В ряде больших центров Эренбург имел возможность встречаться с отцами города. В Джексоне (штат Миссисипи) газета «Дейли ньюс» устроила диспут с участием юриста и члена городской Торговой палаты на тему «Индустриализация Юга и расовые проблемы». В ходе полемики естественно перешли на Советский Союз и растущие трения с Соединенными Штатами. Эренбурга возмутила сама постановка вопроса о войне с Россией. «Что же это за американец, — спросил он, — способный вообразить, что все наши матери, которые оплакали своих детей, стремятся пережить этот ужас снова?»[618]
Из своего путешествия Эренбург вынес впечатления, подтверждавшие его европейские предубеждения. Сколько раз после очередной трапезы он «выражал недовольство неизменным цыпленком, которым его кормили на ланч, да еще без вина <…> Слово „ланч“ он произносил „линч“. А однажды сострил: „В Америке два вида линча, один они применяют к неграм, другой — к заезжим гостям. Оба — дрянь“»[619]. Крайне удивляло Эренбурга сравнительное благосостояние рабочих. Однажды, катя по сельской дороге в Алабаме, Эренбург и его спутники проезжали мимо фабрики, невдалеке от которой виднелась автостоянка с доброй сотней машин. Эренбург решил, что это, вероятно, автомобильный завод. Сколько его спутники ни уверяли его, что перед ним текстильная фабрика, а все эти машины принадлежат находящимся в ней рабочим, он не верил. Пришлось дождаться 5-ти часов, когда фабричный гудок возвестил конец смены и из ворот высыпали рабочие — черные и белые, расселись по машинам и покатили домой. Эренбургу крыть было нечем[620].
К тому времени, когда Эренбург прибыл в Детройт, где к нему присоединился Симонов, он уже более-менее освоился с капиталистическим окружением. Оба — и он, и Симонов — стали докучать своим гостеприимным хозяевам просьбой помочь им приобрести машины. Автомобильная индустрия тогда только-только начинала набирать темпы после военных поставок, и «производители автомашин вовсе не жаждали ущемлять американских потребителей ради двух русских»[621]. Но не тут-то было. Эренбург теребил чиновника из госдепартамента, пока нужные распоряжения не были сделаны, и Эренбург смог послать домой «Бьюик», холодильник и стиральную машину. Симонову, которому очень хотелось обзавестись большим «Крайслером», пришлось довольствоваться «Кадиллаком». (В московской квартире Эренбурга стиральную машину установили неправильно, и когда ее в первый раз запустили, она поползла по полу, чем ужасно напугала домработницу)[622].
Вслед за визитом в Детройт и еще одной неделей, проведенной в Нью-Йорке, где в честь русских журналистов состоялся огромный митинг в «Мэдисон сквер гарден», Эренбург и его спутники направились на шесть дней в Канаду. Чувства, навеваемые «холодной войной», проявились там куда острее: как раз в это время там был разоблачен обширный круг людей, шпионивших в пользу Советского Союза. Наивысшего накала визит достиг в Торонто, где все трое советских журналистов выступали перед пятитысячной толпой в «Мейпл лиф гарденс». Главной приманкой был Эренбург, и он не упустил случая вслух попрекнуть аудиторию в недоброжелательстве, которое он на себе ощущает. «Почему канадцы так настроены против русских? — недоумевал он. — Ряд газет пугает своих читателей русскими, как пугают малых детей букой!» Когда же Эренбурга спросили о русских танках в Иране, он отвел вопрос, заявив, что «русские заводы сейчас производят детские коляски»[623]. Такая демагогия вызвала резкую отповедь со стороны «Глоб энд мейл». В передовице, озаглавленной «Сказки про коляски», газета жестко выговаривала Эренбургу: «А вот какое отношение детские коляски имеют к иранской проблеме, которая является несомненно основательной причиной для подозрений, вот это-то, как и многое другое, трое русских не дали себе труда объяснить»[624].
В то лето Эренбург дважды подвел итоги своей поездки по Америке. В колонке, появившейся в день отъезда русских журналистов, — все трое возвращались морем, отбыв 26 июня из Бостона на лайнере «Ile de France», — Эренбург выражал благодарность за предоставленную возможность побывать в Соединенных Штатах. «Нельзя понять мир и человечество, не поглядев на Америку», — охотно признавался он. И так же с удовольствием отдавал должное американской литературе и музыке, «и сказочным видам Нью-Йорка, и фабрикам Детройта, и мощным производствам Теннеси, и великолепным магистралям, и высокому уровню жизни»[625]. (А вернувшись в конце года в Москву, Эренбург признался Фане Фишман, что «Европа на два столетия отстала от Соединенных Штатов»[626]).
Но одну сторону американского образа жизни Эренбург не мог не подвергнуть критике. Сэм Графтон отметил «жадную полемическую направленность ума [Эренбурга — Дж. Р.], талант, которым он в полную меру воспользовался, говоря о расовых взглядах американцев»[627].
«Я помню, как американские газеты возмущались тем фактом, что на выборах в Югославии те, кто запятнал себя сотрудничеством с оккупантами, были лишены права голоса. Я побывал в штате Миссисипи, где половина населения лишена права голоса. Что лучше? Лишать права голоса того, у кого черная душа, или того, у кого черная кожа?»[628]
Менее чем через месяц Эренбург уже более широко освещал те же темы в газете «Известия», где поместил цикл из шести статей. Писал он их в Париже, хваля все — от корпоративного управления ресурсами бассейна Теннеси до автоматов для хранения багажа, знаменитого трио «Братья Маркс» и даже мультиков Диснея. И что удивительно, говоря о расовых отношениях в Америке, обошелся, даже в очерках для советской печати, без сарказмов и цинизма. Посетив Юг, его глубокое захолустье, Эренбург не мог промолчать об этом самом кричащем примере американской несправедливости. Тем не менее он писал это не без чувства надежды, указывая на существование многочисленных организаций по защите гражданских прав, писал об Университете Фиска в Нашвилле, который посетил, — университете, где черные студенты получали высшее образование. «Юг накануне решающих событий, — писал Эренбург в 1946 году, — или рабовладельцы отступят, или негры — вчерашние фронтовики — начнут борьбу за равенство»[629]. Такого рода существенная информация о Соединенных Штатах редко попадала на страницы советских газет; для Эренбурга же было характерно даже в публикациях, являвшихся чистой пропагандой, включать полезные факты, которые в ином случае никогда не дошли бы до советского читателя.
В заключительной статье цикла Эренбург, однако, не удержался от привычной советской лжи. Он с возмущением утверждал, что американские средства массовой информации соорудили «железный занавес», который «мешает среднему американцу увидеть, что происходит [в Советском Союзе — Дж. Р.]», словно все увеличивающаяся политическая и культурная изоляция Восточной Европы, которую так удачно выразило словосочетание «железный занавес», не имела места сама по себе[630].
Несмотря на такого рода полуправду, по крайней мере одно периодическое издание Америки оценило статьи Эренбурга как положительный рассказ о том, что он видел. В декабрьском выпуске того же года ежемесячник «Харперс мэгэзин» поместил полный перевод цикла, снабдив его душеспасительной припиской: «Нас не покидает тягостное чувство, что этими статьями мистер Эренбург поставил себя под угрозу. Мы надеемся, ради его благополучия, что прежде чем пойти на это, он не забыл о предосторожностях и снял галстук»[631]. Эренбург и впрямь вернулся из Штатов с двойственным чувством. С одной стороны, он собственными глазами увидел, насколько американская экономика преуспела за время войны, — что вызывало у него зависть и возмущение — с другой, он видел демократическую республику, не способную покончить с расовой несправедливостью. Ничто так не раздражало его, как нажившиеся на войне американцы, уже забывшие, чем она была, в особенности для советских людей.
