный человек их бы никогда не ощутил.

Но для меня это был маяк.

Я позволил своему сознанию взять под контроль окружающий хаос и ментально сдвинулся, чтобы вернуться на личный островок спокойствия в Сомнии — в свой домен. Привычная комната с зеркалами, уже более стабильная, чем всего пару дней назад. Маленькое зеркальце-камертон на столе.

Я встал перед одним из больших тёмных зеркал. Мысленным усилием я спроецировал на его поверхность всё, что увидел и почувствовал в «МоноТекстиле». Вот образы прошлого — страсть Чхве Джинсу, его идеи. Вот настоящее — современные станки, качественные, но немые полотна, усталость и растерянность его внука. Вот отпечатки идей в Сомнии — слабые, затухающие эманации первоначального замысла, погребённые под слоем прагматизма.

Зеркало отразило всё это, но не пассивно. Оно, подвластное моей воле, преобразило информацию, структурировало её, выявило скрытые связи. На его поверхности проступила сложная, многомерная схема. В центре — яркая пульсирующая точка: «„МоноТекстиль“ — ткань как носитель эмоции и истории». От неё расходились нити — к прошлому (забытая философия основателя), к настоящему (потенциал, качество сырья) и к будущему (возможные рыночные ниши, уникальное торговое предложение).

Я смотрел на сложную схему, развернувшуюся на поверхности зеркала, и окончательно уверился в своих подозрениях.

Те слабые, почти истлевшие отпечатки идей, которые я уловил от старых образцов ткани, та страсть, с которой Чхве Джинсу говорил о «душе» своих творений… Это было нечто большее, чем просто талант или вдохновение. Это был действительно след. Слабый, неясный, но безошибочно узнаваемый след магии.

Магии Сомнии.

Я прокрутил в Зазеркалье образы прошлого Чхве Джинсу ещё раз, теперь уже с новым фокусом. Его напевы во время работы — не просто мелодии, а скорее, интуитивные мантры, помогающие сосредоточить волю. Его эксперименты с узорами и красителями — не слепой поиск, а попытка нащупать резонанс, заставить физический материал откликнуться на ментальный образ, на идею. Его слова о «ткани, несущей покой» или «узоре, дарующем вдохновение» — это же почти точное описание того, как идеопластика Сомнии может влиять на восприятие!

Чхве Джинсу, основатель «МоноТекстиля», был магом.

Необученным, очевидно, — иначе я бы мгновенно опознал в материале артефакт, в каком состоянии он бы ни был. Это был неофит-интуит, примерно как и Кан Мёнджин, который так и не осознал природу своего дара. Способности Джинсу были слабы, ограничены узкой сферой его страсти — ткачеством. Он не создавал артефакты в полном смысле этого слова, а просто вплетал частички своей Сомнии, свои эмоции, свои идеи в нити, создавая ткани, которые несли в себе слабый, но ощутимый для чувствительного человека отпечаток его замысла. Скорее всего, станки тоже были изменены под его влиянием.

Это объясняло многое. В первую очередь то, почему «МоноТекстиль» сейчас в таком упадке. Дело было не только в рынке и конкуренции, просто компания утратила одарённого, на котором всё и держалось. Его наследники, не обладая его даром, не смогли понять и сохранить суть его творений. Они видели лишь внешнюю форму — качественную ткань, красивые узоры. Но они не видели главного. И постепенно, стремясь к эффективности и снижению затрат, они свели всё к простому ремеслу.

В то же время эта компания никогда не была приспособлена справляться собственными силами. За свою жизнь Чхве Джинсу так и не получил этого навыка, ему это было не нужно, так что и передать полезный опыт потомкам он не мог. Он вообще ничего не сумел передать, ну, кроме, скорее всего, старых артефактных станков — которых после реконструкции не осталось. Всё то, чему он учил наследников, для них было абсолютно бесполезным. Можно попробовать потом спросить у Минхо, может, где-то завалялся хотя бы фрагмент старого станка, это могло бы… А хотя нет. Нет никакого смысла спрашивать о станках.

Зачем мне нужны поделки неофита-интуита? Своими силами я справлюсь намного лучше.

Спустя полтора часа дверь кабинета тихо скрипнула. В проёме появился Чхве Минхо.

— Кан Мёнджин-ши? Всё в порядке? Обед готов, если вы…

Я открыл глаза, возвращаясь из глубин Сомнии. Головокружение, привычное после таких погружений, быстро прошло.