— И что же это?

— Неужели так трудно догадаться? Возможно боль, страх, жажду, даже эту жалкую человеческую страсть.

Василий рассмеялся, и его смех эхом разнёсся по руинам.

— Рад, что смог быть полезен.

Люцилла шагнула ближе. Её дыхание обожгло его кожу, а голос упал до шёпота, который слышали только они двое:

— Если будешь наведываться… сделаю тебя своим личным защитником. Адвокатом при дворе Владычицы Скорби.

— Ты… что, предлагаешь мне работу? Сейчас?

— А ты хотел букет и коробку конфет?

— Ну, предложение работы после того, как мы только что перевернули твой тронный зал… Это даже для меня ново.

Она рассмеялась — звонко, почти по-человечески, — резко притянула его за подбородок и оставила поцелуй на щеке, жгучий, как клеймо.

— Не переживай за поместье. Восстановлю. Может, добавлю бассейн с лавой. Или новую камеру пыток… для вдохновения.

Василий окинул взглядом руины, где ещё тлели остатки их страсти.

— Только предупреждаю: если сделаешь там микрозаймы, я стану твоим самым страшным кошмаром.

— Тогда теперь я знаю, как привлечь твое внимание в крайнем случае.

Их смех смешался воедино, разрывая тишину руин, как когда-то разорвал цепи Закона Греха.

Где-то позади раздались недовольные голоса. Команда адвокатов и кот приближалась. Выглядели они так, будто их только что вывернули наизнанку через магический фильтр.

— Ну что, закончили свои... э-э-э... переговоры? — Малина неловко потерла плечо, бросая на них оценивающий взгляд. — Мы там чуть не умерли от ожидания. И обрушения реальности.

— Зато спаслись благодаря вашему... сексуальному героизму, — Асмодей лениво махнул рукой, но в глазах читалось лёгкое раздражение.

— Говорит демон, которого бросила невеста прямо перед алтарём, — Люцилла ухмыльнулась, наслаждаясь моментом.

— Я не плакал, — Асмодей сделал вид, что поправляет манжет, — Я просто... тестировал, сохранилась ли у меня слезоточивость после того, как ты сожгла половину Ада.

Василий перевёл взгляд на свою команду — измученную, но живую.

— Ну что, коллеги? Какие планы?

Борис важно выпрямился (насколько это возможно для кота), расправив усы:

— Во-первых, нам нужны новые клиенты. Без демонических ловушек. Во-вторых, вернуться в офис. Желательно без внезапных оргий.

— И желательно без секса вообще, — Серафима подняла палец, глядя на всех с выражением "я серьёзно".

— Я против! — возразила Малина.

— Меня вообще в это не вписывайте, — вставил Асмодей.

Василий повернулся к Люцилле, в его взгляде читалось что-то между "прости за этот цирк" и "но мы же договорились".

— Значит, решено. Я теперь твой личный адвокат, буду иногда наведываться.

— Прекрасно, — Люцилла провела пальцем по его плечу, оставляя след, который на мгновение вспыхнул алым. — Жду с нетерпением.

Она сделала шаг назад, и тени начали обволакивать её, как живые.

— Но в следующий раз, дорогой... не забудь быть помягче.

Люцилла исчезла, оставив после себя лишь запах серы и лёгкое чувство неловкости.

Василий вздохнул, оглядывая свою команду.

— Ну что... идём обратно в офис?

— И по пути возьмем новую кофеварку, — пробормотал Борис.

— И никакого секса! — настоятельно добавила Серафима.

— Ну уж нет, — Малина ухмыльнулась, глядя на Василия.

Асмодей только закатил глаз, но улыбнулся.

И так, под аккомпанемент рушащегося Ада, они отправились вперёд — к новым делам, новым проблемами, возможно, новым судебным разбирательствам.

Ад. Пламенное Царство Жадности.

Только один из Семи Князей мог позволить себе дворец, где каждый кирпич — это застывший крик скупца, а золотые стены на самом деле — души, навеки заточенные в металл, обречённые шептать цифры и считать чужие богатства.

Дворец Аварии.

Чёрный мрамор, пропитанный кровью ростовщиков. Драгоценные камни, внутри которых пульсируют сердца тех, кто умер, не поделив наследство. Купола, усыпанные алмазами — слезами скряг, которые в последний момент пожалели даже на собственные похороны. Колонны, выточенные из костей банкиров, осмелившихся обмануть саму Смерть.

И в центре этого кошмара, на троне, сплетённом из векселей, кредитных договоров и завещаний, подписанных в предсмертной агонии, восседал он.

Ариман Златозубый.

Личность Жадности.

Владыка Накопления.

Пожиратель Богатств.

Тот, кто превращает алчность в религию.

Его тело не было огромным — оно было плотным. Плотным от накопленных сокровищ, грехов, обманов. Кожа переливалась, как ртуть в свете адских факелов, глаза пылали, словно слитки золота в горне. Каждое движение — звон монет, каждый вздох — шелест купюр.

Он развалился на троне, одной рукой сжимая бокал, наполненный кровью олигархов (тех, что не смогли откупиться), в другой держа свиток — последний отчёт, который заставил его золотые зрачки сузиться от интереса.

— Ну и дела… — прошипел он, и его голос звучал, как скрип несмазанных шестерней в гигантской денежной машине. — Кто-то… осмелился списать долги?

Тишина.

Даже адские факелы замерли, боясь привлечь его внимание.

И тут…

Двери с грохотом распахнулись.

Дворецкий — высокий, как долговая расписка, одетый в кожу тех, кто не смог вернуть занятое, — влетел в зал, едва не падая ниц.

— Господин Ариман! — он задыхался, словно его душила невидимая петля кредитного договора. — Тревожные вести! По всем уровням Ада разносятся слухи… об адвокатах дьявола! Они… они объявляют должников банкротами!

Ариман медленно поднял голову.

Его взгляд был тяжелее золотого слитка, упавшего на грудь.

Дворецкий затрясся.

— Повтори, — произнёс Князь, и в его голосе зазвенели ледяные монеты. — Кто… осмелился трогать МОИ долги?

Дворецкий глотнул, ощущая, как его горло сжимает невидимая петля долга.

— Они действуют стремительно, господин. Их методы… не просто эффективны. Они переписывают правила. Люцилла… проиграла. Её поместье — руины. Её власть — под вопросом.

Ариман задумчиво постучал золотым когтем по ручке трона, и каждый удар отзывался звоном монет, падающих в бездонный сундук.

— Она всегда была слишком… сентиментальна. Воображала, что можно править, опираясь на боль и слёзы, а не на холодный расчёт.

— Но это ещё не всё, — дворецкий почти шёпотом добавил, словно боялся, что сами стены донесут его слова до нежелательных ушей. — Слухи ходят... они используют Законы Греха… но не подчиняются им. Они… меняют их. Делают так, что долги исчезают, а обязательства рассыпаются в прах. Если это продолжится…

— Система рухнет, — завершил Ариман, и в его глазах вспыхнул огонь, похожий на отблеск плавящегося золота.

Он медленно поднял бокал, залпом осушил его до дна, и алые капли, похожие на расплавленные рубины, остались на его губах.

— Ты говоришь мне… что появился кто-то, кто обесценивает сам грех? Кто делает так, что цена преступления… не влечёт за собой расплаты?

Дворецкий кивнул, не смея вымолвить ни слова.

Ариман встал.

Его тень разрослась, поглощая зал, как чёрный туман, сотканный из сожжённых векселей и растоптанных клятв.

— Я терпеть не могу игроков, которые не понимают, что деньги — это святое. Я ненавижу должников, которые думают, что можно не платить. Но больше всего я презираю тех, кто входит в мой Ад… и пытается диктовать свои правила.

Тишина.

Даже пламя в канделябрах замерло, боясь пошевелиться.

— Эти… адвокаты дьявола, — произнёс он наконец, и каждое слово было похоже на удар молота по наковальне. — Они скоро узнают, что Жадность — это не просто грех.

Он разжал ладонь, и золотые монеты, которые он сжимал в кулаке, рассыпались в прах.

— Это закон. А законы… не прощают тех, кто их нарушает.

Темнота. Густая, как адская смола, она заполнила чертог Малины, вытеснив даже воздух, превратив пространство в душное подобие склепа. Лишь тусклый огонёк свечи в руках Серафимы дрожал, отбрасывая зыбкие, неровные тени на стены, покрытые паутиной трещин. Эти тени шевелились, будто живые, извиваясь и сливаясь с силуэтами тех, кто собрался вокруг центрального объекта внимания — Асмодея, прикованного к стулу.